СУПЕР!

30.11.2012 в 17:06

Пишет  canto_et_spero:

люди страдают - питерцы радуются (с)

30.11.2012 в 15:51

Пишет  Lily Potter:

"Берег я это для самого злейшего врага моего, да видно доля твоя такая!"(с)


"WE WISH YOU EXTERMINATION
WE WISH YOU EXTERMINATION
WE WISH YOU EXTERMINATION
AND WOULD YOU LIKE SOME TEA"

"Dalek the halls and blow the holly,
Fa la la la la, exterminate!
'Tis the season of man's folly,
Fa la la la la, exterminate!"

Спасибо  Девятый Доктор, который самый доктористый Доктор за прекрасное настроение, подаренное еще давно!
Ведь картина эта как нельзя лучше отражает происходящее на улице, о, да.

@темы: море позитива

---

Переход армии Суворова через Альпы

повторила сегодня я. На улицах метровые сугробы, и снег продолжает идти. Транспорт стоит. Все идут пешком по узким тропкам меж грудами снега... короче, почувствуй себя Амундсеном))))

@темы: зарисовка

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Про державу

Известное, поди, но я наткнулась впервые.



Ах, какая была держава!
Ах, какие в ней люди были!
Как торжественно-величаво
Звуки гимна над миром плыли!
Ах, как были открыты лица,
Как наполнены светом взгляды!
Как красива была столица!
Как величественны парады!
Проходя триумфальным маршем,
Безупречно красивым строем,
Молодежь присягала старшим,
Закаленным в боях героям -
Не деляги и прохиндеи
Попадали у нас в кумиры...
Ибо в людях жила - идея!
Жажда быть в авангарде мира!
Что же было такого злого
В том, что мы понимали твердо,
Что "товарищ" - не просто слово,
И звучит это слово гордо?
В том, что были одним народом,
Крепко спаянным общей верой,
Что достоинства - не доходом,
А иной измеряли мерой?
В том, что пошлости на потребу
Не топили в грязи искусство?
Что мальчишек манило небо?
Что у девушек были чувства?
Ах, насколько все нынче гаже,
Хуже, ниже и даже реже:
Пусть мелодия гимна - та же,
Но порыв и идея - где же?
И всего нестерпимей горе
В невозможности примирений
Не с утратою территорий,
Но с потерею поколений!
Как ни пыжатся эти рожи,
Разве место при них надежде?
Ах, как все это непохоже
На страну, что мы знали прежде!
Что была молода, крылата,
Силы множила год за годом,
Где народ уважал солдата
И гордился солдат народом.
Ту, где светлыми были дали,
Ту, где были чисты просторы...
А какое кино снимали
Наши лучшие режиссеры!
А какие звенели песни!
Как от них расправлялись плечи!
Как под них мы шагали вместе
Ранним утром заре навстречу!
Эти песни - о главном в жизни:
О свободе, мечте, полете,
О любви к дорогой отчизне,
О труде, что всегда в почете,
И о девушках, что цветами
Расцветают под солнцем мая,
И о ждущей нас дома маме,
И о с детства знакомом крае,
И о чести, и об отваге,
И о верном, надежном друге...
И алели над нами флаги
С черной свастикой в белом круге.

(с) Юрий Нестеренко.

@темы: история, стихи

---

Шикарно!

27.11.2012 в 17:42

Пишет  -Consuelo-:

Как опознать композитора по фотографии
Давненько я не писала интеллектуальных постов о высоком. Например, о композиторах.
Вот в прежние века жить было легче. Композиторы ходили по улице, живые и реальные, и их можно было потыкать пальцем. И если бы вы, встретив на улице Баха, радостно воскликнули: "Здравствуйте, товарищ Гендель!", то Бах просто надавал бы по рогам объяснил глубину ваших заблуждений, и инцидент был бы исчерпан. А теперь вот одни портреты остались. Увидите вы портрет и радостно скажете, о, да енто ж Бетховен! А это вообще, скажем, Брамс. Портрет, конечно, только обиженно промолчит, но ведь неудобно, правда?
Но чтобы не ударить в грязь лицом и блеснуть знаниями, можно изучить мое простое и легкое в использовании практическое руководство. Итак, смотрите на картинки и запоминайте.


Крупный мордастый мужик в камзоле и большом парике:
а) камзол скромный, лицо недовольное - Бах (слева)
б) камзол дороже, лицо позитивнее, рубашка с манжетами - Гендель (справа)


В парике и камзоле, молодой, худенький, востроносый - Моцарт


Худенький, востроносый, в камзоле, на 30 лет старше - Гайдн

Примечание: если вроде как Гайдн, худощавый и с узким лицом, но печальный - это Сальери. Если наоборот, подозрительно жизнерадостный и с голубой ленточкой - это Карл-Филипп-Эммануэль Бах.

Брюнет со скрипкой - Паганини, блондин со скрипкой - Вивальди


В беретке и всегда недовольный - Вагнер


В цилиндре и застенчивый - Верди


В котелке и самодовольный - Пуччини


Пуччини минус котелок плюс 10 см к усам - Леонкавалло

Примечание: если нет головного убора, ориентируемся на выражение лица. Верди всегда скромный, как бедный родственник, и никто не поджимает губы так недовольно, как Вагнер. В крайнем случае, мысленно примерьте к портрету беретку.
Примечание 2: в беретке, но веселенький и щекастый - это Россини.

В халате, приличный, чистенький - Глинка (автор - Репин)


В халате, грязный, запущенный - Мусоргский (опять Репин)


Растрепанный, с маньячным видом, тоже в халате - Бетховен (и снова Ре... нет, не Репин)


Если как следует причесать и одеть Бетховена - Антон Рубинштейн


С длинными волосами, закатывает глаза, позирует, выпендривается - Ференц Лист


Весь такой суровый, неприступный и застегнутый - Чайковский


В очках, с бородой, благообразный, похож на профессора - Римский-Корсаков

(и снова Репин!)

В очках, без бороды, похож на доцента - Прокофьев


В очках, похож на Гарри Поттера студента-ботаника - Шостакович


Усложненные варианты:
если подозреваете Прокофьева, но без очков - это Рахманинов


похож на Шостаковича и в очках Шостаковича, но не Шостакович - Оливье Мессиан

Мессиан часто в расписных рубашках огурцами, Шостакович таких не носил )))

Ну, на один раз хватит

@темы: цитата, картинки, музыка

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Посмотрите, что мне показали!

Какая прелесть
На Симонетту Веспуччи я похожа гораздо больше, но зато тут вхарактерно, с книжкой. Судя по сосуду в углу, это ещё и Магдалина...

06.04.2012 в 23:16

Пишет  Рианонэль:

Piero di Cosimo

@темы: картинки, религия, личное

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Продолжение банкета: перепубликация)))

