[links-2-3-4]

Отсмотрена «Кармен» из Ковент-Гарден с Кауфманном и Антоначчи в главных ролях и Паппано за пультом. 2007-й год.
Горчичные стены, деревья, общий тёмно-оранжевый, вечерний и ночной колорит. Вполне себе испанщина, без всяких режиссёрских вывертов – зато режиссёрски очень хорошо организованная массовка и освоенное пространство, а на этом добротном фундаменте вырастает прекрасное, буйно цветущее дерево музыки, на одной ветке – нежные лёгкие цветочки, а на другой – уже налившиеся соком тяжёлые апельсины. Оркестр с Паппано во главе определённо главный герой это спектакля.
Возможно, я в этом плане не очень справедлива к Кармен, которая мне не шибко понравилась; возможно, я безнадёжно фригидна , что не почувствовала токи животной энергии и прочие достоинства этой Кармен, но… Дело даже не в том, что она сильно старше Хозе – такова именно эта героиня, и это интересно, – но она смотрится неприятной стервозой, в которой лично для меня ощущается что-то не совсем карменистое. Однако очень интересно проследить, что является главным для этой Кармен – и кто. Моя любимая Мигенес-Джонсон велась на всех, кто оказывался поблизости – однако у Эскамильо, конечно, не было конкурентов, потому что он, фактически, представлял собой Смерть, а у Смерти не бывает соперников.
Здесь же и Эскамильо был никакой – сперва он меня неприятно поразил своим натужным пением, потом распелся и был довольно мил, но ни разу не интересен, – и в принципе вся история разворачивалась между Кармен и Хозе. Она любила его в третьем акте, и даже в четвёртом не могла уйти от него, просто была не в силах. В фильме Рози Кармен – дикий бык, убиваемый тореадором. В лондонском спектакле Кармен – опытный тореадор, которого бык поднял на рога. Она до последнего сохраняла определённую женскую рассудительность, она носила в третьем акте мундир Хозе в качестве верхней одежды, она никогда не любила этого пошлого Эскамильо – но ей страшно стало рядом с Хозе. Очень быстро становится ясно, что этот человек несёт в себе смерть; для начала, он солдат, и хотя в первом акте хулиганские детишки совсем не боятся Моралеса и Цуниги и их подчинённых, Хозе отличается от них (что неудивительно, учитывая то, как Кауфманн отыгрывает). К тому же, мы с самого начала знаем, чем закончится вся эта история – мы видели Хозе уже в тюрьме, в преддверии казни маниакально глядящим на высохший цветок, подаренный когда-то Кармен. И пришедший за ним солдат пинками вышибает его из уже «проявившегося», высвеченного прожекторами на сцене мира его воспоминаний. История зажила отдельно от Хозе, сделалась легендой.
Хозе будет в самые ответственные моменты смотреть на цветочек; и во время арии во втором акте он будет петь не Кармен. Так же и Кармен любила не его, а то, что себе вымечтала в то время, как Хозе сидел в тюрьме. Несмотря на испанский флёр и французистость музыки, на эту историю очень хорошо ложится немецкая цитата – из песни группы «Lacrimosa». Прошу прощения, что цитирую на тыскляндском, но просто подстрочник явно проигрывает.
Ein Traum der Liebe seiner Sehnsucht
Ein Traum der Augen - nicht der Hande
Ein Traum zum traumen - nicht zum leben

(Мечта любви его тоски…
Мечта глаз – не рук,
Мечта для мечтаний – не для жизни.)

Вот и здесь так. Мечта слишком далеко отстоит от жизни; и прямой перенос мечтаний в жизнь не заканчивается ничем хорошим. Особенно когда речь идёт о таком параноидальном типе как Хозе, который молитвенно складывает руки над трупом Кармен, мертвенно глядя в пространство.
Он нечто вроде Германа из «Пиковой дамы»: он ещё мог спокойно жить, «пока во мне дремали страсти», но его загипнотизированность, очарованность мечтой губительна для него и окружающих. Кармен всего лишь женщина, сама завороженная опасностью, исходящей от Хозе, – а мечта неубиваема. Поэтому он будет молиться на свой засушенный цветочек, не ощущая, что он кого-то убил – он ведь всего лишь помешал ей убежать ко входу в цирк. А хотела ли она на самом деле убежать? Уж во всяком случае, не могла. Куда убежишь от судьбы – ведь карты не лгут, Кармен всегда это знала, а Эскамильо – всего лишь способ приблизить развязку. И ей, кажется, даже не очень страшно.
В итоге, так или иначе, главные отношения выстраиваются не у Кармен с Хозе, не у Кармен с Эскамильо, не у Хозе с Кармен или с каким-нибудь Цунигой, – а с тем, кто может стоять у кого-то из них за плечом – со Смертью. И вся эта драма среди горчичных стен, изображающих при небольших изменениях любое пространство, сыграна об этом, как и любая драма, в конечном итоге.