Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Сугубо личная и снабжённая цитатами мысля о спектакле.
Эта «Тоска» – в первую голову, очень красивый и полный символов спектакль, сумрачный и даже, не побоюсь этого слова, готический. Утопающая во тьме сцена и огромная лестница, напоминающая древнегреческий амфитеатр; люди здесь больше похожи на чёрно-белые тени, ризничий – почти карикатура, маска (такое впечатление создаётся из-за грима). На этой неуютной земле Каварадосси огородил себе уголок – огромную картину, по которой он ходит, стараясь пореже выходить за пределы этого своего художественного мирка. Что-либо другое его не волнует: ни Тоска – во время «Рекондиты» и при её приходе у него на лице скука и мысль (буквально) «Как мне надоели эти разборки с бабами», – ни Анджелотти – кажется, ему он решил помочь только для того, чтобы эта пафосная тень из готического романа отвязалась от него; впрочем, возможно, ему пришла мысль найти интересный сюжет для картины или стало скучно и невдохновительно без приключений. Так или иначе, кроме собственной живописи, его ничто не беспокоит.
Тоска выходит из зеркала; она – единственное яркое пятно в спектакле, за исключением маленьких хористов в красных мантиях. Возможно, на этой земле только у детей осталась какая-то яркость, а Тоска сохранила в себе эту же незамутнённую силу и способность восприятия. А, может, подымай выше – она слетела на эти ступени сверху, она гостья здесь. Она без страха ходит по амфитеатру, сама костюмом напоминая древнюю гречанку, как бы придя из мира трагедии. Она в ярко-синем платье – почти что Синяя птица. И вот Каварадосси так свезло – она сама к нему прилетела.
За Синей птицей Скарпиа охотится, быть может, уже давно. Он тоже не отсюда, но, в отличие от Тоски – он снизу. Он, если так можно выразиться, самый теневой из населяющих сцену теней. Весь в чёрном, как граф Дракула, и бледный, как тень отца Гамлета, он тоже выходит из зеркала. Скарпиа-танатонавт легко гуляет по ступеням амфитеатра, заходит в мирок Каварадосси, и, погуляв по картине, покидает его за ненадобностью. Побег Анджелотти и прочее – для него как семечки щёлкать. «Нигде искусству своему он не встречал сопротивленья»; ему, кстати, и не надо пугать ризничего, чтобы тот всё ему рассказал – Скарпиа всё расследование ведёт почти походя.
И зло наскучило ему.
Тоска – здешняя Аматэрасу, луч света в тёмном царстве; Скарпиа, почти концертно освещённый прожектором, может приблизиться к ней только посредством театра. Здесь это сила – как бы Каварадосси ни раскрашивал свою Магдалину, стихия трагедии двумя потоками свободно обтекает его укрепление и волной обрушивается на Скарпиа и Тоску. Тот спектакль, который барон разводит в сцене с веером, доставляет ему удовольствие – как хорошо сработал! Волшебная пыльца сходит с Тоски ещё здесь, когда Скарпиа благословил её святой водой, заставил гневно ревновать и поцеловал руку на прощанье (вот уж когда вспомнится Дракула!). Во втором акте она выходит уже в тёмном платье. А в третьем превращается в бледную тень в плаще, - похожую на Скарпиа в первом действии.
«Те Деум»... (Это быо просто потрясающе; я даже испугалась за Раймонди. Вообще когда на него смотришь, начинаешь опасаться за жизнь окружающих и его собственную. Когда он крестится и механически бьёт себя кулаком в грудь – «mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa!» – возникает чувство где-то между ужасом, восхищением и сочувствием.)
Во время "Те Деума" Скарпиа, как будто, сам пришёл в ужас от того, до чего он докатился. Но отступать уже поздно и бессмысленно; укрытие, где он обедает и допрашивает, никого не спасёт, несмотря на картину (напоминающую навес) с изображением святого Андрея и целую батарею распятий на столе. Нет ограды, нет утешения.
Персонажи одиноки на этой чёрной сцене, под этой низвергающейся на них лестницей, они вот-вот сорвутся во тьму и исчезнут. Скарпиа и его присные ещё вольно чувствуют себя здесь, а Тоска, пришедшая в преисподнюю выручать Каварадосси, бледнеет и теряет силы. Скарпиа проделывает с ней то, что примерно можно назвать «Полюбите нас чёрненькими», или, если более высоким штилем:
«Я враг небес, я зло природы,
И, видишь – я у ног твоих!»
Он пытается стянуть её к себе, вниз, приковать к себе и не отпускать; коротко говоря, он хочет сделать её своей Персефоной. И ему удаётся утянуть её в омут и погрузить туда по самую маковку, так сказать, провести инициацию. Финальной и кульминационной точкой тут становится тот самый коронный поцелуй. Однако Скарпиа, кажется, сам не знал, какие границы он переходит; моральная пытка оказалась для Тоски слишком сильна, а погружение в омут – слишком глубоко. Она, кажется, органически не приспособлена к той жестокой любви, которая загорается между ней и Скарпиа; и не может вынести его давления на себя. И она его убивает.
