Итак, дорогие друзья, я, наконец, сподобился рассказать об игре по "Тоске".
Должен сказать, я был уверен, что игра пройдёт зачётно. Неожиданно обошлось без нервяка, самобичевания и прочих признаков ответственного момента. Я знал, что делаю людям праздник, и не сомневался в увлечённости игроков. И мне было чертовски интересно поскорее посмотреть, что в итоге выйдет, как разрулятся конфликты и пр.
Что касается разруливания, то игра получилась на удивление светлая и про хороших людей. Ну да, некоторые хорошие люди норовили подсыпать яду или ткнуть шпилькой в глаз, но они были живые и яркие. И жизнь этих персонажей, отношения между ними — всё было полнокровным и живым. Собственно, отчасти поэтому атмосфера игры больше напоминала пьесу Сарду, нежели оперу Пуччини. Исторические детали как фон жизни, исторические события как определяющие для становления характера. Всё это при этом довольно вольно, ведь главное, чтоб драма была, а история - гвоздь, на котором висит картина, или, в нашем случае, скотч))). И подробности, обилие персонажей, течение жизни - это всё очень в духе Сарду. Да и тёмных страстей для Пуччини явно было маловато, но я отнюдь не считаю, что это плохо . Главное и самое ценное — что всё ожило, и, так как все персонажи мне дороги, я очень рад, что некоторые из них сделали некий поворот направо, а тех, кто погиб, мне жаль.
Кстати, о смерти. Никакого ахтунга в ходе приёма не было, пока не пошли аресты и самоубийства, а это началось только во второй половине игры. До тех пор, прямо скажем, крупных событий не было, однако никто не спал, не тосковал (хехе), насколько я заметил, и вообще было чем заняться, потому что внутренних событий как раз хватало. Для меня это признак хорошо выстроенного мира.
Но хватит нахваливать МГ, лучше попытаюсь описать, как оно было глазами мастера и глазами Джакомо Инсангвине.
читать дальшеДжакомо уже в начале приёма был обеспокоен, потому что, едва он покинет дом Аттаванти под утро, на него навалятся проблемы, связанные с театром и с убийством. Тем более что он дал ложные показания и закономерно ждал возможных последствий. Однако то, что вокруг него сгрудились артисты, успокаивало.
Мастер же ходил воодушевлённый, потому что игра пошла, ну наконец-то. Казус в начале игры произошёл один, но забавный: когда явился барон Скарпиа, дворецкого, который всех объявлял, не было на месте. Я встал у двери и объявил за него, потому что что за дела. Кажется, никто не заметил, как Инсангвине подрабатывает глашатаем.
Едва явился Скарпиа со сбирами, как Шарроне вызвал композитора на "приватный разговор". В игровую комнату, где они уединились для допроса в неофициальной обстановке, тут же явился Скарпиа, сел на край стола и выразил желание послушать. Джакомо ещё до его появления понимал, что его ложь раскрыта, но тут окончательно не смог продолжать спектакль. Всё-таки отношение его к Скарпиа было особенным. Кроме того, была надежда на адекватное восприятие ситуации. Однако Джакомо невольно назвал его на "ты", что позволил себе, кажется, два раза в жизни — тогда, на Сицилии, во время бунта, и вот теперь. Жаль, что при сбире не было возможности поговорить с бароном по-человечески, но...
В итоге Инсангвине рассказал всё как было и пошёл сообщать своей труппе о том, что следствие теперь располагает другой картиной. Он надеялся обратить подозрения на кого-нибудь из зрителей, но как более реальный вариант рассматривал собственный арест. Успокоив Тоску с Эудженио и получив пару шпилек от Росарии, он отправился вести светские беседы.
Дирижёра волновала Росария, которую он в первые моменты после убийства даже подозревал. Она волновала его и по другим причинам. Но мысли о любовных делах пришлось оставить, потому что сперва он встретил женщину, которую считал мёртвой, и имел с этой женщиной неприятный разговор, потом разговор с Каварадосси на ту же тему, потом Инсангвине на руки упала обморочная графиня, а там уже надо было выступать Тоске.
Выяснилось, что мнимо мёртвая мнимая Даниэлла Капреола и Росария воспитывались в одном монастыре. Судя по тому, каким очаровательным тоном Росария попросила дирижёра не начинать разоблачения, девочки до сих пор стоят друг за друга горой. Но даже и без просьбы Росарии устраивать скандал Джакомо хотел менее всего.
После довольно напряжённой первой части игры я некоторое время больше бегал как мастер. В частности, я вышел несколько раз неписью-сбиром, чтобы передавать Скарпиа свежеполученные сведения и прийти отчитаться о результатах обыска в доме леди Дэнверс. Первое появление одноглазого сбира вышло достаточно шумным и фраппирующим. По крайней мере, мне навстречу вышел аж сам хозяин дома, пытавшийся не пустить меня к шефу наверх. Также был произнесён один из двух матерных оборотов, прозвучавших за время игры.
По ходу барон подозвал меня, показал чашку с остатками мышьяка, сказал, что это чашка Тоски и что иногда полезно быть извращенцем.)) Однако никто не сдал нам тару от яда, поэтому фокус не удался. Как выяснилось позднее, Тоска отпила на из своей чашки, так что яд предназначался не ей. Это до сих пор одна из самых главных загадок игры.
