Нибелунговка. Отчёт

[links-2-3-4]

Как игрок я на этой игре часть времени неизбежно пребывал в раздвоенном состоянии. Однако впервые за довольно долгое время персонаж во мне был силён, и я даже боялся, что меня-мастера и меня-Фолькера будут путать. Естественно, я, чего бы я там ни желал как шпильман, оставался как можно более беспристрастен как мастер, но эмоции-то по поводу происходящего не спрячешь!

Впрочем, как мастер я требовался редко. Единственная действительно серьёзная ситуация, требовавшая моего внимания, помимо отсылания игротехов туда-сюда и убийства Гюнтера, заключалась в откате убийства Ортруды – Оддрун пришла и зарезала её, упустив из виду игротехническую стражу, на что епископ и королева сообщили мне свои обоснованные претензии, а Оддрун, узнав, что там была стража, согласилась отыграть назад. В итоге, кажется, бОльшая часть полигона даже не узнала об этом (о, мои самые адекватные на свете игроки, я люблю вас!).

Остальное время я в основном бегал Фолькером, только разок вышел нибелунгом, чтобы вбросить магическую чашу, и регулярно работал нибелунговской интуицией, сообщая игрокам, что их персонажи могут почувствовать.
Фолькер же предполагался массовиком-затейником: песни, сказки, программа праздника. Однако всё покатилось ещё до игры: мне заказали придворное представление, у меня было пять минут, чтобы его поставить, и я даже не распелся. Так что я преодолеваю ненависть актёров, пытаюсь найти общий язык с исландцем, одалживаю у Хагена меч, ставлю поединки, ищу подходящую музыку…

читать дальше огромную простыню о том, что многим уже было рассказано устно

И внезапно узнаю, что распевка мне бы всё равно не понадобилось, а спектакль можно смело отправлять на помойку – король заявил, что обманул свою невесту, клятвы недействительны, свадьбы не будет. Мы, бургунды, стоим как оплёванные, наш король только что нарушил все законы чести, грядёт война с Исландией, а я в дополнение ко всему не получу своих денег. А у меня, между прочим, лежит в кабаке заложенная скрипка. Которую я со своим еврейским счастьем проиграл за день до свадьбы, конечно.

Очевидно, Хагену этого было мало, и он довольно изощрённым образом испортил мне жизнь ещё сильнее: «А если представить то же самое, но с хорошим концом?». Я, конечно, хотел умереть в бою, а не быть затравленным собаками, но Хаген – это Хаген. Я долго ругался, но пошёл и сделал.

Публика попалась очень вежливая и встретила спектакль гробовым молчанием. Кое-как ответив на гневные вопросы исландской королевы, я поспешил покинуть сцену, думая о том, на чьё имя написать завещание, и о том, чтобы написать его в рифму.

(После этого я вышел Альдрианом. Этот нибелунг, давно изгнанный из горного королевства, был отцом Хагена и намеревался сделать тому подарок, подсунув ему магическую чашу. Зная, что сынок не очень любит нибелунгов, он передал чашу Ортруде, своей давней любовнице, с наказом отправить подарок по назначению. Ведьме он доверял, хотя его к ней не привязывали никакие чувства, если не считать довольно сильной природной чувственности и любви к человеческим женщинам. Он позволил ей воспользоваться чашей, прежде чем та попадёт в руки Хагена, чувствуя, что та ей нужна. По ходу дела он встретился с нибелунгами, которых когда-то немного учил, и услышал от них, что был прав, не одобряя идею королей и магического кольца – ну, что ж, это Альдриана не удивило.)

Через какое-то время выяснилось ещё и то, что Гюнтер победил Брюнхильду с помощью Зигфрида. За этот факт многие ухватились с готовностью – теперь ясно, кто причина нашего бесчестья. Если во всём виноват король, мы в тупике. Будем служить ему – позор, свергнем его – позор. А мне позор дважды и трижды, ведь я давал его отцу клятву служить королевскому дому и я, как-никак, брат Гюнтера, пусть и непрошенный.