Четвёртая глава

Четвёртая глава
Серые коридоры слежки

Алькуно, позвякивая связкой ключей на поясе, вошёл в тёмную приёмную вслед за сонным секретарём.
- Magister, посмотрите на часы, – стряпчий пёс кивнул в угол помещения, где, в самом деле, стояли часы. – Сейчас почти два часа ночи! Почему я вынужден был дожидаться вас так долго?
Секретарь развёл руками:
- Уважаемый сер, не может же всё ведомство ждать вас до заутрени.
- У меня крайне важные сведения, – процедил Алькуно, – а я стою в передней уже второй час. Будьте добры сообщить обо мне, magister.
Секретарь разом обрёл уверенность и направился к дверям доложить о том, что пришёл стряпчий с ключами. Алькуно провёл рукой по глазам, отряхнул свой плащ, подошёл к зеркалу, хмуро посмотрел на себя, но, только он снова настроился на ожидание, как секретарь вернулся и торжественно кивнул. В следующей приёмной на стряпчего пса посмотрели как на зачумлённого двое клерков, таких же сонных, как секретарь, и так же, как он, дружно кивнувших ему на двери. К ним Алькуно подошёл уже с осторожностью и, открыв створу, увидел небольшой кабинет, весь уставленный свечами. Подсвечники были на столе, оставляя мало места для бумаг, и на широких подоконниках тоже, большие подсвечники стояли на полу возле стены, на невысоком шкафу тоже примостились подсвечники с толстыми свечами хорошего воску. Их огни отражались в рукоятях и клинках оружия, украшающего дальнюю стену кабинета. Страшно было даже подумать, сколько денег из годового дохода почтенного члена совета уходила на освещение, но так уж он берёг свои глаза. Анджело Малипьери был капитаном правосудия в городе, ему нужно было острое зрение.
Это был крупный, грузный, красивый шумной уверенной красотой мужчина, его красное лицо с пышными усами, грива тёмных волос, глаза навыкате – всё говорило о добродушии и некой безалаберности, он казался весёлым гулякой, и всех неизменно удивляло, как такой человек способен железной рукой поддерживать порядок в городе. Малипьери широко улыбнулся, отчего его усы разъехались по всему лицу, и махнул Алькуно рукой, чтоб подходил ближе. Тот сделал несколько широких шагов и поклонился.
- С нетерпением ждал, с нетерпением ждал! – тихо сказал капитан правосудия. У него был такой низкий голос, что от его звучания у слушателей в ответ словно бы начинал гудеть позвоночник. – После тех удивительных новостей, что ты принёс в совет – знал, что ты вскоре объявишься снова, и приказал пропустить тебя прямо к себе. Итак?
- На празднике по случаю бракосочетания, ваша светлость, – сдержанно ответил Алькуно, – было совершено нападение неизвестных людей, прошедших в главную залу по Изнанке, и, насколько могу судить, был убит гранд, вся его семья, гранд Родольфо Альберти и многие из гостей.
- Так, – сказал капитан правосудия, и всё его лицо словно отяжелело. – А ты?
- Я раскаиваюсь в сделанном, – Алькуно снова поклонился, но теперь коротко, – однако я не знал, как следует поступить. Вирджиния Феррафератта – теперь Вирджиния Альберти, – осталась жива, потому что я вытащил её на Изнанку. Каким образом – не понимаю сам. Сейчас она в моём доме, и я пришёл за указаниями, ваша светлость.
Анджело тяжело вздохнул.
- Ты правильно раскаиваешься в содеянном. Зачем нам такой свидетель, посуди сам? Будь добр убрать за собой, и чтоб её нашли там же, где и всё семейство, упокой Господь их души, – капитан правосудия перекрестился и снова вздохнул, на этот раз печально, и его усы опустились. – Все дети убиты?
- Да, ваша светлость, насколько я могу судить.
- Это ужасно – покачал головой Анджело. – Семейство первого гранда города вырезают прямо на свадьбе! И от Альберти теперь никого не осталось… Бедняжка Вирджиния наследовала бы двум домам, останься она жива… Но тут уж ничего не поделаешь, – он смерил Алькуно взглядом. – Ты сам не понимаешь, какую совершил оплошность. Счастье, что ты легко можешь её исправить.
Тот ровно спросил:
- Ваша светлость, изволите ли вы предоставить мне какие-либо сведения или дать другие задания?
Малипьери посмотрел ему в лицо, встретил настойчивый взгляд и улыбнулся
- Нет, я не считаю нужным. Я временно отстраняю тебя от работы. От слежки за домом, конечно же, тоже – да и следить там теперь не за кем.
- А как быть с теми людьми, что прошли по нашим коридорам, ваша светлость?
- Это решится в свой срок, – любезно ответил капитан правосудия. – Не тебе это решать. Когда я сочту нужным, тебя известят. А со своим делом управься до наступления утра.
Алькуно было уже нечего терять:
- Ваша светлость, в мои обязанности не входит убийство столь знатных лиц – она грандина, к ней применима только смерть от меча, а также прочие обстоятельства…
- Я это быстро решу! – Анджело поднял руку, словно собираясь показать фокус. – Ты не дворянин, но как стряпчий с ключами имеешь тот же статус, что и палач, и имеешь право на ношение меча для отправления своих обязанностей. Меч я могу вручить тебе сейчас же. – Он подошёл к стене, присмотрелся к оружию, висевшему на ней. – Сними со стены вот это. – Довольно невысоко на стене висел очень короткий широкий меч с туповатым остриём, в кожаных ножнах.
- Должно быть, это заслуженное оружие, ваша светлость, раз оно при таком скромном виде висит на стене рядом с куда более красивыми мечами, – вежливо заметил Алькуно, рассматривая вещь.
- Да, с ним связано немало интересного. Это катцбальгер, оружие имперских наёмников. Подходит для потасовок, и отрубить голову им, кажется, будет вполне сподручно. Ты представляешь, как обращаться с таким оружием?
Вытащив меч из ножен и взвешивая его на руке, Алькуно кивнул:
- Да, ваша светлость.
- Тогда считай, что я оплатил тебе этим мечом не входящую в твои обязанности деятельность. Что же до облегчения твоей совести, то на это у нас имеется исповедник. Других вопросов нет?
- Я полностью удовлетворён, ваша светлость. Всё будет исполнено.
- Иди, – коротко бросил Анджело и неожиданно прибавил: – с Богом.
Алькуно поклонился, вышел и как слепой прошёл обе приёмные, ничего не видя. Только у выхода на улицу он остановился, чтоб прикрепить ножны с мечом к поясу – катцбальгер полагалось носить горизонтально, так что из-за него топорщился плащ. Алькуно был в ярости.
Как же его надули! Капитан знал всё с самого начала, и, скорее всего, совет и организовал убийство – и верно, кто же ещё владеет пространством Изнанки? Но при этом никто ничего не сообщил Алькуно, предоставив ему метаться по пепелищу дома Феррафератта, как он сам знает. Рядом с таким чудовищным нарушением всех правил, как проход боевого отряда через коридоры слежки и появление на Лицевой стороне, вытаскивание бедной Вирджинии из мясорубки казалось благим поступком. Выйдя на улицу, Алькуно поднял голову вверх, придерживая шляпу, и посмотрел на небо. Чернота в разрывах зимних облаков казалась чернильными пятнами на белой скатерти.
Алькуно был оскорблён тем, как границы его мира нарушили сперва эта грандина, а потом и целый отряд людей в чёрных масках, как все законы привычной жизни рухнули в один миг, тем, как его обманули люди, на которых он работал. Где-то вдали играла скрипка, слышались дружное топотанье и уханья, стряпчий пёс шёл, кутаясь в плащ и ощущая себя совершенно беззащитным, лишённым всего за два дня.
Возможно, девушка ушла из его дома, и тогда он потратит сколько-то времени на её поиски. А потом он окажется лицом к лицу с вопросом: что делать дальше? Семья перебита, он отстранён от дел, и отделался так легко только потому, что ему поручили во всех отношениях спорное и не подлежащее его компетенции дело. Скорее всего, капитан действовал без согласования с другими членами совета. Словом, Алькуно уже попал меж мельничных жерновов.
Он прошёл через улицу, на которой ещё шли танцы. Пара распаренных, красных, счастливых горожан плясала, им играл на скрипке тощий старик, маленький мальчик бил в бубен, а ещё несколько человек стояли возле музыкантов и отчаянно пытались подпевать, но мелодия никак не ловилась, поскольку они были сильно пьяны. Алькуно положил руку на рукоять катцбальгера и получил от этого смутное удовольствие.
Его мало пугали грядущие беды, странные люди в чёрных масках и прочее. Малипьери лишил его смысла существования – без дела он не может. Возможно, поэтому все оказавшиеся на Изнанке соглашались служить совету – потому что здесь невозможно жить, не принадлежа кому-либо или чему-либо. Постукивая по рукояти меча, Алькуно прикрыл глаза и некоторое время шёл так, пока не почувствовал впереди стену.
В его доме было темно и тихо. Вирджиния очнулась от забытья. Сперва, когда она открыла глаза, тьма за ресницами показалась ей ещё темнее той, что была при опущенных веках. Потом она различила смутные серые контуры вещей. В мутной темноте окно, казалось, перетекало в стол, а стол протягивал свои ножки до кровати, кровать разрослась на всю стену, а стена не до конца заглотала сундук, стоявший в углу. Вирджиния заставила себя есть. Она хорошо помнила всё, что произошло, и знала, что должна вернуться домой. Дверь не хотела открываться; Вирджиния вернулась к постели, нашла на ней тюрбан и маску. Она ощущала на лице засохшие пятна крови – часть её осталась на простынях постели, но сейчас это мало её беспокоило. Грандина надела тюрбан и вернулась к двери. Теперь дверь почему-то открылась. За ней было ещё больше темноты. Вирджиния нащупала шершавую деревянную стену и пошла, держась за неё, пока её пальцы не коснулись вдруг чего-то склизкого. Она отдёрнула руку, шагнула неверно, потеряла равновесие и под длинный переливчатый скрип половиц упала вперёд. Вирджиния схватилась руками за какой-то выступ и ударилась щекой. Поднявшись, она нащупала ногой ступеньку – лестница была совсем рядом. Раздались шаги внизу. Вирджиния бросилась направо, оказалась в каком-то помещении и вжалась в ближайшую стену. Мимо молча прошли люди – не меньше пяти. Вирджиния вернулась к лестнице и стала спускаться. Место, где она оказалась, было совсем незнакомым, и она пошла по какому-то бесконечно длинному коридору, в который проникал ночной свет и шум из нескольких окошек. Она снова оказалась у лестницы и снова спустилась куда-то в кромешную темноту и, сделав вслепую три шага, неожиданно упёрлась вытянутыми руками в дверь, из-за которой дул слабый сквозняк. Толкнув её, она вышла на улицу. Теперь Вирджиния видела свет.
Тёмную улицу перебежала огромная собака, угрюмо опустившая голову к земле.
Нигде не звучала музыка. Вирджиния надела маску и теперь слишком хорошо слышала своё учащённое дыхание. Стояла удушливая тишина. Шаг. Вдох. Шаг. Выдох. Шаг. Биение сердца. Она осталась жива.
Ка Феррафератта был таким же пустым и чёрным, как и улицы. Везде было одно и то же – повороты, стены, чернота, ступени. Вирджиния поднялась по ступеням. На широкой лестнице её встретил первый труп. Человек пытался спастись бегством и остался лежать спиной вверх. У него не было руки до локтя. Крови пролилось на удивление немного. Вирджиния прошла мимо него; чувствуя, что по лицу начали течь слёзы, она сняла маску.
Мёртвые слуги в малой зале. Мёртвые гости в большой зале. Душный, мясной, отвратительный запах – Вирджиния надела маску, чтоб хоть как-то помешать ему проникать к ней в нос и рот. Она шла, плача и спотыкаясь о разбросанные подносы, бокалы и маски.
