Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Отсмотрена «Лючия» из Мет с Нетребко в главной роли. Сразу скажу, что актёрски и вокально меня все и всё, в общем, удовлетворили, то есть – было на определённом уровне. Актёрски (да и вокальное, пожалуй, тоже) лучше всех был Абрадзаков – Раймондо. Он злоупотребляет, на мой придирчивый взгляд, «певческими» жестами – когда вокалист эдак руками водит на уровне диафрагмы, – но это всё ерунда, потому что, стоя на одном месте и штампованно жестикулируя, он – воздействует! А в финальной сцене самым эффектным моментом было его появление: из толпы с зонтиками вдруг вырастает, появляется словно из воздуха, священник, величественный, как статуя Командора, и, когда он дотрагивается до руки Эдгардо в жесте поддержки, тот попросту пугается – это же олицетворённая судьба! При том, что Раймондо потерян, несчастен, смертельно устал и не знает, что же ему теперь делать. Он в самом деле является… представителем, что ли. Может, даже высших сил. По крайней мере, он сам так считает.
Но главной-то героиней является всё-таки Лючия. Она весьма необычна и мне понравилась. Она девушка на удивление сильная, смелая, активная, никакой полупрозрачности и бестелесности. Отталкиваясь от фактуры Нетребко, наверное, другую Лючию сделать было бы и нельзя. И это, по-моему, здорово: её сцена с братом звучит совершенно иначе, никаких повторяющихся ламентаций, а живой открытый конфликт (этот эпизод был у неё самым лучшим). Сцену безумия, пожалуй, стоит обсуждать отдельно… Хотя как актриса Нетребко меня не поражала – хорошо держится на сцене, поёт, отыгрывает то, что нужно, не более того. Но в результате это получилось очень интересно.
Энрико – явно её младший брат, и не только по внешнему виду. Старшая сестра всегда имела на него влияние, даже, наверное, опекала, – а, учитывая активность данной Лючии, то и подавляла, – а теперь он остался главой семьи и очень хочет показать, как он независим, словом, самоутверждается. На сцене Квечень мне очень понравился, вокально – не так, нюансов, разнообразия интонаций не хватает, впрочем, слушать его мне было приятно. И вот он пытается изображать делового господина, главу семьи, документы просматривает, а, когда приходит Лючия, невольно начинается суетиться, в глаза ей смотреть боится, и жалко её ему, но при этом с каким удовольствием он сует ей письмо – «А я сильнее, а я сильнее!». Ни одной детской обиды он ей не забыл; и как нашкодивший мальчишка, он убегает от безумной Лючии, от ситуации, которую сам же заварил.
Что же касается Эдгардо, то… Эдгардо он и есть Эдгардо. Здесь он был невыносимо скучен, и во всей красе его несостоятельность проявилась в финальной сцене, где режиссёр оставила его выпутываться одного на голой сцене. Тут уж надо петь и играть, чего у Бечалы вообще не вышло, ИМХО. В результате я чуть не умерла возле экрана, ожидая, когда же он допоёт свою проклятую арию.
Кстати, если уж вспомнила режиссёра – Мэри Циммерман, – о концепции надо рассказывать отдельно.
Во-первых, она, кажется, как и артисты – они-то точно, – раскочегаривались от первой сцены к кульминационной. Начало было ни о чём; живые собачки, - тем более что это были ирландские волкодавы, - конечно, очаровательны, но должно же быть ещё что-то. Энрико тоже, кажется, смутно себе представлял, что он должен делать, впрочем, враждебные взгляды он и Раймондо кидали друг на друга увлечённо. Вторая сцена, где появляется Лючия, была гораздо интереснее, а уж третья мне, наверное, больше всего понравилась в спектакле. Дальше была сцена эпического скандала, с множеством деталек и задумок, а дальше всё обратно начало съезжать до последней сцены.
Что касается атмосферы и содержания, то, если б «Ламмермурскую невесту» не написал Вальтер Скотт, я решила бы, что её написал Брэм Стокер. По крайней мере, постановка Циммерман выполнена очень в его духе. Действие перенесено в конец XIX века, эдакая викторианская английская провинция, и в результате мы имеем стокеровский рецепт: очень готическая история в антураже последних медицинских открытий и технических изобретений того времени. Кровь, призраки и фотоаппарат.