Поэтому, когда я узнал от Хагена, что наш король и нидерландец собираются биться вечером, я решил для себя, что даже такого короля нельзя отпускать на верную смерть в поединке с неуязвимым. Возможно, это был для Гюнтера наиболее честный исход, но и тогда мы не избежим войны. Короче говоря, я сперва заявил, что не против смерти Гюнтера, на что Хаген по-дружески предолжил мне не поднимать руку на сюзерена, иначе он, Хаген, поднимет на меня руку в ответ. Вдобавок я вытянул из него не самую весёлую историю, как он уже пошёл против друга ради короля. Это не усилило мою любовь к Гюнтеру, но против своей клятвы идти – собой не быть. Словом, я предложил Хагену спросить нибелунгов. Вдруг нечисть знает оружие против нечисти и даст совет, как пробить шкуру дракона?

Не все, кажется, верили, что Зигфрид действительно неуязвим. Но Хаген и я, и все, кто был в последней битве с саксами, видели его тогда. И героическую балладу об этом я складывать не стал. Более ужасной бойни я до сих пор не видел, и большая часть наших полегла, а кто остался жив – сохранил жизнь благодаря Хагену и его военному мастерству. Зигфрид же прошёл сквозь саксов, как нож сквозь масло – и я долго не забуду, какой он был свежий и красивый после битвы, когда вокруг раздавались крики умирающих.

Ну да ладно. Зигфрид в один тот день показал себя не лучшим образом, как и наш король. Сперва мимо нас пробежал нидерландец, а за ним – кричащий ему «Постой!» Гюнтер. Затем – та же собачья свадьба в обратную сторону, причём король утверждал, что отказывается от поединка и он-де как король может просто взять слово назад. На мой взгляд, слишком рискованная шутка в таком серьёзном положении.

Тем более что меня в тот момент волновала Оддрун, которая оказалась между двумя огнями. Я знал, что она любит Гюнтера несколько сильнее, чем положено любить брата, и что родная сестра ей тоже дорога. Однако девочка держалась молодцом (если бы некоторые мужчины были подобны этой женщине, мы бы горя не знали).
Правда, за столом я имел удовольствие наблюдать её ссору с Зигфридом, слышать обещание набить ему морду, а там она и вызвала его на поединок – на кулачках, слава небесам, но это окончательно свидетельствовало, что привычный порядок вещей в Вормсе пошёл… куда-то не туда.

Тем более что Оддрун вскоре вышла без женского покрывала на голове, а там и вовсе надела мужское платье. Однако, судя по тому, как она вела себя в дальнейшем (в том числе – как держалась за руки с Гюнтером, честно говоря), она выбрала Бургундию. Возможно, исландский наряд был её прощанием, не знаю. Я решил не мешать ей. Ну, и вечером она всё-таки собиралась участвовать в поединке (если бы ей кто-то это позволил). У меня было в своём роде важное дело – я пытался поддерживать беседу у пиршественного стола – то есть когда-то пиршественного, а теперь стола, за которым все наедались с горя. Вообще я люблю смеяться в неловких ситуациях – особенно когда ничего другого не остаётся.

(Тем временем обстановку накаляли заговорщики, которые подходили ко мне с вопросами: а вот вода, которую держал Гернот, а вот волосы девственницы, всё нормально, всё подойдёт? Это уже почувствовали нибелунги – меня спросили, мол, я правильно чувствую своей интуицией, что грядёт трэш? И я даже подтвердил.)

Особенно хороший повод повеселиться случился, когда Хаген смог договориться с нибелунгами. Несмотря на постоянное раскрытие жутких тайн, он упрямо шёл к своей цели – убить Зигфрида. Я ещё пребывал в ужасе от известия, что Брюнхильда – дочь нибелунги и, таким образом, бастард, то есть нам хотели подсунуть ублюдка! – а мой друг уже принялся за поиски предмета, долженствовавшего стать платой за меч нибелунговской работы. Эта женщина попросила за него кольцо горного короля, которое носил на пальце Зигфрид. Не без волнения мы наблюдали, как нидерландец по просьбе Брюнхильды отдал кольцо ей, а та протянула его нибелунгу – и эта коварная нечисть тут же запрятала его куда-то, отказавшись отдавать своей соплеменнице. А меч-то обещала сделать она. Пришлось кружить вокруг второго нибелунга, выжидая момент. Я предложил зажать его у стенки с кинжалом у горла, но в итоге восторжествовала идея тюкнуть по голове и обыскать.