Первой она нашла Концессу с перерезанным горлом, голова повёрнута направо. Потом Реджину с перерезанным горлом, голова повёрнута направо. Потом отца с перерезанным горлом, лицом вверх, с раскинутыми руками. Рядом мать с перерезанным горлом, сжимающую шею руками. Выпученные глаза, розовые раззявленные раны. До Аддолораты и Иммаколаты она не смогла дойти. Вирджиния поняла, что её сейчас вырвет, и она бросилась к стене, чтобы это не произошло над трупами. Далеко убежать не успела. Вернуться к телам своих не смогла.
Вирджиния пришла в себя в сером коридоре, который спас ей жизнь во время резни. Там она легла на пол, свернулась калачиком и, насколько она помнила, задремала ненадолго. Очнуться её заставили холод, вновь подкатившая тошнота и настоятельное стремление зачем-то идти наверх. Она пошла.
Алькуно, не найдя своей подопечной в принадлежащей ему комнате, поискал её по дому, но мысль, что она вернулась в Ка Феррафератта, показалась ему наиболее правдоподобной. Он поправил катцбальгер (всё же довольно давно он не носил меч на поясе) и быстрым шагом направился к резиденции гранда, ощущая ту особенную лёгкость, какая бывает, когда не спишь до утра. Где-то за стеной прилепившихся друг к другу домиков довольно слаженный ансамбль старательно и с удовольствием распевал что-то печальное, но других шумов уже не было. Давно уже шёл третий час ночи, и Алькуно убедился в этом, когда вошёл в главную залу Ка Феррафератта. Он решил осмотреться на месте преступления и, едва он принялся за выполнение этой затеи, как пробило три.
В темноте ничего невозможно было разглядеть, а запаха бойни было достаточно только для того, чтобы составить общую картину. Алькуно нашёл на полу упавший подсвечник и достал из кармана огниво. Этот день, да и сама его работа, многократно испытывали на прочность его терпение, поэтому он спокойно зажёг огонь и ещё более спокойно стал перешагивать через лежащие вповалку тела с неуклюже закинутыми ногами и разбросанными руками, подносить свет к искажённым лицам в потёках крови, подчёркнуто терпеливо рассматривать запачканный пол. К тому же, он мог найти здесь Вирджинию – упавшую в обморок, впавшую в забытьё, кто знает?
Грандина шла по коридору, ощупывая стену, иногда пошатываясь от судорог плача, иногда останавливаясь, сползая по стене на пол, снова поднимаясь. Увидев дверь, она подошла к ней со смутной надеждой, что сможет уйти из этого коридора и из этого кошмара, но дверь была заперта.
Из трупов Алькуно показался интересным только Родольфо Альберти. Его не успели застать врасплох, к тому же, он, как новобрачный, единственный на празднике носил меч. Он и лежал с мечом в руке, изуродованный несколькими ударами в лицо, умерший, судя по всему, от ран в живот и в горло и сжимающий в свободной руке чёрную маску. Выдрав её из пальцев покойника, Алькуно убедился, что она принадлежала одному из нападающих – у них были именно такие, закрывающие всё лицо, обитые бархатом. Обрядить целый отряд в такие маски, должно быть, встало в немалую сумму их вычурному хозяину. Алькуно, помахивая маской, обошёл зал и, не видя здесь ни грандины, ни улик, направился к лестнице наверх.
Вирджиния шла по серым коридорам. Она видела везде запертые двери и оконца в них, и отдельно окна, и отдельно двери. Везде была застылая старая пыль. Вирджиния, плохо видя что-либо, шла и плакала. Постепенно её шаг убыстрялся, ей хотелось бежать, она свернула, снова, снова, снова, потом попала в маленькую комнату, её руки взяли сперва арбалет, потом ключи, потом книгу, она выбежала оттуда, бросилась по коридору, держа книгу в руках, увидела несколько дверей, дёргала одну ручку, другую, третью, не выдержала – и побежала бегом.
Алькуно методично обходил помещение за помещением, понимая вместе с тем, что он теряет время и шансы найти свою подопечную и убить её без особых хлопот. Зайдя в девичью комнату Аддолораты и Вирджинии, он вдруг задумался о том, стоит ли, в самом деле, спешить с устранением грандины. Кто он такой, чтобы убивать дочь Феррафератты? Для него очень тяжела была мысль о том, что он незаконнорожденный, и, конечно, он, даже со статусом палача, не обладал правом убить её, представительницу одной из знатнейших семей города – ведь фамилии было уже триста лет! И, главное, она могла знать что-то, проливающее свет на странную деятельность совета…
Алькуно обнаружил на столе колоду карт, поддался искушению и, поставив подсвечник на стол, перетасовал их. Вытащив наугад карту, он увидел, что это «Луна», хмыкнул и отправился дальше. Во всём доме не было ни единого живого человека, даже слуг – они, очевидно, сбежали.
Он убедился в этом, зайдя в покои гранда – сундуки были открыты, вывернуты ящики большого стола. Стряпчий пёс добросовестно заглянул во все углы, в поисках Вирджинии, но и здесь не нашёл её. Отправляться в комнаты слуг и подсобные помещения он счёл лишним – вместо этого он снял с пояса ключи и отпер дверь, ведущую из покоев Альфео Феррафератта в коридоры слежки.
Вирджиния понеслась бегом по переходу, взметнув слежавшуюся пыль, ударилась об угол, остановилась, бросилась к ещё одной двери – та тоже оказалась заперта. Она, закусив губу и застонав, снова побежала, пролетела ещё один серый коридор, потом второй, врезалась в дверь и закричала, потянула на себя, ударилась об неё всем телом, потом ещё раз, дверь открылась, и она вылетела во двор.
Алькуно увидел следы на пыли и понял, что девушка была совсем рядом, когда он искал её по комнатам. Он перехватил подсвечник и быстрым шагом пошёл вперёд. Она ходила по коридорам без всякой системы, заглянула к стряпчим псам «домой». Зайдя в комнату, Алькуно с удивлением обнаружил беспорядок на столе и арбалет на полу; его глаз сразу зацепился за пропажу тетради. Он даже остановился на мгновение. Фортуна с упорством воплощала в жизнь всё, чего он боялся, начиная вторжением в его мир чужаком и заканчивая пропажей его дневника, о котором он не далее как два дня назад думал – как это было бы ужасно, если б его прочла Вирджиния, так же, как он прочёл её записи… Алькуно перевёл дыхание и пошёл по коридору так быстро, как позволяли ему свечи.
- Где она! – он не выдержал и воскликнул это вслух. Ещё один поворот, ещё один поворот. Она шла к выходу во двор.
Вирджиния остановилась на несколько мгновений, всё ещё прижимая к груди книгу. Но она не могла находиться на одном месте, и её словно потащило к воротам для малых выездов. Они были не заперты. Толкнув тяжёлую створку, она вышла на свежий ночной воздух. Везде её глаза словно закрывала мутная пелена, и она плакала, уже сама не обращая внимания на то, что плачет.
Ворота выходила на набережную. Вдалеке виднелись крыши и башни других богатых домов – Ка Альберти, Ка Малипьери, Ка Санта-Фьоре (стоявший заколоченным), Ка Бадоэро, Ка Конфорца… Нигде не горели огни. Вирджиния потеряла силы для бега и тихо вышла на маленький мост. Внизу двигалась невидимая масса воды, изредка взблескивая. Грандина положила руки на перила.
Алькуно вышел во двор и, прикрывая свечи рукой от слабого утреннего ветерка, направился к приоткрытым воротам, уже понимая, что его подопечная вышла за пределы дома.
Ему помешал уйти от выхода приближающийся шум. Вскоре слева появились огоньки. Алькуно задул свечи и отступил к стене, уже не зная, спасёт ли его Изнанка.
Вирджиния смотрела на воду и думала о том, чтобы прыгнуть вниз. Грохот копыт и колёс заставил её невольно поднять голову. Какая-то повозка, кажущаяся огромной в темноте, подъезжала к Ка Феррафератта. Вирджиния, не отдавая себе отчёта в том, что делает, потянулась к ней, сделала несколько шагов, сошла с моста.
Из повозки через маленькую дверцу выбрались несколько людей в сплошных чёрных масках.
- Тише! – шикнул один.
- Спокойно, сейчас все уже спят, – ответил второй довольно громко.
- А пса с девицей не боишься потревожить? – поинтересовался первый шёпотом. К ним присоединились ещё двое. Алькуно ощущал, что все они находятся на Изнанке, и это сильно пугало.
Чёрные маски сняли факелы, прикреплённые к углам крыши повозки, и направились к воротам. Они прошли совсем близко от прижавшегося к стене Алькуно. Он тихо выдохнул, когда они скрылись в доме. Нет, это не путешественники между Изнанкой и Лицевой стороной, не волшебники. Достаточно посмотреть на то, как неуклюже они двигаются, как они неуверенны на этой стороне. Кто-то отправил скопом всю толпу на Изнанку, думая, что эти увальни без всякого знания законов станут неуловимыми убийцами.
Алькуно отделился от стен и подошёл к повозке; на козлах оставался кучер, тоже в маске, а на самом верху, под крышей – кому, как не человеку совета знать, где! – был значок «С.IX».
Совет отправил не знакомых с Изнанкой людей в чёрных масках убить меня, подумал Алькуно с насмешкой – он был так удивлён, что ещё мог только посмеяться над создавшимся положением.
Вирджиния подошла ближе и увидела, что на козлах сидит чёрная маска. Убийцы. Она замерла, не чувствуя от ночного холода и страха собственных рук.
Алькуно стоял, прижавшись щекой к стене, сжимая в одной руке рукоять катцбальгера, а в другой подсвечник, и пытаясь понять, что же происходит. Одно он знал наверняка: что он не даст себя убить. И пусть для этого придётся нарушить правила, установленные советом. Нельзя соприкасаться с теми, кто находится на Лицевой стороне? Нельзя ходить вооружённым по коридорам слежки? Ну да, ну да. Запрещены вооружённые конфликты со своими? Алькуно перехватил подсвечник. Он поднял голову, оглядывая повозку, мост, кучера – и фигура грандины в маскарадном костюме сразу бросилась ему в глаза. Она сделала ещё шаг вперёд. Он не мог видеть её лица в темноте, но видел застылое положение её тела, прижатые к груди руки, и чувствовал, что она способна на безумное дело. Несколько мгновений они смотрели друг другу в невидимые в темноте глаза. Алькуно не мог её убить, потому что здесь был кучер. Вирджиния хотела подойти, чтоб кто-нибудь – чёрная ли маска, шпион ли в широкополой шляпе, – убил её, наконец, не могла заставить себя это сделать. Она знала, что должна умереть теперь, но не находила в себе сил сделать это самой – ей был слишком страшен такой грех, даже теперь.
Тут ворота открылись, и вышли чёрные маски. Алькуно прижался к стене. Грандина отступила назад.
- Послушайте, но если их здесь нет…
- Значит, их и не было здесь. Там всё осталось как было!
- И трупов столько же. Значит, стряпчий пёс не выполнил задание и не привёл девицу сюда.
- Ну, хотя бы убедились, что все остальные на месте, – все рассмеялись на эту реплику.
- Мы теперь должны поехать и доложиться.
- Постойте, нужно ещё осмотреться вон там.
- Там ничего нет…
Факелы они принесли с собой, и Алькуно ясно понял, что сейчас он будет замечен, стоит им хотя бы оглянуться по сторонам. Он стал медленно, тихо отползать, распластавшись по стене. Её поворот был недалеко, чёрные маски вели себя шумно, возможность спастись была, а выполнять приказ он теперь не считал себя обязанным. Завернув за угол, он тихо вздохнул и всё так же тихо направился прочь.
Вирджиния наблюдала за чёрными масками. Они установили факелы в кольцах на крыше. Повозка загремела, удаляясь. Грандина осталась незамеченной.

