Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Предмет моей гордости 
Что касается этого кина, то его я честно посмотрела дважды, и с большим удовольствием, хотя надо бы поглядеть ещё разок для порядку – режиссёр большой был умница, и его творение весьма интересно по мысли. Те Канава и Мозер в качестве Эльвиры и Анны были для меня просто подарком, весьма понравился Лепорелло-Ван Дам и Берганса-Церлина, одним словом, актёрски все были на высоте. Оператор прекрасен. Хотя при первом просмотре всё кино меня больше раздражало, а вот при втором смотрелось с полным удовольствием, захватывало постепенно. Ну, и кое-что прояснялось, конечно.
Многое здесь принадлежит XVIII веку, причём историзм этот очень осязаем, хотя и… недостоверен. Головной убор Эльвиры вообще больше похож на средневековый и т.д., однако всё это совершенно неважно – просто возникает ощущение самой истинной правды, самого что ни на есть XVIII века, поймано было что-то неуловимое в атмосфере. Повсюду эта бессмысленная красота, красота уже обветшалая. Блестящий век пришёл в упадок. Это ощущение ловится по-разному – моя мама, например, очень странно отозвалась о том юном валете, что повсюду сопровождает дона Джованни – что он похож на молодого маркиза де Сада. Я как-то получше отношусь к де Саду, всё-таки он живой человек, но, как мне кажется, поняла, к чему это было сказано. Да, упадок уже наступил, невинность поругана, настала осень.
Повсюду в фильме появляются образы Эдема, древа познания, запретного плода – дон Джованни под таким деревом (в точности таким, как рисовали средневековые художники) предлагает Церлине винограду. Повсюду это дерево на фресках в прекрасных полузаброшенных домах. Под этим деревом – падшие – Эльвира и Анна, с застывшими лицами, в седых париках. Особенно Эльвира, опалённая невинность, пытающаяся мстить за себя, униженная до крайности и поднимающаяся из этого унижения до почти немыслимых вершин прощения. Может, чем-то вроде той купающейся в ручье девочки, словно сошедшей с картины, была она, пока дон Джованни не обратил на неё своё недоброе внимание. Что же касается самого дона Джованни, их змея-искусителя – да, его гордыня почти люциферова; его жажда власти пугает. Он впивается глазами в очередную жертву, гипнотизирует, как удав кролика (опять змеи!), радостно и презрительно ловит первые признаки будущей победы. Поэтому нужна эта злобная выходка с переодеванием – донна Эльвира, предубеждённая против него, брошенная, ненавидящая – спустится, спустится к нему – и пусть обнимается с Лепореллло! «Была ль когда так женщина добыта?» – надо видеть, как Джованни упивается повторной победой над Эльвирой. Он как-то назвал её своим демоном и был неправ – он видит мир несколько не в том ракурсе, он стоит на мостках над плавильным котлом ада и не понимает, что донна Эльвира – не побоюсь этого выражения – скорее, его ангел. Неслучайно свою арию о жалости она поёт возле исповедальни (мне так и казалось, что оттуда сейчас выскочит Джованни). Эльвира вносит первые ноты трагедии в бесстыдное веселье. Она единственная чувствует, что произойдёт нечто; в какой-то момент она видит, что случится с Джованни, и это не вера её в грядущее наказание, а именно что ясное знание. И поэтому она, несмотря ни на что, жалеет его. А кто не испугается? Ад, самый реальный ад, с котлами и крюками, уже разверзся – ад, каким, рисовали его средневековые художники, наивный и страшный.
Наивность, невинность, купальщица, бледные фрески, удивлённые и скорбные взгляды Анны, Эльвиры и Оттавио, явившихся на празднество в величественных масках и плащах – и ничего не сумевших поделать с проклятым доном Джованни, завоевателем, честолюбивым, как все завоеватели, весёлым и злым совратителем этой невинности.
Но, конечно, всё это только театр. Театральность видна во всём, даже в таких реалистичных, таких "настоящих" декорациях. Народ – заинтересованный зритель разыгрывающегося перед ним моралите, следующий за актёрами по различным местам действия, как в средневековом спектакле – да, это моралите XVIII века! совмещение Моцарта со средневековой легендой!
Вся кухня аплодирует арии Церлины, а в эпизоде «опознания» Лепорелло действующие лица выбегают к зрителям в открытую, выбегают на сцену. Здесь возможно только публичное одиночество – никого из героев не беспокоят свидетели, их как бы и нет.
