Шекспир, Апдайк и Эльсинор

[links-2-3-4]

Благополучно и быстро дочитала роман Апдайка «Гертруда и Клавдий».

Так что вот рецензия

Дело это оказалось небезынтересным, так что сперва о хорошем.
Когда пишешь, по сути дела, фанфик к классическому произведению, тем более стоящему на фундаменте легенды, встаёт много проблем, в том числе – как согласовать между собой все версии и изводы, или, по крайней мере, какой из них выбрать. Скажем, фанфикерство по Песни о Нибелунгах – я не так уж много его читала, но всё, что мне приходилось встречать, или тяготело к скандинавскому варианту или хотя бы эддическому антуражу, отсылкам на язычество, или уходило в полный постмодернизм с развлечениями с переходом из эпохи в эпоху.
В числе прочих проблем Песни – проблема времени. И его течения, и, так сказать, точки во времени, когда все эти событиях происходят. Обращаться к V, IX, XIII веку? Какие реалии оставить, какие вынужденно выбросить? Вот и с «Гамлетом» та же история – он растянут между ранним Средневековьем и поздним Ренессансом. Апдайк расправился с этой проблемой просто и изящно. Неторопливое течение времени размазывается по эпохам, как и сам сюжет. Герута плавно трансформируется в Гертруду, Фенг в Клавдия, Горвендил в Гамлета. Реалии сменяются, и, хотя королеве в финале романа сорок семь лет, на самом деле она прожила несколько столетий. Смена эпох выглядит как смена времён года.
Кстати, вообще природным процессам автор уделяет немало внимания. Роды, смерти, крестины, свадьбы, весна и осень, все эти обыденные и священные вещи. Апдайк любит листья, почки, пастбища, супружескую (и изменническую) постель и прочее «копошение у корня природы». О всём этом он вкусно и подробно пишет. Вкусно, но как-то пусто.
На протяжении всего романа происходит постепенное приближение к пьесе Шекспира. Начинаем мы где-то неподалёку от Саксона Грамматика, но к Эльсинору то тут, то там делаются пристройки, производятся ремонты и перепланировки, делая его всё более похожим на театр «Глобус», и к концу романа Клавдий закономерно начинает говорить ямбом. Но вот тут автора – или читателей, отдуваться-то им, – и подстерегает ещё одна фанфикерская проблема.
Когда пишешь приквел к произведению, нужно помнить, чем же всё дело закончится. Когда оригинальное произведение динамично и драматично, надо держать планку. И вот тут-то очень не хватает продолжения фанфика уже в виде оригинального сюжета, когда интерпретированные герои входят в своё прежнее пространство и разыгрывают всем известную драму по-новому, под грузом заложенных в приквеле предлагаемых обстоятельств. Да, я знаю, что это моя личная манера такая, но, в конце концов, это проверка на правильность интерпретации – лично я, кстати, её не прошла, ибо мне пришлось менять финал, я поняла, что с гибелью героев просто не справлюсь. И, возможно, во мне говорит зависть, но и герои Апдайка не продолжили бы свой сюжет так, как он идёт у Шекспира. Собственно, тут мы подходим к проблеме интерпретации героя, и сразу скажу, что мне не по душе такие Клавдий и Гертруда, не как люди, а как интепретация. Интерпретация мира вокруг них - тоже. Если в финале уже проявляется Призрак, то дайте мне сверхъестественность с самого начала. Дайте если не призраков, то троллей, я имею в виду – атмосферу. Ружьё, чтобы в пятом акте выстрелить, должно с третьего акта висеть на сцене.
Поэтому до Шекспира мы не дошли, хотя вроде как явно старались. Впрочем, подход осуществлялся несколько с другого боку, непривычно. Начиная от названия – «Гертруда и Клавдий», в этом есть какая-то инверсия. Когда произведение называется именем любовников, это название начинается с героя. «Тристан и Изольда», «Ромео и Джульетта», «Руслан и Людмила», «Мастер и Маргарита»… Но кого мы поставили рядом с ними? Клавдий, Боже ты мой! Преступность любви этих двоих не такая, как у Тристана с Изольдой – тут и там адюльтер, но там священный и воспеваевый, а тут – преступный и связанный с преступлением, замешанный на крови, «валяться в сале продавленной постели» и прочее. Хотя Апдайк, конечно, смотрит на ситуацию по-другому, героев-то своих надо любить.
К слову, упоминание Гертруды первой оправдано – почти всё повествование ведётся автором из-за её плеча. От Клавдия – три небольших фрагмента, в том числе, конечно, убийство, и ещё, в самом начале, кусочек от Рерика, отца героини. Всё. Почему такая несимметричность, не пойму. Тем более что вся жизнь Гертруды показана через принадлежность мужчинам – отцу, мужу, любовнику. И каждая из трёх частей романа начинается словами «Король был раздражён».
Собственно, наконец-то я с другого конца подобралась к языку книги. Выше я написала, что автор пишет «вкусно и пусто» и хочу разобраться с этим, потому что мне это испортило половину книги. И это связано с фанфикерской проблемой держания планки.
«Гамлет» беспросветно театрален, насквозь драматичен. В связи с этим перед моим затуманенным взором, конечно, постоянно всплывают кадры из «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»: как бы не был интерпретирован «Гамлет», играется он для короля или для кухонной челяди, события всегда развивается стремительно, и ни минута не провисает бездейственно. А у Апдайка, оперирующего столетиями, события идут плавно, медленно, да дело даже и не в событиях – во внутреннем напряжении, внутренней динамике, а её ни черта нет до самой супружеской измены, то есть большую часть романа. Когда же внешние события начинают помогать читателю поддерживать в себе интерес, дело идёт просто влёт – конечно же, интереснее всего было читать про убийство! Но если сравнить удельный вес живого сюжета с вялым – результат неутешительный. При всём том автор всё же ухитряется удерживать читателя в атмосфере своей вечной осени и многословных рассуждений. Постепенно авторского текста становится меньше, из неторопливого мутноватого течения выделяются сцены и диалоги, но, ах, если бы этого побольше и побыстрее! За деревьями уже не видно леса, а за текстом – персонажей.
Сделаю страшное признание: одним словом, мне «Гамлет» Акунина куда больше нравится.
И есть ещё одна вещь, чисто идейная и сугубо личная, на истинность которой не могу претендовать, так как это мой нездоровый пунтик – судьба и театральная предопределённость сюжета, которой автор не воспользовался. (Мимо чего он прошёл! О ужас! Вот уж где можно столкнуть Шекспира с древними датчанами!) Роман заканчивается мыслью Клавдия, что он взял своё и всё будет хорошо, но мы же знаем, что это не так. И над всем текстом, над всей историей – должны бы! – давить на нас слова Гертруды, произнесённые ей между делом и тоже оставшиеся невостребованными. Эта цитата мне понравилась, наверное, больше всего: «Все смертные поднимаются по ступенькам виселицы, но только Богу известно, сколько их остается до помоста».Сам автор в послесловии заканчивает другой цитатой: «Если не считать сокрытия убийства, Клавдий кажется хорошим королем, Гертруда – благородная королева, Офелия - клад нежной прелести, Полоний - занудный, но вовсе не плохой советник, Лаэрт - типичный юноша. Гамлет их всех обрекает на смерть». Ещё бы.