Пятая глава

Пятая глава.
Пять зёрнышек граната

На рассвете пошёл снег. Сперва снежинки исчезали, опустившись на землю, и на крышах и каменных лестницах они не были заметны, словно зима хотела подкрасться и застать людей врасплох, но вскоре на перилах, на узких подоконниках домов горожан, на примороженной грязи начала скапливаться белая рыхлая масса. Первые люди стали выходить на улицы, запахло дымом и пекущимся хлебом, но ничто не могло по-настоящему нарушить тишину. Только мощный звон церковных колоколов разбудил город.
Вирджиния проснулась от холода; она обнаружила себя на церковной паперти, где уже сидели, не обращая никакого внимания на неё, двое нищих – парень с рыбьими глазами и дряхлый старик. Она встала, нащупала на кошелёк, чтобы подать им, и ждала уже не обнаружить не только деньги, но и самый кошелёк, но тот неожиданно оказался на месте. Она кинула несколько монет перед ними, и те словно очнулись – вдруг затрясли головами, изумлённо уставились на деньги. Надев маску на запястье и продев руки в рукава плаща, Вирджиния ступила на подмёрзшую корку уличной грязи и пошла по улице. Обернувшись, она увидела оставленную ею на паперти книгу, взяла её с собой и сунула за пояс. Ей встречались редкие прохожие, с помятыми, сонными лицами.
Она помнила, что остаток ночи проплакала здесь, на паперти – очень болела голова. Щурясь на снежинки, Вирджиния перебирала в голове цитаты из книг, воспоминания детства, порядок молитв на службе, старые песни и любой бред, за какой могла уцепиться её мысль – чтобы хотя бы минуту не видеть того, что было вчера.
Грандина Феррафератта шла по городу, пахнущему едой и утренними отбросами, дорогу ей пересекали собаки и тощие кошки, служанки с огромными корзинами, господа в маскарадных костюмах, портшезы с дамами, скверно одетые грязные мальчишки с ворованными фруктами и целыми колбасами. Вирджиния равнодушно провожала взглядом некоторых. Она прошла мимо лавки мясника, от которой по всей улице разило потрохами, и тут ледяное спокойствие изменило ей – грандину замутило, она сделала два шага до ближайшей стены, еле удержала равновесие, цепляясь за неё, и её сразу же вырвало желчью.
Город постепенно словно бы наливался праздником. Праздничные гирлянды висели повсюду со вчерашнего дня, в увеличивающейся толпе всё больше появлялось людей в костюмах и масках, торговцы горячими вафлями, лепёшками, жареными каштанами и прочей мелкой снедью выставляли свои лотки.
Алькуно провёл ночь в одном из закутков Ка Феррафератта, где устроился вполне уютно. Проснувшись, он не спешил входить оттуда – стряпчий пёс, прислонившись к мешку с углём (он выбрал место своей дислокации один из подвалов), раздумывал над сложившимся положением. У него было одно яркое выраженное преимущество перед чёрными масками: знание Изнанки. И уж наверняка он, зная Вирджинию, скорее мог найти её, чем они. Возможно, если убить её, предоставить труп и доказать этим свою благонадёжность, всё прекратится?
Алькуно встал и принялся отряхивать плащ от угольной пыли, что оказалось совершенно невозможным. Злясь, он вышел из подвала и в коридоре стал трясти плащ; как можно в таком неопрятном виде исполнить обязанности палача! Конечно, запасной плащ был у него дома… Алькуно накинул плащ, застегнул пряжку и, поправив ножны с катцбальгером, решил отправиться проверить свою квартиру.
Уже пересекая площадь с собором, он был уверен, что его поджидают. Осторожно открыв входную дверь, он поднялся по лестнице, перешагивая скрипучие ступеньки; приложив ухо к стене коридора, он услышал, как в его комнате разговаривают несколько мужчин, и стал со всей возможной осторожностью отступать назад.
Вирджиния ходила и ходила по улицам; когда уставала, заходила в ближайшую церковь, садилась на скамью и, если уже подходило время службы, дремала под тихое чтение псалмов. Потом вставала, уходила на улицу и снова шла куда-то. Несколько раз она выходила к набережной и на другой стороне реки видела Ка Феррафератта, но была не в силах вернуться туда.
Солнце заходило, когда она вдруг как будто проснулась и даже захотела есть. На углу старик играл на скрипке весёлую плясовую, а мальчик бил в бубен и звонко пел:

