Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Гофман – Сергей Хомов
Стелла/Олимпия/Антония/Джульетта – Мирелла Делунш
Линдорф/КоппелиусЭМиракль/Дапертутто – Лоран Наури
Муза/Никлаус – Анна Бонитабус
Андре/Кошениль/Франц/Питикиначчо – Жан Поль Фушекор
Режиссёр: Лоран Пелли
Итак, «Сказки» в редакции Кека.
Можно сказать, что в этой опере для меня открылась ещё парочка дополнительных измерений. Но сперва всё-таки чистые впечатления – удивительное качество съёмки, особенно в таких условиях, и не просто технически хорошее, а вдумчивое, этот пират, дай Бог ему здоровья, явно сидел на нескольких спектаклях, чтобы знать, кто откуда и когда появится. Понравился дирижёр – от него я получила в подарок, например, прекрасного «Кляйнзака», (по крайней мере, я хотела его слышать таким); что касается режиссёра и художника, тот тут итак всё ясно – они просто отожгли!
По музыкальной части никто не вызывает нареканий лично у меня – кроме того, было просто не до критики. Ну, и использование диалогов… Швов особенных не было, но иногда ловишь себя на мысли «Драмтеатр какой-то». Кстати, о драмтеатре: актёрская часть спектакля была на высоте. Я полностью согласна с публикой, которая больше всех аплодировала Наури и тому чуду, что было за Андре, Кошениля и пр. (Jean Paul Fouchecourt, не знаю, как правильно читается его фамилия – Фушекор?). Гофман – весьма эксцентричный художник, и его Муза ему под стать, но, откровенно говоря, мне понравились оба (хотя Муза заметно больше). В связи с Гофманом мне почему-то периодически вспоминался Хармс, хотя, конечно, Гофман куда как романтичнее и, главное, он серьёзен.
Собственно, переходя к делу: этот Гофман потому и не пьёт, так сказать, «в кадре», потому что ему и не надо быть пьяницей – он от рождения такой. Он в самом деле мог разгуливать, как Хармс, с зелёной собачкой на щеке. И всё происходящее разыгрывается у него в голове; поэтому Линдорф, Шлемиль-Герман предстают в удивительном виде – взятые из реальной жизни, в представлении художника они причудливо меняются. Очень интересен переход – вот только что был нормальный Линдорф, и вдруг письмо само вспыхивает в его руках, а сам он вырастает – буквально вырастает, так что дверь Стеллы делается ему по пояс, и он уже – в мире Гофмана, он его персонаж.
Вообще же нам прекрасно показано сознание творческого человека. Эдакое путешествие в голову Гофмана. Здесь есть и об отношениях художника с толпой – агрессивные студенты, хохочущие над героем гости Джульетты, а в «Кляйнзаке» чудесная метафора самого творчества – зажатый между двумя стенами Гофман и подглядывающие за ним во все двери зрители-слушатели-читатели, а он вроде бы поёт в углу сам для себя, но при этом кривляется на публику… Однако здесь больше говорится об отношениях художника с собственным талантом. Не «Гофман и толпа», а «Гофман и Гофман». Или даже «Гофман, Гофман и Гофман».
В его творческом пространстве правит Линдорф, он же Дапертутто и проч., а сам писатель – «очарованный странник», плохо знающий географию этого сумрачного города. Собственно, Дапертутто (это имя кажется мне более подходящим в данный момент) – Дапертутто это оборотная сторона творческой натуры Гофмана, фактически Тень. Если Муза – благое в искусстве, то Дапертутто – демоническое в искусстве. Эдакие Джекил и Хайд (антураж спектакля вообще навевает атмосферу конца XIX – начала XX века, так что такие параллели уместны).
Благодаря творческим «очкам» Гофман видит в кукле ангела, буквально ангела, фею, Олимпия левитирует – а в гостях Спаланцани он видит неживых кукол. Сосредоточенно смотрит вслед куртизанке – он вдруг увидел её по-другому, увидел, быть может, как персонажа. Однако его искусство оказывается трезвее его самого, оно безжалостно разоблачает все его попытки очароваться, поэтизировать действительность. Часто бывает, что муза оказывается мудрее художника, развенчивая его собственные идея, показывая червоточину в его надуманных концепциях. Две стороны его гения атакуют одновременно; Никлаус только намекает Гофману, Дапертутто же сразу разбивает иллюзии вдребезги. Муза ревнует, Дапертутто разрушает. Конец каждой сказки одинаков – возлюбленная мертва. Посредством Дапертутто или посредством самого Гофмана – по сути, это одно и то же. Не случайно Дапертутто связан с такими персонажами Гофмана, как Спаланцани, Кошениль, Франц, Питикиначчо – это злая часть таланта Гофмана, сатирическая, склонная к мистике и ужасам. И под её влияние автор как-то больше подпадает – только возлюбленные написаны другими красками, свойственными светлой его тороне, Музе, но возлюбленные ведь и погибают…
И Гофман страдает от собственного таланта, мучается и ничего не может с ним поделать; ведь не будь его – он не создал бы этих прекрасных образов; но не будь его – он бы их и не уничтожал. Он носится со своим творчеством, как с больным зубом, не может найти себе места в обычной жизни. Поэтому он и отказывается от Стеллы – ему нечего делать рядом с ней, а она не сможет быть рядом с ним. Как ни проигрывай и не переигрывай эту ситуацию, в финале случится трагедия. Любовь Гофмана и Стеллы, так или иначе, предательство. Предаст ли Гофман свою Музу, предаст ли Стеллу, оставит ли Стелла его – у этой истории не может быть счастливого конца. И эту сказку он предпочитает попросту не писать.