Когда Лючия в сцене безумия, глядя неподвижным мрачным взглядом в пространство, говорит «Ты принадлежишь мне, я принадлежу тебе», мне вдруг подумалось, что она ведь тёзка героини Стокера, Люси Вестенра, которая стала вампиром и после смерти ходила по кладбищу в белом платье. В начале действия Лючия и есть такая Люси – весёлая, энергичная, не особенно задумывающаяся о будущем. Пока она не встретила призрак у фонтана, Белую Даму. Этот призрак тихо следит и за Энрико. И когда ночью над сценическим пространством повисает гигантская полная луна, Лючия убивает своего жениха – и как мало времени у неё ушло на это, только что на поднялась по лестнице в спальню, и вот уже после короткого хора на сцену почти выпадает Раймондо с известием об убийстве. Это произошло просто мгновенно. И безумная Лючия бросается на своего брата то со страстными поцелуями, то с ножом – на его счастье, уже воображаемым, так как Раймондо предусмотрительно изъял у неё оружие. Это не столько безумная, сколько маньяк-убийца, более того, это даже, скажем так, вампир – мёртвой она приходит к Эдгардо, точь-в-точь такая же, как призрак, что явился ей самой у фонтана, и точно такими же жестами притягивает Эдгардо к себе. Она направляет кинжал, которым он закалывается, она стелется по земле, целует ему руку, и под занавес она, распластавшись на трупе, целует Эдгардо в губы – мертвец целует мертвеца. Вокруг стоят люди в цилиндрах и с зонтами (Англия, как-никак, стало быть, дожди), и всё это происходит на кладбище, залитом лунным светом. Кладбище, мнится мне, располагалось не в Шотландии, а в городке Уайтби или где-то рядом.
Одним словом, привет Стокеру. Привет этот прглядывает и в докторе, который делает Лючии укол, и в Эдгардо, пафосно опирающемся на могильный крест, и в заброшенном фонтане, и в чёрном дамском цилиндре Лючии… Впрочем, встреча Энрико и Эдгардо в темноте возле одного-единственного кресла, навеяна, скорее… Стивенсоном, «Странной историей доктора Джекила и мистера Хайда». Не знаю, почему, мне просто так кажется. Впрочем, это не так уж бессмысленно – история получилась про тёмные позывы в человеке, которые неожиданно вырываются наружу, принимая самые чудовищные формы.
Но главной-то героиней является всё-таки Лючия. Она весьма необычна и мне понравилась. Она девушка на удивление сильная, смелая, активная, никакой полупрозрачности и бестелесности. Отталкиваясь от фактуры Нетребко, наверное, другую Лючию сделать было бы и нельзя. И это, по-моему, здорово: её сцена с братом звучит совершенно иначе, никаких повторяющихся ламентаций, а живой открытый конфликт (этот эпизод был у неё самым лучшим). Сцену безумия, пожалуй, стоит обсуждать отдельно… Хотя как актриса Нетребко меня не поражала – хорошо держится на сцене, поёт, отыгрывает то, что нужно, не более того. Но в результате это получилось очень интересно.
Энрико – явно её младший брат, и не только по внешнему виду. Старшая сестра всегда имела на него влияние, даже, наверное, опекала, – а, учитывая активность данной Лючии, то и подавляла, – а теперь он остался главой семьи и очень хочет показать, как он независим, словом, самоутверждается. На сцене Квечень мне очень понравился, вокально – не так, нюансов, разнообразия интонаций не хватает, впрочем, слушать его мне было приятно. И вот он пытается изображать делового господина, главу семьи, документы просматривает, а, когда приходит Лючия, невольно начинается суетиться, в глаза ей смотреть боится, и жалко её ему, но при этом с каким удовольствием он сует ей письмо – «А я сильнее, а я сильнее!». Ни одной детской обиды он ей не забыл; и как нашкодивший мальчишка, он убегает от безумной Лючии, от ситуации, которую сам же заварил.