- Правду и зло расскажу вам:
Чёрная злая собака
Всем предвещает чуму…

Вирджиния остановилась возле торговца масками, вдруг почувствовав желание заговорить; тот смотрел как будто сквозь неё.
- Эй, любезный! – У неё сел голос, но всё же он был слышен. Торговец не обратил никакого внимания.
- Эй! – испуганно крикнула она и замахала руками перед самым его лицом. Он поморщился и отстранился. Потирая кончик носа, пробормотал:
- Ну и ветер…
Вирджиния отступила от него, вспоминая свои видения – ещё тогда, до беды. Не понимая, что происходит, и не желая понимать, она посмотрела на торговца и быстрым шагом направилась к Ка Феррафератта, домой.
Возле моста разъезжали верхом люди Альвизе Бадоэро. Возле ворот для малых выездов Ка Феррафератта прогуливались две чёрные маски. Кажется, привычный порядок жизни безвозвратно разрушен, и ещё страшнее, чем Алькуно думал поначалу. Стряпчий пёс вернулся на мост, прислонился к тумбе и, сжимая правой рукой запястье левой, задумался о сложившемся положении.
Грандина увидела в конце узкой улочки мост, пахнуло рекой. Мимо проехали в ряд несколько всадников со значками Бадоэро – они тоже не увидели Вирджинию. Однако вскоре она услышала топот копыт словно бы иного толка. Когда она обернулась, то увидела всадников в чёрных масках. Когда они подъехали ближе, стали видны те же значки Бадоэро. Вирджиния стояла посреди улицы, глядя, как они приближаются. Они заметили её, в этом не было сомнений. Они стали замедлять ход, и, когда между ними и Вирджинией оставалось не больше трёх шагов, она не выдержала и побежала.
Видя эту сцену с моста, Алькуно подумал, что уже второй раз именно на этом месте проверяется жажда жить бедной Вирджинии. Он задержался на секунду, чтобы решить, что он всё же намерен делать, а затем бегом последовал за погоней.
Грандина резко свернула в проход между домами, куда не могла протиснуться лошадь. Она уткнулась в мокрое белье, повешенное для просушки, едва выпуталась, выбралась на соседнюю улицу и побежала по ней прочь от моста и своего дома. Огибая прохожих, слыша краем уха ритмичное пиликанье назойливой неизменной скрипки, Вирджиния пересекла улицу, снова пробралась между притёртыми друг к другу домами – и на следующей улице увидела всадников в чёрных масках. Она бросилась в обратную от них сторону и обнаружила, что выбегает на площадь с собором, и бросилась к собору как к убежищу. Она слышала, как сзади стучат по булыжникам площади копыта, и понимала, как же боится смерти. Вирджиния ощущала запах бойни вокруг.
С отчаянным вскриком она натолкнулась руками на резные двери, с трудом оттянула створу и протиснулась внутрь церкви. Переведя дыхание, Вирджиния пошла в сторону алтаря, стараясь шагать тише. У неё дрожали ноги и руки. Чувствуя слабость, она опустилась на колени меж двух рядов скамей. Её слух потревожил грохот и, обернувшись, она увидела, как раскрываются двери собора и в неф верхом въезжают чёрные маски. Вирджиния вскочила на ноги. Лошади гремели копытами, всадники криками подгоняли их.
- Не убежишь, шлюха! – рявкнул один из них. Грандина, отступая назад, упёрлась спиной в алтарную перегородку, в ужасе отшатнулась, перекрестилась, бросилась в сторону. Кони шли по проходу. Возле проёма низенькой двери Вирджиния увидела старого священника, который широко раскрытыми глазами смотрел на творящееся в церкви.
- Вы меня видите? Видите? – спросила она. Он мелко закивал.
- Помогите мне! – Священник молча посторонился.
Статуя святого Павла с грохотом упала, лошади испуганно заржали. Некоторым чёрным маскам надоело куражиться, они спешились, и их шаги приближались. Конь загремел копытами и сбруей возле самой алтарной перегородки, всадник направил его прямо на Вирджинию и оторопевшего от ужаса священника. Ей показалось, что лошадиные копыта у неё над головой, она пригнулась, прикрылась руками, кинулась в сторону, неожиданно обзор ей залила кровь. Она юркнула в дверь, возле которой стоял священник, оказалась в темноте, нашла другую дверь и выскочила на улицу. Там её и нашёл Алькуно.
- Грандина! – окликнул он.
Она прижимала руку ко лбу, чувствуя, как оттуда толчками бьёт кровь, голова кружилась, однако она последовала за этим человеком вполне осознанно. Он завернул в очередной переулок – до чего они были похожи друг на друга, – и развернулся к ней.
Алькуно, глядя на это существо с рассечённым лбом, в засохших брызгах крови, испуганное до полусмерти, поспешно подумал, – незачем её убивать. Положив руку на рукоять катцбальгера, он спросил:
- Кто эти люди?
- Отпустите меня. Я не знаю, – грандина прислонилась к стене, вытирая кровь, натекающую на глаза. – Отпустите меня.
- Грандина, ваше сиятельство, кто эти люди?
- Люди синьора Бадоэро.
- Что?
Сильный шум, издалека распространявшийся по Изнанке, нагнал их быстрее, чем издававшие его чёрные маски. Вирджиния успела увидеть их силуэты, затем Алькуно с силой толкнул её, она ушиблась, откатилась в сторону и понимать что-либо начала, только когда оказалась на соседней улице.
Алькуно, отшвырнув грандину, бросился в противоположную сторону, надеясь, что она успеет спастись бегством. Он нырнул под брюхо лошади, протаранил на ходу пешего врага в чёрной маске и на удивление легко оторвался от этих слуг Бадоэро. Отбежав от них на сотню шагов, за поворотом он остановился отдышаться, осторожно оглянулся – как же медленно они двигались, даже верхом на лошадях. Алькуно только сейчас осознал, как бы напуган, и улыбнулся.
- Изнанка, в который раз ты меня спасаешь – пробормотал он и рысью направился дальше по улице, затем свернул к старой крепостной стене, между булыжниками которой была почти в двух пьедах высоты маленькая дверь…
Вирджиния с трудом, часто останавливаясь и цепляясь за стены домов и столбы коновязей, уходила с места нападения. Она уже не боялась, что её догонят, все силы уходили на то, чтобы передвигать ноги. Кажется, она ушла уже далеко от Ка Феррафератта, моста и собора. Она теперь знала одно: возвращаться туда нельзя, иначе её убьют. Она знала и то, что, пройдя ещё немного, она упадёт и вряд ли снова поднимется. Из-за пояса у неё выпала книга, раскрывшись в грязи на середине. Нагнувшись, чтобы поднять её, Вирджиния потеряла равновесие и упала, уткнувшись носом в рукописные строчки. Отстранившись, она несколько раз мигнула – текст расплывался перед глазами, – и прочла:
«После изгнания С.-Ф. – приказ следить за девичьими комнатами. Гранд, когда его не слышат, выражает недовольство С.IX и думает заключить союз с Альберти. Берегись, маленькая Вирджиния, берегись».
Она перелистнула несколько страниц назад.
«Доклад у хозяев. Удачно.
Приезд гранда С.-Ф.. Странные у него отношения с хозяином дома и его семьёй…
NB! До окончания карнавала пароль в «Гранатовом яблоке» меняется на «Пустой кувшин» (не намёк ли это на гуляния в «Гранатовом яблоке», да и к чему ещё эти ненужные предосторожности, как не для подтрунивания?). Необходимо называть имя, что уже совсем смешно. Не забыть бы, что меня теперь зовут Алькуно».
Вирджиния подняла книгу, отёрла, как могла бережно, от грязи и, прижимая её к груди, пошла дальше, оглядывая вывески. Она спустилась к реке, потому что слышала, что грязные притоны находятся именно здесь.
Мимо пробежала тощая белая свинья, на полуразвалившемся заборе были развешаны сети, и мяукала, сидя здесь же, рыжая кошка. Мрачный хозяин сетей сидел под забором, охраняя их. Толстая засаленная женщина, похожая на свинью больше, чем настоящая бегавшая по улице в поисках отбросов свинья, вышла из-за поворота и прошествовала мимо, неся большую корзину и величественно колышась всем телом. Пахло грязной рекой. Вирджиния шла, опираясь рукой о длинный забор, готовый, кажется, вот-вот рухнуть. Ярко-красный гранат, намалёванный на деревянной доске, даже в тумане, застилавшем грандине глаза, показался внезапно вышедшим солнцем. Дойдя до массивной двери из дубовых плашек, она постучала. Потом постучала ещё раз и ещё.
Открылось маленькое окошечко, в которое высунулся старушечий нос.
- Кто?
Вирджиния сказала:
- Пустой кувшин. Меня прислал сюда Алькуно.
Окошечко закрылось, загремел замки, потом заскрежетала плотно пригнанная к порогу дверь, и Вирджиния увидела в проёме тощее тело, шею, обмотанную какими-то тряпками, и живое мышиное личико.
- Заходи, заходи, скорей! – засуетилась старуха. – Ай, такая молоденькая и уж здесь… Да ты вся в крови!
Вирджиния вошла.
- Мне несколько дурно, – выдавила она. Старуха взмахнула руками и заверещала:
- Дурно! Да на тебе лица нет! Немедленно, немедленно надо сделать припарки! иди, вот сюда, на кухню.
Она повела гостью по тёмному коридору. Вирджиния споткнулась об что-то мягкое.
- Ох уж мне эти стряпчие псы, – разворчалась старуха, посмотрев вниз и подобрав подол. – Натащат сюда мертвецов, возись с ними! Как дети малые, всякий хлам несут… Эй, кто здесь есть! Уберите труп! Сюда, сюда, садись скорее.
На кухне с мрачным видом стоял верзила, в панталонах, чулках и туфлях, но при этом в одном рубашке, встречая вошедших со скьявоной в руке.
- Убери железо, – холодно произнесла старуха. – Здесь все свои.
Верзила заинтересованно оглядел Вирджинию:
- Красавица, ты кто будешь?
Грандина выпрямилась и, в свою очередь, смерила верзилу взглядом. Старуха прикрикнула:
- Кыш отсюда! – и тот послушно ушёл. – Садись на табурет. – Вирджиния села, а хозяйка начала шарить по полкам и кидать на стол корпию, связку то одной, то другой травы, а потом, отдуваясь, взгромоздила на столешницу огромный глиняный кувшин, до верхов полный жёлтой мазью.
- Э, деточка, – сказала она, осматривая рану Вирджинии, – хорошо же тебя съездили по голове, чтоб ему икнулось. Тебе надо побыть в покое. Останешься здесь, и помалкивай!
- Хорошо, – ответила она.
- А, в самом деле, ты кто будешь? Как тебя звать?
Вирджиния подняла голову, чтоб посмотреть на неё, и вынуждена была переждать, когда из-за этого движения замутило.
- Прозерпина, – глухо ответила она. – Прозерпина.
- Красивое имечко, красивое. А меня зовут Джустина, потому что я справедливая, поэтому меня ещё называют Слепая, но это дурацкая шутка. Кто так шутит, лижет у меня сковородки вместо того, чтобы есть мясо. Сиди смирно. Как, говоришь, тебя зовут?
- Прозерпина, – сказала Вирджиния и закрыла глаза.

