В первый раз, как я увидел твоего коня, - продолжал Азамат, когда он
под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели
из-под копыт его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все
мне опостылело: на лучших скакунов моего отца смотрел я с презрением, стыдно
было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я
на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с
своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он
смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить.
Я умру, Казбич, если ты мне не продашь его!

Читала Белинского, а не Лермонтова, но Белинский же большой любитель цитировать . Наткнулась я на этот пассаж и задумалась о специфике времени, языка и литературных приёмов.
Ведь это любовь, настоящая романтическая любовь! Конечно, в своё время мои весёлые одноклассники хихикали над этим пассажем, но здесь дело гораздо серьёзнее и уж точно глубже какой-то там зоофилии. Это же первая любовь - она вообще не знает глагола "овладеть" (я сегодня буду употреблять красивые слова ). И она может быть направлена на кого угодно - на девочку или мальчика, бабушку или дедушку, на литературного персонажа, на портрет (вспомним Сенту) или вот на коня.
В конечном итоге, это поиск одновременно себе подобного (отражения себя в ком-то) и того, кто тебя дополнит (то есть принципиально Другого). (И мне кажется, что периодически преобладает нужда то в принципиально иной фигуре, Другом, то в близнеце, родственной душе. В конце концов, эти два образа редко соединяются в одно. По крайней мере, лично у меня так. Но это отдельная тема.) А конь - какой образ для этого! Всадник на коне - это фигура идеальная, гигантская, - куда страшнее и более впечатляюще, чем просто лошадь, пусть и высокая, и чем любой пеший человек, то есть нечто большее, чем сумма двух слагаемых - это синтез животного и человека (и всего того культурного багажа, который за ними стоит). Это, может быть, гораздо лучше иллюстрирует единство любящих, нежели переплетённые цветы на могилах Тристана и Изольды. В образе всадника на лошади есть сильный элемент эротики, между прочим. Но эротики специфической, очищенной - потому что это по факту мифологический образ, - и, я бы даже сказала, духовной. Вполне приземлённый подтекст тоже есть, но меня в данном случае интересует другое его наполнение.
Так вот, лошадь возвышает человека до небес (тем более когда это такой прекрасный конь, как Карагез). Пеший человек перед конным всегда слаб. Но и лошадь не может без всадника.
И Азамат, который в своих поисках фигуры, совмещающей Другого и его собственное, Азамата, отражение, естественным образом останавливается на коне. А на ком ещё, не на какой-нибудь же девице. Конь, конечно, не равен человеку, но женщина-то отстоит ещё дальше По крайней мере, в тех культурных условиях и, главное, во вторичном мире повести.
Кстати, этот отрывок из Лермонтова мне напомнил "Детство" Толстого - где он пишет о своей влюблённости в старшего мальчика Серёжу. Тоже абсолютно невинный и при этом удивительно открытый эмоционально эпизод. Сейчас можно написать о самой забубённой некропедозоофилии или очень откровенно рассказать о гомосексуализме, - т.е. поднять темы, табуированные во времена Толстого, - но такого уровня открытости эмоций сейчас, мне кажется, просто не бывает. Суть ещё именно в том, что автор идёт мимо табуированности в своём невинном рассказе и всё выворачивает, открывает, воспроизводит все мелкие чёрточки (обстоятельность - черта писателей того времени ). И этот эпизод повести - тоже пример совмещения образа Другого с образом собственного отражения - и ведь почти идеального, наверное.