«Меня терзает дух лукавый
Неотразимою мечтой;
Я гибну, сжалься надо мной!»
Убийство это погружает её ещё глубже. Со сцены сдувает последние остатки человеческого быта, последние возможности укрыться; на пустых ступенях корчится Каварадоссси, насильственно вынутый из своего мирка; вышагивают чёрно-белые солдаты. Тоска, истончившаяся до тени, мало обращает на него внимания, её мучает ужас, сознание того, что она совершила убийство, её влечёт вниз. Когда Каварадосси мёртв и ничто больше её не держит здесь – она даже не прыгает, а почти уходит в темноту, к Скарпиа, куда он всё-таки утянул её. Жизнь замирает; солдаты и Сполетта останавливаются, как механические куклы – душа здешнего мира выпрыгнула из него.
«Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждёт. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после этого материя и дух сольются в гармонии прекрасной… Но это будет лишь когда, мало-помалу… и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в прах… А до тех пор ужас, ужас…».
Декаданс с глубоким погружением.
Эта «Тоска» – в первую голову, очень красивый и полный символов спектакль, сумрачный и даже, не побоюсь этого слова, готический. Утопающая во тьме сцена и огромная лестница, напоминающая древнегреческий амфитеатр; люди здесь больше похожи на чёрно-белые тени, ризничий – почти карикатура, маска (такое впечатление создаётся из-за грима). На этой неуютной земле Каварадосси огородил себе уголок – огромную картину, по которой он ходит, стараясь пореже выходить за пределы этого своего художественного мирка. Что-либо другое его не волнует: ни Тоска – во время «Рекондиты» и при её приходе у него на лице скука и мысль (буквально) «Как мне надоели эти разборки с бабами», – ни Анджелотти – кажется, ему он решил помочь только для того, чтобы эта пафосная тень из готического романа отвязалась от него; впрочем, возможно, ему пришла мысль найти интересный сюжет для картины или стало скучно и невдохновительно без приключений. Так или иначе, кроме собственной живописи, его ничто не беспокоит.
Тоска выходит из зеркала; она – единственное яркое пятно в спектакле, за исключением маленьких хористов в красных мантиях. Возможно, на этой земле только у детей осталась какая-то яркость, а Тоска сохранила в себе эту же незамутнённую силу и способность восприятия. А, может, подымай выше – она слетела на эти ступени сверху, она гостья здесь. Она без страха ходит по амфитеатру, сама костюмом напоминая древнюю гречанку, как бы придя из мира трагедии. Она в ярко-синем платье – почти что Синяя птица. И вот Каварадосси так свезло – она сама к нему прилетела.
За Синей птицей Скарпиа охотится, быть может, уже давно. Он тоже не отсюда, но, в отличие от Тоски – он снизу. Он, если так можно выразиться, самый теневой из населяющих сцену теней. Весь в чёрном, как граф Дракула, и бледный, как тень отца Гамлета, он тоже выходит из зеркала. Скарпиа-танатонавт легко гуляет по ступеням амфитеатра, заходит в мирок Каварадосси, и, погуляв по картине, покидает его за ненадобностью. Побег Анджелотти и прочее – для него как семечки щёлкать. «Нигде искусству своему он не встречал сопротивленья»; ему, кстати, и не надо пугать ризничего, чтобы тот всё ему рассказал – Скарпиа всё расследование ведёт почти походя.
И зло наскучило ему.
Тоска – здешняя Аматэрасу, луч света в тёмном царстве; Скарпиа, почти концертно освещённый прожектором, может приблизиться к ней только посредством театра. Здесь это сила – как бы Каварадосси ни раскрашивал свою Магдалину, стихия трагедии двумя потоками свободно обтекает его укрепление и волной обрушивается на Скарпиа и Тоску. Тот спектакль, который барон разводит в сцене с веером, доставляет ему удовольствие – как хорошо сработал! Волшебная пыльца сходит с Тоски ещё здесь, когда Скарпиа благословил её святой водой, заставил гневно ревновать и поцеловал руку на прощанье (вот уж когда вспомнится Дракула!). Во втором акте она выходит уже в тёмном платье. А в третьем превращается в бледную тень в плаще, - похожую на Скарпиа в первом действии.
«Те Деум»... (Это быо просто потрясающе; я даже испугалась за Раймонди. Вообще когда на него смотришь, начинаешь опасаться за жизнь окружающих и его собственную. Когда он крестится и механически бьёт себя кулаком в грудь – «mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa!» – возникает чувство где-то между ужасом, восхищением и сочувствием.)