Шестая глава

Шестая глава
Песня жадной лисы

Вирджиния проснулась вечером и снова уснула. Когда она очнулась утром, сперва ей показалось, что ещё ночь – в каморке было совсем темно. Вирджиния откинулась на мешок, заменявший подушку, и снова закрыла глаза, но её окликнул голос старухи Джустины:
- Нечего столько спать!
Вирджиния открыла глаза, с трудом заставила себя сесть в постели и покачала головой на предложение поесть.
- Во-первых, ляг, – сказала Джустина, входя в каморку с миской в руках, – и не гневи Бога. – Присмотревшись к гостье, она спросила уже другим тоном: – Давно на Изнанке-то?
- Второй день.
- Э-э, вот оно что. И с тех пор ничего не ела, да? – Вирджиния кивнула. – Эх, жизнь… Ну-ка, открывай рот. – В миске дымилась горячая каша.
- Спасибо, синьора, я сама, – вежливо ответила грандина. Что бы ни случилось, нужно быть благодарной.
- Ну уж, синьора! – смутилась Джустина и сунула ей в руки миску. – Не ешь много, иначе будет плохо.
Вирджиния неожиданно рассмеялась в ответ и из-за смеха подавилась кашей. Мешая слёзы с кашлем, она едва не уронила миску. Джустина отобрала у неё завтрак и обождала, пока та придёт в себя.
- Вот теперь ешь, – сухо сказала она и вручила ей миску. – С каждым это случается, кто оказывается здесь. А ты к тому же ушиблась. Но брать себя в руки надо, милочка. – И она направилась обратно на кухню.
Взяв немного каши на ложку, Вирджиния посмотрела на неё. Впервые еда с первого дня карнавала. Надо жить.
В доме шла суетливая жизнь; через дверь кухни Вирджиния могла наблюдать её. Самым ранним утренним появлением был приход раненного стряпчего пса, громогласно требовавшего немедленно остановить кровь. Кровь текла во всём так же, как на другой стороне…
Старуха гремела кастрюлями и бранилась, в этот шум внезапно сменился сосредоточенной тишиной, когда несколько незаметных тихих людей пришли обедать. Вирджиния, лёжа на постели, следила за ними и тщательно раздумывала над законами этого места и над тем, почему вчера её не видел торговец и не замечали люди Бадоэро. Чтобы сдержать слёзы, она начала читать наизусть псалмы, сперва про себя, потом вслух.
- Какая благочестивая девица, – сказала Джустина. – Посмотрите на неё, дети мои – если с вами что-нибудь случится, она будет читать над вашими телами.
- Да что с нами может случиться, – мрачно проворчал мужской голос в ответ.
- Не скажи, дружок, Изнанка – коварное место!
Вирджиния продолжала читать и слушать. «Изнанка, – подумала она. – Вот как это называется»,
- Каждый может умереть неизвестно от чего! Ведь не у одного совета свои люди на Изнанке – кто только что явился сюда раненным?
- Сам не понимаю, что происходит, и откуда они взялись, – отрезал раненый.
- Говорят, совет разделился, – подал кто-то голос, тут же все зашумели, заспорили, а потом зашикали друг на друга, другие зашикали на это шиканье, и некоторое время ещё продолжался шум.
Тощий юнец пришёл с рассказом:
- Сейчас я видел диковину! Да, Пьеро, садись, тоже послушай. По городу ходит священник и рассказывает, что вчера в городской собор ворвалась кавалькада чёрных всадников, гнавших девушку в разорванной одежде, словно зайца на травле! Он говорит, что это предвестие страшных бед.
- Он полоумный, – отрезал Пьеро.
- Это ты полоумный! А священник говорит правду, потому что в соборе в самом деле повсюду следы бесчинств, я сам видел.
- Какая тебе разница, – меланхолично заметил раненный, – когда наступит конец света. Мы дождёмся его вместе с гномами и феями и отправимся в ад.
Весь день продолжалось движение в доме. Вирджиния лежала и наблюдала – как будто на берегу моря, где набегали и с шипеньем уходили обратно волны. Погрузившись в пустоту, она смотрела вечером, как толстяк, почти совсем беззубый, рассказывает какую-то байку. Из-за всеобщего шума ничего не было слышно, и ей начало казаться, что всё происходит в тишине. Вошел человек в широкополой шляпе, принятый ей сперва за того лиса, который увёл её в серые коридоры. Затем вошла женщина, и Вирджинии показалось, что она видит мать. Она поняла, что засыпает, когда из толпы вышли Иммаколата и Концесса в окровавленных масках и запятнанных платьях.
Вирджиния в ужасе села на постели, сгоняя с себя сон. Спать было нельзя. Она не могла встретиться с душами погибших – ей нечего было им сказать, кроме того, что они умерли, а она осталась жива.
Она поднялась и сделала два шага до пустого топчана, на котором лежали её вещи, и поверх них – книга, содержавшая записки этого лиса, Алькуно. Резко стемнело, и Вирджиния попросила себе свету.
Со свечой в руке она села на топчан и раскрыла книгу.

14-е февраля.
Сегодня день мученика Антония.
С этого дня я начинаю работу в доме гранда Альфео Феррафератта. Почти два года я проходил под довольно странными именами, и, словно к новой работе, у меня теперь появилось новое. Алькуно – предлагаю считать как именем, так и фамилией.
Начал вести записи, чтобы запомнить детали для доклада и просто примечательные факты, пусть и не нужные хозяевам.

20-е февраля.
Сегодня день святого Фалько, епископа Маасрихтского.
Я был там во время своего недолго выезда за границы республики. Святой Фалько был пастырем в отвратительном месте. Верно, он действительно был великий праведник.
Повожу итогам своим наблюдениям за «моей» семьёй. Альфео Феррафератта – опасный человек. Умён, осторожен, за своих готов сжечь весь город. У него высокий лоб, большие глаза; крепко сложен, с большими ладонями и ступнями, осанист – всё это говорит о том, что он должен ещё долго прожить. Странно, что у него мало сыновей. Возможно, в этом виновата жена. Грандесса – суха, тоща, строга, первое время я видел её только на службах в домовой церкви. Она не так знатна, как гранд, и, возможно, поэтому так горда.
У гранда любовница в городе. Судя по порядку его вечерних исчезновений из дому – не одна, я бы поставил на двух.
NB. Он проявляет большую дружелюбность к семейству Санта-Фьоре. Обращать внимание на всякое упоминание о нём.