Пришли в людскую. Нибелунг там беседовал с одной из дев Кримхильды. Мне было неловко совершать акт насилия при девушке, но момент был чертовски удобный, и я оглушил бесёнка ударом кубка по голове. Однако в помещение вошла королева. Я начал выворачиваться, а Хаген вскоре рассказал правду ничтоже сумняшеся. Ута позволила нам обыскать тело, но мы потратили на разговоры слишком много времени: не успели добраться до поясной сумки, как нибелунг очнулся. Ну ладно, я сказал ему, что ему на голову упал кувшин, и проявил о нём искреннюю заботу.

Дополнительную приятную ноту внесло в происходящее моё дурное самочувствие – три года прошло с той битвы, где меня тяжело ранили, так что время от времени это событие напоминает о себе. Иногда прямо день в день с датой сражения. Так уж Господь напоминает мне, что я жив, думал я. Об этом и рассказал Хагену, когда закашлялся так, что ему чуть не пришлось меня ловить на лету. Его мои объяснения не убедили, а только заметно напугали, но особого значения я этому не придал – он иногда видит глубокий смысл там, где его нет.
Праздника, конечно, не получилось, но карнавал удался на славу – так неожиданно в перевёрнутом мире я не оказывался никогда. Да ещё в настолько перевёрнутом. Я даже обнял принцессу Кримхильду, которая пришла ко мне и сказала, что её жених ужасен. Вы можете себе это представить? Я не смог бы, если б сам в этом не участвовал.

Всё окончательно рухнуло, кажется, как раз тогда. Вроде бы я беседовал с Кримхильдой или с Хагеном, не помню. Крикнули, что король упал, потом – что мёртв; прибежав на место, я обнаружил тело Гюнтера, Оддрун рядом с ним, запах серы в воздухе. Король действительно скончался от неизвестно кем наведённой порчи.

Кримхильда упала в обморок, я помог ей подняться. Вскоре слёзы помешали мне смотреть на происходящее. Я не любил Гюнтера и даже желал ему смерти, но теперь понимал, что потерял своего короля и брата. Не знаю, что можно прибавить к этому.

Я опомнился тогда, когда шёл к заднему двору, поддерживая Кримхильду под руку. По правую сторону от меня шёл Хаген. И я рассказал им, что я бастард – чтобы принцесса знала, что у неё есть старший брат. Не замена погибшему, но всё же верный защитник. Я ждал, что она отнимет руку, и боялся, что Хаген отвернётся, но вместо этого каждый из них меня обнял – она милостиво и как истинная принцесса, а он крепко и по-дружески. Кримхильда сказала, что со мной ей менее страшно и одиноко, а Хаген – что мы слишком много крови пролили, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Да что там, Хаген даже предлагал посадить меня на трон.

Честно говоря, я хотел пойти к священнику и спросить, зачем же я столько лет презирал себя за своё происхождение, если всё оказалось вот так, но, наверное, никто, кроме меня самого, не может ответить на этот вопрос.

Мои силы иссякли, я был подкошен произошедшим и ушёл в часовню, но, как только я закончил молиться за упокой души короля, я был снова полон решимости. Чёрт возьми, нам ещё предстоит разобраться в том, что с ним произошло!

Однако разобрались без меня. Оддрун принялась расспрашивать о чём-то госпожу Ортруду (для меня иногда – просто Ортруду, но по ночам и нечасто). Я не поспел к началу разговора, но как раз услышал, что прекрасную вдову арестовывают по обвинению в убийстве короля. Я подал ей руку и проводил в комнату, где её был намерен допросить лично принц Гернот в присутствии своей супруги.