Стелла/Олимпия/Антония/Джульетта – Мирелла Делунш
Линдорф/КоппелиусЭМиракль/Дапертутто – Лоран Наури
Муза/Никлаус – Анна Бонитабус
Андре/Кошениль/Франц/Питикиначчо – Жан Поль Фушекор
Режиссёр: Лоран Пелли
Итак, «Сказки» в редакции Кека.
Можно сказать, что в этой опере для меня открылась ещё парочка дополнительных измерений. Но сперва всё-таки чистые впечатления – удивительное качество съёмки, особенно в таких условиях, и не просто технически хорошее, а вдумчивое, этот пират, дай Бог ему здоровья, явно сидел на нескольких спектаклях, чтобы знать, кто откуда и когда появится. Понравился дирижёр – от него я получила в подарок, например, прекрасного «Кляйнзака», (по крайней мере, я хотела его слышать таким); что касается режиссёра и художника, тот тут итак всё ясно – они просто отожгли!
По музыкальной части никто не вызывает нареканий лично у меня – кроме того, было просто не до критики. Ну, и использование диалогов… Швов особенных не было, но иногда ловишь себя на мысли «Драмтеатр какой-то». Кстати, о драмтеатре: актёрская часть спектакля была на высоте. Я полностью согласна с публикой, которая больше всех аплодировала Наури и тому чуду, что было за Андре, Кошениля и пр. (Jean Paul Fouchecourt, не знаю, как правильно читается его фамилия – Фушекор?). Гофман – весьма эксцентричный художник, и его Муза ему под стать, но, откровенно говоря, мне понравились оба (хотя Муза заметно больше). В связи с Гофманом мне почему-то периодически вспоминался Хармс, хотя, конечно, Гофман куда как романтичнее и, главное, он серьёзен.
Собственно, переходя к делу: этот Гофман потому и не пьёт, так сказать, «в кадре», потому что ему и не надо быть пьяницей – он от рождения такой. Он в самом деле мог разгуливать, как Хармс, с зелёной собачкой на щеке. И всё происходящее разыгрывается у него в голове; поэтому Линдорф, Шлемиль-Герман предстают в удивительном виде – взятые из реальной жизни, в представлении художника они причудливо меняются. Очень интересен переход – вот только что был нормальный Линдорф, и вдруг письмо само вспыхивает в его руках, а сам он вырастает – буквально вырастает, так что дверь Стеллы делается ему по пояс, и он уже – в мире Гофмана, он его персонаж.
Вообще же нам прекрасно показано сознание творческого человека. Эдакое путешествие в голову Гофмана. Здесь есть и об отношениях художника с толпой – агрессивные студенты, хохочущие над героем гости Джульетты, а в «Кляйнзаке» чудесная метафора самого творчества – зажатый между двумя стенами Гофман и подглядывающие за ним во все двери зрители-слушатели-читатели, а он вроде бы поёт в углу сам для себя, но при этом кривляется на публику… Однако здесь больше говорится об отношениях художника с собственным талантом. Не «Гофман и толпа», а «Гофман и Гофман». Или даже «Гофман, Гофман и Гофман».
В его творческом пространстве правит Линдорф, он же Дапертутто и проч., а сам писатель – «очарованный странник», плохо знающий географию этого сумрачного города. Собственно, Дапертутто (это имя кажется мне более подходящим в данный момент) – Дапертутто это оборотная сторона творческой натуры Гофмана, фактически Тень. Если Муза – благое в искусстве, то Дапертутто – демоническое в искусстве. Эдакие Джекил и Хайд (антураж спектакля вообще навевает атмосферу конца XIX – начала XX века, так что такие параллели уместны).
Благодаря творческим «очкам» Гофман видит в кукле ангела, буквально ангела, фею, Олимпия левитирует – а в гостях Спаланцани он видит неживых кукол. Сосредоточенно смотрит вслед куртизанке – он вдруг увидел её по-другому, увидел, быть может, как персонажа. Однако его искусство оказывается трезвее его самого, оно безжалостно разоблачает все его попытки очароваться, поэтизировать действительность. Часто бывает, что муза оказывается мудрее художника, развенчивая его собственные идея, показывая червоточину в его надуманных концепциях. Две стороны его гения атакуют одновременно; Никлаус только намекает Гофману, Дапертутто же сразу разбивает иллюзии вдребезги. Муза ревнует, Дапертутто разрушает. Конец каждой сказки одинаков – возлюбленная мертва. Посредством Дапертутто или посредством самого Гофмана – по сути, это одно и то же. Не случайно Дапертутто связан с такими персонажами Гофмана, как Спаланцани, Кошениль, Франц, Питикиначчо – это злая часть таланта Гофмана, сатирическая, склонная к мистике и ужасам. И под её влияние автор как-то больше подпадает – только возлюбленные написаны другими красками, свойственными светлой его тороне, Музе, но возлюбленные ведь и погибают…
И Гофман страдает от собственного таланта, мучается и ничего не может с ним поделать; ведь не будь его – он не создал бы этих прекрасных образов; но не будь его – он бы их и не уничтожал. Он носится со своим творчеством, как с больным зубом, не может найти себе места в обычной жизни. Поэтому он и отказывается от Стеллы – ему нечего делать рядом с ней, а она не сможет быть рядом с ним. Как ни проигрывай и не переигрывай эту ситуацию, в финале случится трагедия. Любовь Гофмана и Стеллы, так или иначе, предательство. Предаст ли Гофман свою Музу, предаст ли Стеллу, оставит ли Стелла его – у этой истории не может быть счастливого конца. И эту сказку он предпочитает попросту не писать.