Что же касается Эдгардо, то… Эдгардо он и есть Эдгардо. Здесь он был невыносимо скучен, и во всей красе его несостоятельность проявилась в финальной сцене, где режиссёр оставила его выпутываться одного на голой сцене. Тут уж надо петь и играть, чего у Бечалы вообще не вышло, ИМХО. В результате я чуть не умерла возле экрана, ожидая, когда же он допоёт свою проклятую арию.
Кстати, если уж вспомнила режиссёра – Мэри Циммерман, – о концепции надо рассказывать отдельно.
Во-первых, она, кажется, как и артисты – они-то точно, – раскочегаривались от первой сцены к кульминационной. Начало было ни о чём; живые собачки, - тем более что это были ирландские волкодавы, - конечно, очаровательны, но должно же быть ещё что-то. Энрико тоже, кажется, смутно себе представлял, что он должен делать, впрочем, враждебные взгляды он и Раймондо кидали друг на друга увлечённо. Вторая сцена, где появляется Лючия, была гораздо интереснее, а уж третья мне, наверное, больше всего понравилась в спектакле. Дальше была сцена эпического скандала, с множеством деталек и задумок, а дальше всё обратно начало съезжать до последней сцены.
Что касается атмосферы и содержания, то, если б «Ламмермурскую невесту» не написал Вальтер Скотт, я решила бы, что её написал Брэм Стокер. По крайней мере, постановка Циммерман выполнена очень в его духе. Действие перенесено в конец XIX века, эдакая викторианская английская провинция, и в результате мы имеем стокеровский рецепт: очень готическая история в антураже последних медицинских открытий и технических изобретений того времени. Кровь, призраки и фотоаппарат.
Когда Лючия в сцене безумия, глядя неподвижным мрачным взглядом в пространство, говорит «Ты принадлежишь мне, я принадлежу тебе», мне вдруг подумалось, что она ведь тёзка героини Стокера, Люси Вестенра, которая стала вампиром и после смерти ходила по кладбищу в белом платье. В начале действия Лючия и есть такая Люси – весёлая, энергичная, не особенно задумывающаяся о будущем. Пока она не встретила призрак у фонтана, Белую Даму. Этот призрак тихо следит и за Энрико. И когда ночью над сценическим пространством повисает гигантская полная луна, Лючия убивает своего жениха – и как мало времени у неё ушло на это, только что на поднялась по лестнице в спальню, и вот уже после короткого хора на сцену почти выпадает Раймондо с известием об убийстве. Это произошло просто мгновенно. И безумная Лючия бросается на своего брата то со страстными поцелуями, то с ножом – на его счастье, уже воображаемым, так как Раймондо предусмотрительно изъял у неё оружие. Это не столько безумная, сколько маньяк-убийца, более того, это даже, скажем так, вампир – мёртвой она приходит к Эдгардо, точь-в-точь такая же, как призрак, что явился ей самой у фонтана, и точно такими же жестами притягивает Эдгардо к себе. Она направляет кинжал, которым он закалывается, она стелется по земле, целует ему руку, и под занавес она, распластавшись на трупе, целует Эдгардо в губы – мертвец целует мертвеца. Вокруг стоят люди в цилиндрах и с зонтами (Англия, как-никак, стало быть, дожди), и всё это происходит на кладбище, залитом лунным светом. Кладбище, мнится мне, располагалось не в Шотландии, а в городке Уайтби или где-то рядом.
Одним словом, привет Стокеру. Привет этот прглядывает и в докторе, который делает Лючии укол, и в Эдгардо, пафосно опирающемся на могильный крест, и в заброшенном фонтане, и в чёрном дамском цилиндре Лючии… Впрочем, встреча Энрико и Эдгардо в темноте возле одного-единственного кресла, навеяна, скорее… Стивенсоном, «Странной историей доктора Джекила и мистера Хайда». Не знаю, почему, мне просто так кажется. Впрочем, это не так уж бессмысленно – история получилась про тёмные позывы в человеке, которые неожиданно вырываются наружу, принимая самые чудовищные формы.