Можете представить, какое бурление началось в замке при этом известии. Как можно подозревать благородную даму в подобном деле безо всяких оснований? Многие требовали публичного объявления о произошедших событиях, и, честно говоря, именно я пошёл с этим к новому королю. В тот момент он производил удручающее впечатление: кричал, чтоб к нему не приближались и чтоб не называли королём. Да и во время произнесения речи он выглядел жалко, стоя между своей опоясанной мечом женой и подсказывающей ему шёпотом матерью. Он объявил, что Гюнтер мёртв, что коронация последует по окончании траура и что Ортруда обвиняется в убийстве, а расследование продолжается. Хаген попросил разъяснений, я тоже, и разъяснения мы получили уже приватным образом. Мне пришлось вновь рассказать о своей позорной тайне, дающей мне хоть какое-то право лезть в расследование смерти короля, и последовало новое чудо – в какой-то момент Гернот назвал меня братом.

Что же касается Ортруды, то она сама созналась в убийстве. До того, как узнать об этом, я подозревал самого Гернота в организации преступления – ведь ему это наиболее выгодно. Но после новых фактов подозрения сгущались вокруг маркграфа Эккеварта – представитель свергнутой династии, потерял сына во время последней бездарной кампании… Я настойчиво предлагал Герноту допросить его, и в итоге мы с Хагеном это и сделали. Хаген очень оживился, услышав, что у Эккеварта есть какая-то мерзопакостная чаша. Чуть ли не с помощью неё Ортруда совершила колдовство и убила короля. Чаша действительно была изъята, и всем сразу очень захотелось ей завладеть. Выяснилось, однако, что по праву она принадлежит Хагену, и я огрызался на всех, кто хотел наложить на предмет лапу, хотя и недоумевал в душе, почему она его, как оказалась у заговорщиков и откуда она вообще взялась.

Против Эккеварта говорил странный и некрасивый факт: он снял кольцо с пальца мёртвого короля. Однако оказалось, что это кольцо он сам до того подарил Гюнтеру и теперь решил вернуть подарок. Это не красило маркграфа, но к убийству не имело никакого отношения. А, когда он в часовне принёс клятву, что не злоумышлял против Гюнтера, мои сомнения развеялись окончательно. А потом на некоторое время стало не до расследования.
Потому что Хаген примчался на всех парусах, выдернул меня из часовни, утащил за угол, прижал к стенке и ткнул в лицо проклятой чашей с криком «Пей!». Чуть не выбил мне зубы. Я успел, наверное, половину выпить, прежде чем осознал, что это чёртова кровь. Когда он, наконец, дал мне глотнуть воздуха, я вопросил, что он мне такого подсунул и получил ответ:

- Моя кровь.

- Зачем?!

- Больше кашлять не будешь.

С рожей, перемазанной в крови, и с красной пеленой на глазах я по капле в час выдавливал из него сведения о том, что же такое произошло. Ради этого я даже попросил удалиться саму королеву-мать, которая было к нам подошла, заинтересованная происходящим. Как я потом буду перед ней извиняться, я даже не думал в ту минуту.

Ну что ж. Три года назад спасло меня не чудо Господне, а Хаген и бесовщина. Однако ритуал ему закончить не дали, и поэтому время от времени ему приходилось повторять обряд, чтобы я жил дальше (а если б его внезапно убили, я бы последовал за ним, как безутешная вдова). Чтобы разорвать эту дурную связь, ритуал надо было закончить, а для этого я должен был выпить той самой крови. Но всё это время Хаген предполагал, что раскрывать доброму христианину эту языческую историю – не самая хорошая мысль. И правильно думал! «Ты должен был умереть. Я не хотел тебя отпускать». Каково?

Хотя больше всего меня разозлило то, что всё это время он молчал и не раскрывал другу правды. За что я и засветил ему в зубы, получил по роже в ответ и сказал:

- Я тебя люблю.