21-е февраля. Память святого Петра Дамиани.
Я забыл рассказать о детях, а это стоит сделать.
Старшая дочь, Мария Реджина, замужем, я видел её всего один раз. Её муж – КDS, за которым я присматривал в прошлом ноябре, сейчас кажется мне не более чем довольно милым человеком с очень тонким голосом. О нём не стоит здесь.
Мария Вирджиния. Довольно невысокая, широко посажены глаза, в профиль кажется, что её за нос сильно тянули вперёд, да простится мне такое сравнение. Хотя физиогномистика говорит, что такие люди неупорядоченны – она выглядит сосредоточенной и трезвой. По целым дням проводит в библиотеке. Её не могут выдать замуж, и больше ей нечем заниматься.
Мария Аддолората. Её имя не соответствует её нраву – горести в ней ни на унцию, и, кажется, в ней нет ничего, кроме красоты, что предвещало бы ей горе…»
Здесь Вирджиния уткнулась лицом книгу и заплакала.
В городе было темно, и с гавани шёл гниловатый запах воды, мокрого дерева и рыбы. Вода с плеском касалась камней моста. Ка Феррафератта стоял пустой, тихий и зловещий – сюда теперь никто не подходил и близко.
Алькуно, спустившись по лестнице, в темноте кинул на стол булку и кусок копчёной свинины – сегодняшняя добыча и ужин. Он старательно и долго зажигал свечи, освещаемый искрами и отблесками. Потом, при свете, неторопливо жуя, он прохаживался по подвалу, оглядывал полки с мешками и свёртками. Он не крал провиант у покойного гранда, почитая это низким, поэтому воровал его в лавках и на рынках, но его вином иногда пользовался .
Пропрятавшись остаток того суматошного дня по «сухим» убежищам – эти каморки, возникающие в самых неожиданных местах, существовали как раз для таких случаев, но на службе совета ему не приходилось ими пользоваться, – Алькуно к следующему вечеру добрался до Ка Феррафератта и укрылся там. Это место более всего напоминало ему дом, убежище, и здесь, в центре бед, он, как ни странно, ощущал себя в безопасности; но, главное, сюда, в самом деле, никто не приходил с тех пор, как вывезли трупы. Даже мародёрские позывы, вроде того, что обуял слуг в ночь резни, не тревожили горожан – в городе сразу же пошёл слух о том, как страшно стало здесь после первого дня карнавала. Кроме того – разве есть хотя бы малый ребёнок, не знающий о том, что такое карнавал, праздник дьявола? Кто по своей воле пойдёт в такой дом в такие дни? Разве что лисица, заменяющая городу дьявола по будням.
В подсвечнике Алькуно были три свечи. Вооружившись этим светом, он после ужина вышел из подвала и поднялся в главный зал – с пола никто не удосужился смыть пятна крови, – а затем по большой лестнице на второй этаж. Мысль о том, что он один во всём молчащем доме, и ещё на несколько сотен шагов вокруг один, приятно волновала Алькуно. Он старался ступать как можно тише, чтобы не потревожить тишину.
Обдумывая своё положение, стряпчий пёс пришёл к выводу, что новой встречи с Вирджинией, так или иначе, не миновать. И вторым его выводом было то, что она, опять же, так или иначе, придёт в Ка Феррафератта – за деньгами и ценностями, за уликами, или в безумной надежде восстановиться в правах и стать грандессой, или желая навестить место гибели родных. И тогда он будет поджидать её здесь. Алькуно льстил себе мыслью, что достаточно хорошо знает Вирджинию. Если понадобится, он сможет договориться с ней.
Теперь он поднялся на второй этаж и вошёл в её комнату – её и Аддолораты, – до чего странно было входить через дверь, и быть окружённым предметами, которые всегда видел только со стороны, через окно. Поставив подсвечник на стол, Алькуно нашёл шкатулку с дневником Вирджинии, – на этот раз ему пришлось повозиться с замком, и, в конце концов, он скорее сломал крышку, чем открыл её, – и, стоя, наклонившись над свечными огоньками, принялся читать.
Первая же фраза, на которую упал его взгляд, вдруг напугала его – весь мертвецкий дом не мог направить его мысли на такой потусторонний и зловещий лад, как эта цитата:
« «Будут есть, и не насытятся; будут блудить, и не размножатся».
Так и всё происходящее в аду комментатор видит бессмысленным, повторяющимся из раза в раз. Боль, причиняемая грешникам, ужасна, но их конечности прирастают обратно, их лопнувшая кожа заживляется, и мучения начинаются сначала, чтобы точно так же не привести ни к чему».
Алькуно смотрел на дневник и думал: «Откуда она узнала это? Ведь это о нас всех, тех, кто на Изнанке». Ей неоткуда было знать о тщете здешнего существования, которое он в полной мере ощутил теперь, лишившись дела и семьи Феррафератта, отрезанный от совета. Ему показалось, будто Вирджиния пальцами залезла в его незащищённую душу. Это было до того мерзко, что он не сразу смог заставить себя читать.

На кухне по-прежнему стоял шум – какой-то унылый, утомлённый шум, когда люди уже устают пить и браниться. Вирджиния ясно ощущала эту усталость, и ей не было дела до пьяных на кухне. Она сидела с книгой, склонившись над свечой; её глаза покраснели от усталости и плача – и она сама себе казалась истончившейся от слёз, почти несуществующей. Ей не было охоты думать о том, кажется ей это и существует ли она на самом деле. Вирджиния читала – она изучила уже почти весь год, что стряпчий пёс следил за ними:
«5-у декабря.
День святого Гумилиса.
Хотя мои настоящие именины (как давно я их не отмечал?) в августе, но своим днём рождения я считаю 5-е декабря. В конце осени три года назад меня арестовали по обвинению в измене отечеству, 30-го ноября было дано разрешение на пытку, а 5-го декабря я вышел из здания тюрьмы, как будто меня больше не существовало.
Я отвёл столько места этим маловажным воспоминаниям без всякой причины. Не могу сказать, что день святого Гумилиса принёс что-нибудь новое. Кроме, пожалуй, того, что грандина М.А. прекрасно пела, и грандина М.В., игравшая ей на лютне, высказала, когда они отдыхали, интересную мысль, почёрпнутую из одной из её бесчисленных книг. Я запомнил начало слово в слово: «Песня дьявола — жадность, песня первого человека — сладострастие, песня второго человека — любовь».

Алькуно перелистнул страницу и нашёл продолжение этого изречения: «В песне дьявола — три фальшивых голоса, в песне первого человека – три диссонанса. В песне же дьявола первый голос – голос гордыни, второй – внушения, третий – отчаяния».

Вирджиния нащупала рядом с книгой припасённую щепочку, сняла нагар со свечи.
«26-е декабря.
Стефан Первомученик.
Важное событие. Заключено брачное соглашение между моей семьёй и Альберти. Грандину М.В. выдают замуж за гранда Родольфо, и это весьма тревожит. Рискну высказать свои предположения хозяину.
Тот же день, позже. К моей досаде, очередь идти на доклад пришла Мелькьоре – я каждый раз забываю об этом, очевидно, я с такой силой это не люблю. Излишняя смелость мысли – изъян в стряпчем псе, но потухшая голова – не меньший, а то и больший. Что ж, держу свои соображения при себе.
NB! Не забыть, что следующий доклад мой, и на новом месте. Так же не забыть, что после этого хозяев нельзя беспокоить до 5-го января.

27-е декабря.
Иоанн Богослов.
Доклад у хозяев. Удачно.
Слухи о столкновениях на Изнанке. Бальдассаре высказал крамольную мысль о вражде в С.IX. По этой мысли, псы, подотчётные одним советникам, были натравлены на коллег, живущих под другими советниками. Учитывая, что в совете заседают такие же люди, как мы, грешники, можно предположить это, но почему больше никаких событий не происходило? Раскол такого уровня отразился бы на всех. Я не верю в этот слух».

Алькуно дошёл до знакомых ему записей о первой встречи Вирджинии с Изнанкой и с ним самим. «Взгляд как у лисы». Стряпчий пёс хмыкнул, взял подсвечник и подошёл к девичьему зеркалу. Слегка раскосые глаза, но разве он похож на лису? Пожав плечами и тронув пальцев шрам от ожога на щеке, Алькуно вернулся к дневнику.