Но самый заинтересованный зритель моралите – юнец с порочным личиком, собственный бесёнок дона Джованни, заботливо подающий ему реквизит и в финале один остающийся в его опустевшем доме, последний завоеватель опустошённых, обесчещенных, замусоренных развалин. Он пристально следил за падением своего подопечного, не упуская ни одного эпизода – он добился-таки своего. Не было его, только когда Джованни приглашал командора на ужин.
Ведь, в конце концов, Дон Джованни приготовил себе погибель собственными руками – безусловно, его не нужно толкать в адский котёл, он упадёт туда и сам, когда поймёт и ощутит, что такое смертный ужас. Тогда он, никого и ничего не боявшийся, впервые окажется не над котлом, а в котле, будет не дьяволом для своих жертв, а сам станет мучимой жертвой. Он не видел в своём бесёнке настоящей опасности, считал, что тот всегда будет у него на посылках, а сам он, дон Джованни, всегда будет стоять наверху, над котлом. Только в финале он понял, какую же паутину сплёл для себя самого; не он властвовал, а им руководили. И после его падения – в буквальном и переносном смысле, – после того, как дон Джованни, с почерневшими от ужаса глазами, никого не одолевший и ничего не доказавший своей гордыней, побеждённый падает в ад – после этого возможен только всеобщий финальный выход из образа, "вот мы завершаем нашей песенкой простой". Именно Джованни создавал вокруг себя театр – поэтому не случалось ни одного его выхода «на публику», не было его блужданий в декорациях, отражений в зеркалах; он с наибольшей радостью отдавался игре, увлекался всем этим маскарадом. Ради него всё было. С его уходом со сцены всё заканчивается, дьявол задёргивает занавес – ему прискучил спектакль.
Что касается этого кина, то его я честно посмотрела дважды, и с большим удовольствием, хотя надо бы поглядеть ещё разок для порядку – режиссёр большой был умница, и его творение весьма интересно по мысли. Те Канава и Мозер в качестве Эльвиры и Анны были для меня просто подарком, весьма понравился Лепорелло-Ван Дам и Берганса-Церлина, одним словом, актёрски все были на высоте. Оператор прекрасен. Хотя при первом просмотре всё кино меня больше раздражало, а вот при втором смотрелось с полным удовольствием, захватывало постепенно. Ну, и кое-что прояснялось, конечно.
Многое здесь принадлежит XVIII веку, причём историзм этот очень осязаем, хотя и… недостоверен. Головной убор Эльвиры вообще больше похож на средневековый и т.д., однако всё это совершенно неважно – просто возникает ощущение самой истинной правды, самого что ни на есть XVIII века, поймано было что-то неуловимое в атмосфере. Повсюду эта бессмысленная красота, красота уже обветшалая. Блестящий век пришёл в упадок. Это ощущение ловится по-разному – моя мама, например, очень странно отозвалась о том юном валете, что повсюду сопровождает дона Джованни – что он похож на молодого маркиза де Сада. Я как-то получше отношусь к де Саду, всё-таки он живой человек, но, как мне кажется, поняла, к чему это было сказано. Да, упадок уже наступил, невинность поругана, настала осень.
Повсюду в фильме появляются образы Эдема, древа познания, запретного плода – дон Джованни под таким деревом (в точности таким, как рисовали средневековые художники) предлагает Церлине винограду. Повсюду это дерево на фресках в прекрасных полузаброшенных домах. Под этим деревом – падшие – Эльвира и Анна, с застывшими лицами, в седых париках. Особенно Эльвира, опалённая невинность, пытающаяся мстить за себя, униженная до крайности и поднимающаяся из этого унижения до почти немыслимых вершин прощения. Может, чем-то вроде той купающейся в ручье девочки, словно сошедшей с картины, была она, пока дон Джованни не обратил на неё своё недоброе внимание. Что же касается самого дона Джованни, их змея-искусителя – да, его гордыня почти люциферова; его жажда власти пугает. Он впивается глазами в очередную жертву, гипнотизирует, как удав кролика (опять змеи!), радостно и презрительно ловит первые признаки будущей победы. Поэтому нужна эта злобная выходка с переодеванием – донна Эльвира, предубеждённая против него, брошенная, ненавидящая – спустится, спустится к нему – и пусть обнимается с Лепореллло! «Была ль когда так женщина добыта?» – надо видеть, как Джованни упивается повторной победой над Эльвирой. Он как-то назвал её своим демоном и был неправ – он видит мир несколько не в том ракурсе, он стоит на мостках над плавильным котлом ада и не понимает, что донна Эльвира – не побоюсь этого выражения – скорее, его ангел. Неслучайно свою арию о жалости она поёт возле исповедальни (мне так и казалось, что оттуда сейчас выскочит Джованни). Эльвира вносит первые ноты трагедии в бесстыдное веселье. Она единственная чувствует, что произойдёт нечто; в какой-то момент она видит, что случится с Джованни, и это не вера её в грядущее наказание, а именно что ясное знание. И поэтому она, несмотря ни на что, жалеет его. А кто не испугается? Ад, самый реальный ад, с котлами и крюками, уже разверзся – ад, каким, рисовали его средневековые художники, наивный и страшный.