Во время "Те Деума" Скарпиа, как будто, сам пришёл в ужас от того, до чего он докатился. Но отступать уже поздно и бессмысленно; укрытие, где он обедает и допрашивает, никого не спасёт, несмотря на картину (напоминающую навес) с изображением святого Андрея и целую батарею распятий на столе. Нет ограды, нет утешения.
Персонажи одиноки на этой чёрной сцене, под этой низвергающейся на них лестницей, они вот-вот сорвутся во тьму и исчезнут. Скарпиа и его присные ещё вольно чувствуют себя здесь, а Тоска, пришедшая в преисподнюю выручать Каварадосси, бледнеет и теряет силы. Скарпиа проделывает с ней то, что примерно можно назвать «Полюбите нас чёрненькими», или, если более высоким штилем:
«Я враг небес, я зло природы,
И, видишь – я у ног твоих!»
Он пытается стянуть её к себе, вниз, приковать к себе и не отпускать; коротко говоря, он хочет сделать её своей Персефоной. И ему удаётся утянуть её в омут и погрузить туда по самую маковку, так сказать, провести инициацию. Финальной и кульминационной точкой тут становится тот самый коронный поцелуй. Однако Скарпиа, кажется, сам не знал, какие границы он переходит; моральная пытка оказалась для Тоски слишком сильна, а погружение в омут – слишком глубоко. Она, кажется, органически не приспособлена к той жестокой любви, которая загорается между ней и Скарпиа; и не может вынести его давления на себя. И она его убивает.
«Меня терзает дух лукавый
Неотразимою мечтой;
Я гибну, сжалься надо мной!»
Убийство это погружает её ещё глубже. Со сцены сдувает последние остатки человеческого быта, последние возможности укрыться; на пустых ступенях корчится Каварадоссси, насильственно вынутый из своего мирка; вышагивают чёрно-белые солдаты. Тоска, истончившаяся до тени, мало обращает на него внимания, её мучает ужас, сознание того, что она совершила убийство, её влечёт вниз. Когда Каварадосси мёртв и ничто больше её не держит здесь – она даже не прыгает, а почти уходит в темноту, к Скарпиа, куда он всё-таки утянул её. Жизнь замирает; солдаты и Сполетта останавливаются, как механические куклы – душа здешнего мира выпрыгнула из него.
«Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждёт. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после этого материя и дух сольются в гармонии прекрасной… Но это будет лишь когда, мало-помалу… и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в прах… А до тех пор ужас, ужас…».
Декаданс с глубоким погружением.
-
-
31.07.2011 в 20:44Эх, как же тебе удается такие потрясные рецезии (и романы!) писать? Гений, реально гений!!!
-
-
11.01.2013 в 17:55я даже испугалась за Раймонди.
Я в видео из Скалы 97 испугался за Раймонди. Пока он после третьего акта не вышел, боялся, не увезли ли в больничку. Серьёзно.
-
-
11.01.2013 в 21:21Это где его Горчакова мордовала? Да, там было жутко... На самом деле, с него станется довести себя до сердечного приступа (тьфу-тьфу-тьфу). В обмороки вон в юности падал))
-
-
11.01.2013 в 21:56От неё. Мне Араси обещала залить, я бил челом сегодня. На неё теперь единственная надежда!
Ойойой! Как же так можно
-
-
11.01.2013 в 22:19На самом деле, это реально хреново и даже непрофессионально. Но что делать, молодой был))) Да и, в принципе, мне про один случай рассказывали.
-
-
11.01.2013 в 22:28расскажи?
уконечно, непрофессионально, и очень хреново, но блин... я восхищаюсь таким всегда.
-
-
11.01.2013 в 22:57Суть в том, что он пел Годунова... сперва по-итальянски, потом по-русски. И вот когда ещё по-итальянски пел - хлопнулся после сцены смерти Бориса.))) До того хорошо умер.
Да, на самом деле, это по-настоящему, по-актёрски. Такое надо обуздывать, - но ведь и надо, чтобы было что обуздывать! Уздечка нужна, чтобы править лошадкой (с)
-
-
11.01.2013 в 22:59офигеть, офигеть. нельзя так любить незнакомых людей.
-
-
11.01.2013 в 23:24Да ладно. Артист настоящей жизнью живёт на сцене, так что мы с ним уже знакомы))))
-
-
12.01.2013 в 12:43-
-
15.01.2013 в 13:06-
-
15.01.2013 в 13:49-
-
15.01.2013 в 13:53-
-
15.01.2013 в 14:11А фанфик там неправленый, с ашипками. Я могу вордом, в принципе прислать...
-
-
15.01.2013 в 14:13Спасибо! Только я очень, очень медленно читаю, так что не жди реакций мгновенно.
-
-
15.01.2013 в 14:18