В промежутках Джакомо следил за событиями, узнал, что Росариа и есть Даниэлла Капреола, и даже сыграл с маркизом и Луизой в живые картины. Дальше он имел-таки разговор с Росарией, который собирался затеять последние несколько дней. Разговор закончился, в принципе, так, как он и хотел. Единственное, чего он не ожидал - что кто-то постоянно будет ломиться в дверь. А, и ещё что губы будет так жечь.
Все это было как раз вовремя, потому что начался тот период игры, когда периодически звучали крики "Мастера!". Если ничего не путаю, аресты пошли именно тогда. Скарпиа при мне начертал пару ордеров (которые я сохранил), и дальше я был свидетелем прекрасной сцены: "Барооон Скааарпиа! - Викооонт Тривульче, какая радость, вы арестованы по обвинению в государственной измене!".
Дальше Джакомо с изрядным интересом и удивлением передавал гостям новости. А мастер мастерским произволом позволил мадам Корнель украсть ключи от комнаты, куда посадили Тревильяк. Ключи ничем не отыгрывались, и, когда встала такая задача, пришлось её срочно решать, что я и сделал сперва сложным способом, а, когда он не удался, простым: "Короче, ты украл".
Итак, новости. Арест, второй арест, попытка самоубийства, удавшееся самоубийство, мадам не мадам, а мсье... На последнем он погорел, потому что по ходу рассказа вошла маркиза и весьма зло отозвалась о распространении дирижёром злостных и позорных слухов. Примерно та же беда произошла с графиней, но Джакомо не унывал - он теперь знал, чем закончит оперу, и он знал, с кем хочет закончить вечер, а всё остальное для него было трын-трава.
Действительно серьёзное столкновение с маркизой произошло позже, после того, как Луиза заявила, что хочет бежать из Рима, инсценировав (в очередной раз) свою смерть. Джакомо согласился ей помочь, Росария тоже, и я отправился сообщить высокому обществу о том, что девочка бросилась в Тибр на моих глазах. И принёс две улики - веер и перчатку. Кто-то мог бы забеспокоиться, что всё так удачно совпало, в полном соответствии с законодательством, но, по счастью, никому это в голову не пришло. Уходя с уликами в руках после разговора с графиней, которая должна была узнать, что самоубийства не было, Джакомо видел, как Росария опускает перед ней на колени. Вовремя ушёл. Пусть поговорят.
Губернатору он по просьбе Луизы тоже сообщил подоплёку дела, вызвав его с допроса - кто бы мог подумать - леди Дэнверс.
Тут надо сделать мастерское дополнение, что перед этим я попинал наших следователей на тему арестовать убийцу Лоренцы Сегарелли. Они в унынии стояли в коридоре, говоря мне, что Скарпиа занят заговорщиками, а об убийце и слышать не хочет. Я заявил, что у Палмьери есть полномочия, а ордер на арест пусть пишут и несут Скарпиа на подпись. Вскоре арест состоялся, и я присутствовал при самом шикарном моменте допроса.
Я уже не раз расписывал его, но не могу не сделать это снова. Вызвав губернатора на разговор, я сообщил ему суть дела. Он, осунувшийся за эту ночь, выслушал меня, переваривал новость. Леди Дэнверс плакала в комнате, где её допрашивал Шарроне, и твердила, что она этого не делала. К нам выглянул Палмьери с пистолетом в руке, и тут через дверь вместо рыданий до нас донёсся смех - скрипучий и злобный. "Она не убивала её. Я это сделала". Ой, подумал Джакомо, такой сцены безумия в опере ещё не было. Ох, сказал губернатор, она безумна. Хм, сказал Палмьери, у неё раздвоение личности. Я как мастер поспешил замять тему раздвоения личности, о котором в нашу эпоху никто ничего не знал.
Эффект был сильнее, чем от хичкоковского "Психо"!
Так вот, дальше была ссора с маркизой, потому что она настаивала на том, чтобы Тоска спела что-нибудь напоследок, а Джакомо вызверился, говоря, что после самоубийства (вернее, стольких самоубийств, но он имел в виду самоубийство "Даниэллы") самое время петь арии. Он знал, что самоубийство ненастоящее, но какое это имело значение? Если вам сказали, что это самоубийство, будьте добры относиться к нему соответственно. Джакомо серьёзно относился к смерти, даже театральной. И уж во всяком случае, эта инсценировка действительно означала смерть Даниэллы Капреолы.
Бедная Тоска разрывалась между немилостью маркизы и негодованием дирижёра. В итоге Инсангвине разрешил ей спеть что-нибудь соответствующее случаю. А мастер прибавил: а после этого стоп-игра!
Но в итоге я волшебным образом пропустил окончание собственной игры, потому что Джакомо пошёл поддерживать Росарию в разговоре с кузеном. Более жалкого и отвратительного зрелища, чем избитый кавалер Варсетти, композитор, кажется, ещё не видал. В итоге кузен получил ворох угроз от сидящего на краю стола Инсангвине и веером по голове от Росарии. После чего Джакомо вспомнил, что Тоска поёт финальный номер, и потащил всех вниз, в зал.
Там маркиза произносила финальную речь. Я шёпотом спросил у Тоски: "А когда ты будешь петь?" - "Я уже". Я заскрежетал зубами. Однако я всё же прибежал вовремя, как раз к концу речи, чтобы сказать "Стоп-игра!".