Наивность, невинность, купальщица, бледные фрески, удивлённые и скорбные взгляды Анны, Эльвиры и Оттавио, явившихся на празднество в величественных масках и плащах – и ничего не сумевших поделать с проклятым доном Джованни, завоевателем, честолюбивым, как все завоеватели, весёлым и злым совратителем этой невинности.
Но, конечно, всё это только театр. Театральность видна во всём, даже в таких реалистичных, таких "настоящих" декорациях. Народ – заинтересованный зритель разыгрывающегося перед ним моралите, следующий за актёрами по различным местам действия, как в средневековом спектакле – да, это моралите XVIII века! совмещение Моцарта со средневековой легендой!
Вся кухня аплодирует арии Церлины, а в эпизоде «опознания» Лепорелло действующие лица выбегают к зрителям в открытую, выбегают на сцену. Здесь возможно только публичное одиночество – никого из героев не беспокоят свидетели, их как бы и нет.
Но самый заинтересованный зритель моралите – юнец с порочным личиком, собственный бесёнок дона Джованни, заботливо подающий ему реквизит и в финале один остающийся в его опустевшем доме, последний завоеватель опустошённых, обесчещенных, замусоренных развалин. Он пристально следил за падением своего подопечного, не упуская ни одного эпизода – он добился-таки своего. Не было его, только когда Джованни приглашал командора на ужин.
Ведь, в конце концов, Дон Джованни приготовил себе погибель собственными руками – безусловно, его не нужно толкать в адский котёл, он упадёт туда и сам, когда поймёт и ощутит, что такое смертный ужас. Тогда он, никого и ничего не боявшийся, впервые окажется не над котлом, а в котле, будет не дьяволом для своих жертв, а сам станет мучимой жертвой. Он не видел в своём бесёнке настоящей опасности, считал, что тот всегда будет у него на посылках, а сам он, дон Джованни, всегда будет стоять наверху, над котлом. Только в финале он понял, какую же паутину сплёл для себя самого; не он властвовал, а им руководили. И после его падения – в буквальном и переносном смысле, – после того, как дон Джованни, с почерневшими от ужаса глазами, никого не одолевший и ничего не доказавший своей гордыней, побеждённый падает в ад – после этого возможен только всеобщий финальный выход из образа, "вот мы завершаем нашей песенкой простой". Именно Джованни создавал вокруг себя театр – поэтому не случалось ни одного его выхода «на публику», не было его блужданий в декорациях, отражений в зеркалах; он с наибольшей радостью отдавался игре, увлекался всем этим маскарадом. Ради него всё было. С его уходом со сцены всё заканчивается, дьявол задёргивает занавес – ему прискучил спектакль.
-
-
31.07.2011 в 22:50Само кино можно смотреть много раз и всегда с удовольствием.
-
-
31.07.2011 в 23:01Я его последний раз смотрела уже с итальянскими субтитрами и больше сосредоточилась на самом происходящем. Обратила внимание, как иступлённо ДЖ пел "Вива ла либерта!", когда к нему явились маски, и с каим страхом на него смотрела Церлина. Понятно стало, почему она потом начала звать на помощь
-
-
31.07.2011 в 23:10Это "Вива ля либерта" вообще важный момент, по-моему.
-
-
31.07.2011 в 23:18Я и раньше оценила "Вива ла либерта", эдакий гимн Джованни, но, если никто не мешает слушать, это даже жутко...
-
-
31.07.2011 в 23:37Жутко и есть. У него это получается очень кощунственно.
-
-
31.07.2011 в 23:46-
-
31.07.2011 в 23:52-
-
01.08.2011 в 00:20