«29-е декабря.
Святой Эбрульф.
Вчера я не делал записей – первое нарушение установленного мной правила. 28 декабря дом праздновал помолвку. Семья странно торопится - теперь, после того, как столько лет медлила. Оценивая поведение гранда, осмелюсь сделать смелое предположение, что он готовит выступление против совета. После изгнания гранда Санта-Фьоре ему есть чего бояться.
Грандина М.В. очень горевала по поводу этого изгнания, хотя семья не подозревает, насколько сильно. Бедное дитя, с тех пор, как я наблюдаю за девичьими комнатами, я убедился, как много гранд и грандесса не знают о своих детях, особенно о тебе, грандина! (В этом есть некое извращение – тешиться мыслью, что можешь обратиться к дочери гранда Альфео, да к тому же на «ты» – какое кощунство! Возможно, благодаря чувству такого же рода богобоязненным мирянам так сладко ругаться по праздникам. Надо следить за собой.)
Да, они многого не знают о своих детях. Я бы не сказал, что рукоблудие грандино Бальдо Франческо – секрет за семью печатями; впрочем, это может скверно сказаться на будущности семьи, ведь он старший сын. Нет, я имею в виду, что маленькая грандина Аддолората плачет по ночам, считая, что её жизнь разбита – она немного влюблена в Родольфо Альберти. Что же касается до грандины Вирджинии, которая, пусть и старше сестры на шесть лет, пусть и читает труды учёных богословов, пребывает в таком же детстве, как и грандина Аддолората, то она получала письма от гранда С.-Ф., а это уже немаловажно».
- Как! – воскликнула Вирджиния и поспешно закрыла себе рот. Дом уже молчал, даже Джустина утихомирилась на кухне, и горестный нелепый вскрик грозил разбудить кого-нибудь.
Грандине большого труда стоило дочитать этот пассаж и не отшвырнуть от себя тетрадь. Ей казалось, что холодные руки шарят по её внутренностям, обыскивают душу и достают всё, что там было спрятано, ощупывают остывшие трупы отца, матери, Аддолораты – и складывают всё в одну кучу, и перебирают... В этом, в самом деле, было извращение, и куда более страшное, чем то, о котором трактовал автор дневника. Вирджиния чувствовала себя обесчещенной, а свою семью – осквернённой.
Эта жадная лиса знала всё, что можно знать!
«Святой Рогерий.
В письмах не содержалось ничего существенного, и, тем не менее, интерес совета к старшей грандине возрос.
В тот же день, позже. Я отказался от мысли, что интерес вызван письмами. По моим наблюдениям, здесь в самом деле нечего искать. И всё же я и сейчас бы повторял из-за каждого угла: «Берегись, маленькая Вирджиния!». Пусть вы и не малы годами, но кто не мал перед советом, грандина, ваше сиятельство?
То же я сказал бы и гранду. Тут одна грандесса радует мою душу своим благочестием, а грандина Аддолората – своей сердечностью. Меж тем, один из нищих, которому она сегодня подавала, украл у неё маленькое золотое кольцо».
- Жадная лиса, – повторила Вирджиния шёпотом. Песня дьявола – жадность… Почти сладострастная жадность проглядывала из каждой детали, каждой подробности жизни мёртвой семьи, из каждого обращения, с каждым разом всё более и более собственнического.
Это ничтожество на каждой странице дневника писало: «Моя семья».
Алькуно перебирал бумаги в шкатулке Вирджинии, разглаживая сложенные листы и тихо радуясь тому, что он может дотрагиваться до писем грандины. Знакомство с Лицевой стороной не переставало изумлять его. Письма от гранда Санта-Фьоре, о которых он и не вспоминал, бережно хранились здесь, и стряпчий пёс был этим почти что тронут. Там содержались милые пустяки, даже не любовные, а, скорее, дружеские, но Алькуно, в отличие от совета Девяти, понимал, что они значат для грандины. Этим знанием, чтением этих писем он одерживал победу над ней – она была последняя из его подопечных, и на ней он хотел отыграться за то, что его лишили дела, за то, что он оказался беззащитен перед её цитатами, наконец, за что, что семья Феррафератта так много значила для него. Стряпчий с ключами почти жалел, что не убил грандину тогда, когда она сама пришла к нему в руки. Впрочем, он тут же одёрнул себя – это не помогло бы. Он был бы мёртв так или иначе.
«Впрочем, разве я сейчас жив?» – подумал он. В который раз эта мысль невольно посещала его.
«Моя семья» – повторяла Вирджиния про себя. Всего сутки с лишним спустя она смогла сказать себе: моя семья мертва. И задала себе тот же вопрос – для неё он был внове: «А разве я жива, если я на Изнанке?».
Джустина сопела и похрапывала на кухне за занавеской. В большой комнате тихо спали стряпчие с ключами. Вода слабо билась об камни моста. Алькуно задул одну за другой свечи. На углу двух улиц возле собора выла собака, сев на свой же хвост. Город молчал.

запись создана: 29.01.2012 в 17:57

@темы: книжка

---

ТАСС уполномочен сообщить

Друзья, я продолжаю работу над книжкой про Изнанку!
Кто будет читать?
Могу, конечно, тупо вешать в открытый доступ... Может, так и сделаю.

@темы: литература, друзья

---

Слушала сегодня "Сицилийскую вечерню" с Раймонди, Дойтеком и Бониссолли. Окончательно поняла, что Прочида - не человек.
Раймонди вообще любит такое играть, это даже его тема - причём не в Мефистофелях и Дапертуттах, они-то у него как раз человечные, и Миракль-то в первую очередь врач, - а именно в персонажах-людях вытаскивать на свет Божий нечто архетипическое, нечто больше и древнее, чем человек. Поэтому народ шарахается от его Джованни и Эскамильо - потому что не люди уже.
Вот что касается Прочиды, то по ходу шёл у меня разговор о том, что этот сицилийский доктор - ваще не человек, а чистая стихия. Вот тут оно и было сыграно и спето. В этом плане Прочида - абсолютная противоположность Монфору. Прочида - за гранью добра и зла, а Монфор - хорошие ли или плохие поступки совершает, но человечен. Человеческая любовь, человеческий выбор. Для Прочиды не может быть выбора. И Елена до поры до времени такая же, и её любовь с Арриго - это, я не знаю, любовь человека и фейри, причём из Древних, из народа холмов. Бывает, что фея влюбляется в смертного. Только это ничем хорошим не заканчивается. В данном случае фея очеловечилась.
С Прочидой её связывает не только партия, но и глубинное родство - если сделать их влюблёнными, придумать им связь, это враз станет скучно, потому что самая круть это как раз внутренняя наполненность, внутренняя близость, и близость по крови, куда покруче, чем у парочки голубков. Конечно, Прочида не понимает, что с ней произошло - они раньше оба были по ту сторону холмов, а теперь она с людьми. И её тоже начинает мучить та чисто человеческая проблема выбора, так же, как и Монфора, как и Арриго.

@темы: театр, музыка, РР

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Немецкий антифашист, советский партизан

У нас висит в музее в разделе ВОВ фотография некоего Фрица Шменкеля. Экскурсоводы наши про него не рассказывают (ещё бы, рядом Лиза Чайкина есть), а вообще я про него нашла и статьи, и материал в Википедии, и даже роман какого-то ГДРовского писателя. Ещё бы, биография - зашибись!
Шменкель - сын немецкого коммуниста, которого убили нацисты в 1923-м году (вроде как на демонстрации). Фрица в 38-м призвали в вермахт, а он просто взял да и отказался... попал в тюрьму. Отсидев в тюрьме, он таки оказался в армии, когда уже началась Великая Отечественная, - ну, и из армии быстро сбежал, было это в Смоленской области. Его поймали, и был бы ему капут, но тут внезапно! в посёлок вошёл партизанский отряд.(сюжет для авантюрного романа). Партизаны тоже ему не верят и подумывают расстрелять, но он так себя проявляет в бою, что сомнения отпадают сами собой. Дальше Шменкель то в Смоленской области, то в Калининской, устраивает диверсии с переодеванием (куда без того) и ладе - не знаю, как такое получилось, но за что купила, за то и продаю, - переодевшись в немецкую генеральскую форму, направляет по ложному пути целый обоз с провиантом и оружием. Авантюрный же роман.
Ну, а потом начинается уже сюжет саги, которая заканчивается, конечно, трагически - Шменкель в итоге был пойман (в 1944-м) и расстрелян в Минске. Фраза из письма жене - поразительная и, воля ваша, какая-то очень немецкая: "Извини меня за беспокойство, которое я вам причинил тем, что до конца шёл по избранному пути".
Он герой Советского Союза, этот немец. Посмертно, конечно.

@темы: история, зарисовка

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра