Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Про Раймонди можно выыкладывать хоть пятнадцать раз, я считаю 
Фауст – Фрасиско Арайса
Мефистофель - Руджеро Раймонди
Валентин – Вальтон Грёнроос
Маргарита – Габриела Бенакова-Кап
Дирижёр: Эрих Биндер
Режиссёр: Кен Расселл
Откровенно говоря, «Фауст» Гуно – опера, по-моему, какая-то ровная, лёгкая даже, не услышала я в ней мрачных бездн и всего такого прочего. Режиссёру венской постановки, по которой я, по сути, и знакомилась с «Фаустом», возможно, тоже так подумалось, потому что он решил сгустить краски насколько это вообще возможно и создать искомые мрачные бездны, пусть даже на ровном месте.
Что он, собственно говоря, сделал. Мефистофель является главным действующим лицом, режиссёром-постановщиком всего происходящего на глазах изумлённой публики действа – оно и понятно, этот образ и сам-то тянет одеяло на себя, а уж когда такое соотношение Фауст-Мефистофель, какое имеем мы… Главный герой более всего напоминает Чичикова – даже фрак подходящий, но дело, конечно, не только во фраке – этот персонаж дым, мираж, фикция. Порой начинает казаться, что это Мефистофель его придумал. Возможно, виной тому дубовая игра Арайсы, но я сужу по результату.
Был старик, умирающий, но живой; после того, как он заключил сделку с Мефистофелем, он сделался куклой с молодым равнодушным лицом, марионеткой. Он пассивно ждёт, предоставляя действовать своему дьяволу; тот же, пожалуй, слишком могуществен, чтобы возиться с каким-то Фаустом. Он играючи останавливает время, а старые правила типа – бояться креста и святой воды, – он соблюдает только для приличия и для забавы. Кресты у него превращаются в шоколадки, святой водой он брызгает в Зибеля, приводя того в сознание, а что касается поблекших цветов последнего – то шутка с букетом Мефистофелю просто надоела, правила же надо соблюдать, так что пусть мальчишка порадуется своей «победе». И Зибель поёт «Победа, победа!», не замечая, что силы зла буквально клубятся вокруг него, снуют повсюду.
Поэтические образы – где-то там, на заднем плане; для Мефистофеля же на сцену выезжает натуральный золотой телец. Это один из самых эффектных и сильных эпизодов в спектакле, а фраза «Сатана там правит бал» кажется эпиграфом ко всему постановке в целом; по своему усмотрению Мефистофель заставляет людей кружиться в танце, замирать и снова кружиться. Вокруг него самого кружатся балерины; и «поэтические образы», которые грезятся Фаусту – не постановка ли дьявола?
Добро вообще говорит тихо – далёкими песнями, ясным утром, воскресным звоном. К злу же не надо прислушиваться, зло весомо и зримо, оно приходит само и рассыпает перед Фаустом реальные и осязаемые блага – Мефистофель, словно коммивояжёр, раскрывает перед ним саквояж, в котором содержатся все человеческие мечты. Стоит ли удивляться, что герой прислушивается к тому голосу, что звучит громче?
Мефистофель трогательно заботится о Фаусте, усаживает в кресло, обмахивает шляпой; как бы старик не отдал Богу душу, не успев продать её дьяволу. Фауст ему необходим, конечно, но вот для чего? К этой марионетке Мефистофель быстро теряет интерес, – да и заполучить Фауста было куда как просто и неинтересно. Нужна же ему Маргарита. Какая привлекательная мысль: совратить саму невинность. Непорочность её подчёркнута самой яркой краской, какая только нашлась, – монашенка! Куда уж дальше? Кощунственная затея очень во вкусе Мефистофеля – утащить к себе не просто девицу на выданье, а Христову невесту. Вот где развлечение ему. Вот где страшнейшее поругание. И не планировался ли поначалу "в Фаусты" красноречиво прихрамывающий Зибель?
Кстати сказать, ради эффекта пришлось допустить логические ляпы вроде любви к Маргарите Зибеля, дарения им цветочков, реплик Марты касательно ларца; всё это трудно отнести к монашке. Зато решился один вопрос – почему Валентин оставляет свою сестру совершенно одну в городе, безо всякого присмотра. Потому что Господь Бог должен о ней позаботиться.
Однако идти путём добра люди должны всё-таки сами; впрочем, у них это, как правило не выходит. Тем более что активное злое начало исхитряется так и сяк, чтобы столкнуть Маргариту с этой тропинки. Её стыд, сознание вины оборачивается против неё же – кошмарное видение суда приводит к нечаянному убийству. В Фаусте тоже просыпается совесть и, в большей степени, страх: он понимает, что уже теперь не Мефистофель служит ему, а он Мефистофелю. Ад – он не «там» и не «потом», он прекрасным образом разверзается уже теперь, здесь. И Фауст отправится туда, это неотвратимо, и он сам это понимает, в ужасе затыкая уши, чтобы не слышать мерзкого смеха Мефистофеля. И в эту бездну он тащит за собой ещё одну душу; тащит, даже когда пытается спасти Маргариту от казни. Разве улететь с Фаустом и его дьяволом из тюрьмы – это спасение?
Маргарита уже там, в аду. Бездна разверзается перед ней, дыры расползаются в мироздании, куда только ни кинешь взгляд. И появление «спасителя»-Фауста должно только окончательно уничтожить осуждённую. Но в тот момент, когда хуже, казалось бы, некуда, когда Маргарита сошла с ума и отправляется на казнь – что-то вдруг щёлкает, что-то меняется. «Осуждена!», торжественно провозглашает Мефистофель, и ему отвечает хор: «Спасена!». Маргарита вырвалась из заколдованного круга, в котором вращаются и танцуют все остальные персонажи; очевидно, она та грешница, которая возлюбила много. Она заплатила страданием и полностью откупилась; она ушла у Мефистофеля из-под рук. Дальше молодой Фауст чёрту не нужен – в кабинете снова оказывается старик. Теперь, осознав свою вину, он мучается теми же ужасами, что и Маргарита, но уже поздно раскаиваться. Уже теперь он узнает такие тайны, какие не снились святому Фоме, – как обещал дьявол другому грешнику. Чего он хотел, то и получит; Мефистофелю же придётся удовлетвориться одной только этой, правду сказать, тощей душонкой.
Фауст – Фрасиско Арайса
Мефистофель - Руджеро Раймонди
Валентин – Вальтон Грёнроос
Маргарита – Габриела Бенакова-Кап
Дирижёр: Эрих Биндер
Режиссёр: Кен Расселл
Откровенно говоря, «Фауст» Гуно – опера, по-моему, какая-то ровная, лёгкая даже, не услышала я в ней мрачных бездн и всего такого прочего. Режиссёру венской постановки, по которой я, по сути, и знакомилась с «Фаустом», возможно, тоже так подумалось, потому что он решил сгустить краски насколько это вообще возможно и создать искомые мрачные бездны, пусть даже на ровном месте.
Что он, собственно говоря, сделал. Мефистофель является главным действующим лицом, режиссёром-постановщиком всего происходящего на глазах изумлённой публики действа – оно и понятно, этот образ и сам-то тянет одеяло на себя, а уж когда такое соотношение Фауст-Мефистофель, какое имеем мы… Главный герой более всего напоминает Чичикова – даже фрак подходящий, но дело, конечно, не только во фраке – этот персонаж дым, мираж, фикция. Порой начинает казаться, что это Мефистофель его придумал. Возможно, виной тому дубовая игра Арайсы, но я сужу по результату.
Был старик, умирающий, но живой; после того, как он заключил сделку с Мефистофелем, он сделался куклой с молодым равнодушным лицом, марионеткой. Он пассивно ждёт, предоставляя действовать своему дьяволу; тот же, пожалуй, слишком могуществен, чтобы возиться с каким-то Фаустом. Он играючи останавливает время, а старые правила типа – бояться креста и святой воды, – он соблюдает только для приличия и для забавы. Кресты у него превращаются в шоколадки, святой водой он брызгает в Зибеля, приводя того в сознание, а что касается поблекших цветов последнего – то шутка с букетом Мефистофелю просто надоела, правила же надо соблюдать, так что пусть мальчишка порадуется своей «победе». И Зибель поёт «Победа, победа!», не замечая, что силы зла буквально клубятся вокруг него, снуют повсюду.
Поэтические образы – где-то там, на заднем плане; для Мефистофеля же на сцену выезжает натуральный золотой телец. Это один из самых эффектных и сильных эпизодов в спектакле, а фраза «Сатана там правит бал» кажется эпиграфом ко всему постановке в целом; по своему усмотрению Мефистофель заставляет людей кружиться в танце, замирать и снова кружиться. Вокруг него самого кружатся балерины; и «поэтические образы», которые грезятся Фаусту – не постановка ли дьявола?
Добро вообще говорит тихо – далёкими песнями, ясным утром, воскресным звоном. К злу же не надо прислушиваться, зло весомо и зримо, оно приходит само и рассыпает перед Фаустом реальные и осязаемые блага – Мефистофель, словно коммивояжёр, раскрывает перед ним саквояж, в котором содержатся все человеческие мечты. Стоит ли удивляться, что герой прислушивается к тому голосу, что звучит громче?
Мефистофель трогательно заботится о Фаусте, усаживает в кресло, обмахивает шляпой; как бы старик не отдал Богу душу, не успев продать её дьяволу. Фауст ему необходим, конечно, но вот для чего? К этой марионетке Мефистофель быстро теряет интерес, – да и заполучить Фауста было куда как просто и неинтересно. Нужна же ему Маргарита. Какая привлекательная мысль: совратить саму невинность. Непорочность её подчёркнута самой яркой краской, какая только нашлась, – монашенка! Куда уж дальше? Кощунственная затея очень во вкусе Мефистофеля – утащить к себе не просто девицу на выданье, а Христову невесту. Вот где развлечение ему. Вот где страшнейшее поругание. И не планировался ли поначалу "в Фаусты" красноречиво прихрамывающий Зибель?
Кстати сказать, ради эффекта пришлось допустить логические ляпы вроде любви к Маргарите Зибеля, дарения им цветочков, реплик Марты касательно ларца; всё это трудно отнести к монашке. Зато решился один вопрос – почему Валентин оставляет свою сестру совершенно одну в городе, безо всякого присмотра. Потому что Господь Бог должен о ней позаботиться.
Однако идти путём добра люди должны всё-таки сами; впрочем, у них это, как правило не выходит. Тем более что активное злое начало исхитряется так и сяк, чтобы столкнуть Маргариту с этой тропинки. Её стыд, сознание вины оборачивается против неё же – кошмарное видение суда приводит к нечаянному убийству. В Фаусте тоже просыпается совесть и, в большей степени, страх: он понимает, что уже теперь не Мефистофель служит ему, а он Мефистофелю. Ад – он не «там» и не «потом», он прекрасным образом разверзается уже теперь, здесь. И Фауст отправится туда, это неотвратимо, и он сам это понимает, в ужасе затыкая уши, чтобы не слышать мерзкого смеха Мефистофеля. И в эту бездну он тащит за собой ещё одну душу; тащит, даже когда пытается спасти Маргариту от казни. Разве улететь с Фаустом и его дьяволом из тюрьмы – это спасение?
Маргарита уже там, в аду. Бездна разверзается перед ней, дыры расползаются в мироздании, куда только ни кинешь взгляд. И появление «спасителя»-Фауста должно только окончательно уничтожить осуждённую. Но в тот момент, когда хуже, казалось бы, некуда, когда Маргарита сошла с ума и отправляется на казнь – что-то вдруг щёлкает, что-то меняется. «Осуждена!», торжественно провозглашает Мефистофель, и ему отвечает хор: «Спасена!». Маргарита вырвалась из заколдованного круга, в котором вращаются и танцуют все остальные персонажи; очевидно, она та грешница, которая возлюбила много. Она заплатила страданием и полностью откупилась; она ушла у Мефистофеля из-под рук. Дальше молодой Фауст чёрту не нужен – в кабинете снова оказывается старик. Теперь, осознав свою вину, он мучается теми же ужасами, что и Маргарита, но уже поздно раскаиваться. Уже теперь он узнает такие тайны, какие не снились святому Фоме, – как обещал дьявол другому грешнику. Чего он хотел, то и получит; Мефистофелю же придётся удовлетвориться одной только этой, правду сказать, тощей душонкой.