- Я тебя тоже люблю.

- Нет, ты не понял. Я очень тебя люблю, иначе сейчас убил бы.

Ну, что ж, обнялись, помирились. А с Господом Богом по поводу магии как-нибудь разберёмся. Наверное, если уж Он это допустил, грехи отмолить успеем.

Фортуна вообще решила повернуть ко мне своё лицо, а не задницу (ничего не имею против красивой женской задницы, но всему же должен быть предел). Гернот вызвал меня и сообщил, что считает несправедливым мой нынешний низкий и противоречивый статус. И ему-де жаль, что Гюнтер так и не дал мне рыцарства, хотя я этого заслуживал. И на меня свалились звание рыцаря и кусок земли под Альцаем.

А затем – снова филейная часть прекрасного тела Фортуны. Хаген обещал Гюнтеру перед его, короля, смертью, что убьёт Зигфрида. Что я мог сказать? Вперёд, в Нидерланды!

Так что мы ходили с Хагеном вокруг замка. Он говорил, что поедет один. Я говорил, что догоню его где угодно. Он сообщил, что дождётся утверждения Гернота на троне. Я убеждал его не спешить, ведь обстановка в королевстве не радует душу, и королю нужны верные люди. Ещё я предложил всё-таки найти меч для честного поединка, меч, способный ранить Зигфрида. И мой друг чертовски странно повёл себя в ответ на это.

Но сперва мы увидели, как Оддрун опрометью бежит куда-то, рыдая от ярости, догнали её, выяснили, что её приёмная матушка-нибелунг сотворила какое-то чёрное дело, и я оставил мою боевую подругу с Хагеном наедине по их просьбе. Несмотря на свой грозный вид, утешать он действительно умеет (если только не собрался наломать дров под девизом «Я знаю, как лучше»).

А после их разговора Оддрун тоже стала вести себя загадочно и в итоге призналась мне, что Хаген что-то затеял, но что – она не может сказать, пообещала не раскрывать. Что ж, обещание есть обещание. Другая деталь, насторожившая меня – то, что этот одноглазый чёрт решил оставить мне Тронье в случае отсутствия у себя наследников, и Гернот согласился с этим. Больше того, Гернот сказал: «Ну вот, через годик получишь Тронье». Очень уж решительно. Не говоря уж о том, что моим мнением щедрый даритель даже не поинтересовался.

Я думал о том, что же происходит, сидя в людской, когда туда пришёл в поисках епископа не кто иной, как принц Зигфрид. И тут я узнал, о чём же думает человек, заваривший всю эту кашу.

- А где епископ?

- Епископ исповедует Ортруду, мой принц.

- Ну, тогда я подожду, я к нему по богословскому вопросу.

- Какому же?

- О комарах. Вот посуди сам, шпильман: комар ест хвостом, это должно означать, что он дьявольская тварь!
- Но это же комариный нос, разве нет?

- Ни у кого нет такого носа! Или вот мамонт: у него две жопы. Над одной хвост подлиннее, над другой – покороче. Одной он ест, а другой испражняется.

- Но у него же есть глаза! Там и голова.

- Где ты видел у мамонта глаза?

- Я вообще никогда не видел мамонта, мой принц.

- Вот я и говорю: он тоже сотворён дьяволом.

Тут уж я сказал, что дьявол не мог ничего сотворить, только испортить сотворённое Господом, но вскоре богословские дискуссии пришлось прервать. Епископ закончил-таки исповедь (много, видать, грехов было у Ортруды) и спустился вниз.

(В это время игра уже закончилось для всех, кроме епископа и Хагена, но я не спешил останавливать её – ждал, вдруг таки будут Зигфрида убивать. А тут ещё и озарение с Фолькером случилось…)

И вот я уже вижу, как он беседует с Хагеном. Гости уже выпили, доели мясо, поют песни – а эти двое серьёзны и долго о чём-то говорят. Тут уж моё сердце не выдержало. Не знаю, что именно Хаген задумал, но, судя по всему, пойти на смерть. Иначе с чего ему лгать мне? И первый кандидат в его убийцы – Зигфрид, неуязвимый дьявол.
Я нашёл того нибелунга, которого так неудачно оглушал днём. И почему я не подумал об этом раньше? Нибелунг на свете не один, каждый свою цену скажет.

- Мне нужен меч, способный убить Зигфрида! Что попросишь за это?

- Нужны жар пламени, драконья кожа и… – придирчиво оглядывает меня, – разящий голос скальда.

- Голос я отдам, – тут же пообещал я, – а с кожей, возможно, придётся попотеть. Жди!

И побежал к человеку, к которому в другой ситуации не обратился бы никогда – к королеве Брюнхильде. Я порядком оскорбил эту бешеную женщину своим спектаклем и потом видел, как она меряла шагами площадку возле часовни – только подойди к ней!

Но теперь я успел только спросить, нет ли у неё в сокровищнице, помимо тролльей ноги, кожи дракона, как она без колебаний отдала мне свой пояс. Благодарный, я побежал обратно к нибелунгу, и он зачаровал мне меч в считанные минуты. С волшебным предметом в руках, уже не думая о том, как я буду рассказывать о своих грехах священнику, я рванул к Хагену и вручил ему подарок. Разумеется, я знал, что это будет непросто, и его поведение меня не удивило.

- Что это?

- То, что ты думаешь.

- Что ты за это отдал?!

- Голос скальда.

- Меня это не устраивает!

- А меня устраивает.

- Но пойми, отказываться от своего дара, который у тебя с рождения – это идти против своей судьбы. Так поступать недостойно.

- Иногда что-то, что приходит к нам уже в процессе жизни, ценнее, чем то, что мы получили с рождения.
Так мы и мерялись благородством какое-то время, пока Хаген не пошёл на своего рода мошенничество – отыскал себе ещё одного представителя горного народца и договорился с ним. Не так-то просто мне было поверить на слово, что другой меч ничем не хуже моего, но… друг – это друг, надо ведь ему хоть иногда верить. Меч разломали, дар я забрал к себе обратно. Я не ощутил разницу, честно говоря – в тот день я и с даром пел отвратительно.

(И я таки второй раз вышел Альдрианом тогда. У нас с Хагеном состоялся прекрасный диалог о том, что Альдриан иногда наблюдал за ним, а тот не понимает, какого чёрта он ни разу не подошёл к сыну. Альдриан справедливо предполагал, что отпрыск будет не очень ему рад, поэтому сделанную в подарок магическую чашу передал через Ортруду (он с ней тоже спал, надо сказать). Хаген неожиданно придирчиво расспросил Альдриана о его отношениях с Ортрудой, остался, вроде бы, доволен и в итоге даже примирился с отцом. А тот разочаровал его, что дар Фолькера нельзя затолкать обратно тому в глотку недобровольно, но можно сделать такой же меч. И даже сделал его.)

Главное заключается в том, что поездка в Нидерланды состоялась через год, и Хаген убил Зигфрида в поединке, не запятнав своей чести. Однако нидерландцам это всё равно не очень-то понравилось, так что вряд ли мы избежим войны, но война нам нужна как никогда. Бургунды сплотят ряды вокруг молодого короля, Оддрун сможет выйти на поле боя, мало кем порицаемая, я встану плечом к плечу с ней и с Хагеном. И, конечно, добыча и выкуп наполнят бургундскую казну. А то в приснопамятный день свадьбы уже поступали предложения идти искать в Исландии снежных великанов, чтобы награбить у них сокровищ и привезти, не платя пошлины! Нам нужна война, пока мы не обнищали окончательно.

И, конечно, война нужна, чтобы на ней мои безумные друзья немного пришли в себя и занялись делом, а не пытались карать преступников и совершать грех самоубийства. А я сложу парочку поэм – Хаген как раз говорил мне, что я ещё не все песни сочинил и не все подвиги совершил, рано мне, мол, умирать. Ну вот и приступим к свершениям.