Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Условно, эпиграф:
Мир – лабиринт. Ни выхода, ни входа,
Ни центра нет в чудовищном застенке.
Ты здесь бредешь сквозь узкие простенки
На ощупь, в темноте – и нет исхода.
Напрасно ждешь, что путь твой сам собою,
Когда он вновь заставит сделать выбор,
Который вновь заставит сделать выбор,
Закончится. Ты осужден судьбою.
Вдоль бесконечных каменных отростков
Двуногий бык, роняя клочья пены,
Чей вид приводит в ужас эти стены,
Как ты, блуждает в чаще перекрестков.
Бреду сквозь лабиринт, уже не веря,
Что повстречаю в нем хотя бы зверя.
(Борхес
)
Первая главаПервая глава.
Те, кто обманывают мир
- Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж.
Шагая по коридору – шаги заглушал толстый слой пыли, – Алькуно на ходу доставал связку ключей – их звон тоже был приглушённым. Он слышал слегка искажённый звук пения за стеной. На службу опоздал.
- Напрасно вы рано встаёте, поздно просиживаете, едите хлеб печали, тогда как возлюбленному Своему Он даёт сон.
Открыв окошечко в стене, Алькуно приблизил к нему лицо и, слушая скрипки, под которые велась служба, задумался о том, что вот они, верные собаки совета Девяти, едят хлеб печали, рано встают и поздно просиживают, является ли это признаком их неугодности Богу? Но тогда, конечно же, любезные Ему – те, кто умирают рано, потому что сна крепче смерти не сыщешь. Люди совета часто умирают рано в виду опасности своего занятия. Алькуно сейчас составлял исключение: он был почти год занят на удивление спокойной и непыльной – если не считать пыли в коридорах, – работой. Дом Феррафератта очень ему нравился, своих подопечных он знал как родных.
Глава семейства – сейчас в окошечко можно было увидеть только его седой затылок, – был необыкновенно красивый старик, умный, цепкий, благодаря его амбициям Алькуно и был направлен следить за домом. Как прямо он держится, как медленно и взвешенно говорит, как незаметно он подстраивает неприятности совету!
- Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой!
Гранду Альфео Феррафератта не повезло с сыновьями – всего двое, одному четырнадцать лет, другому едва исполнилось пять. Дети легко умирают. Есть основания опасаться за судьбу семьи. Дочерей, меж тем, народилось пять, и бОльшая их часть были очень недурны, но и тут семейство, при своей знатности и богатстве, проявляло медлительность, иногда почти неприличную. Только старшую, Марию Реджину, уже выдали замуж, её Алькуно не застал, всех остальных он мог теперь рассматривать со своего наблюдательного пункта.
Грандины сидели на скамьях слева. Вот вторая дочь, Мария Вирджиния, ей исполнилось уже двадцать четыре, а партию подыскали только теперь. Третья дочь, Мария Аддолората – восемнадцать лет, редкостная красавица; если б не сестра, её давно бы выдали замуж. Мария Иммаколата и Мария Концесса – обеим по двенадцать, двойня, не так похожие друг на друга, как бывают близнецы, и различные характерами: одна – маленькое бедствие, вторая – всеобщая радость и пример сёстрам.
Когда служба закончилась, они все по очереди прошли мимо окошка, медленно и чинно, так что Алькуно совсем близко увидел сперва светлые волосы Вирджинии (она была маленького роста) и её длинный нос (когда она по привычке подняла голову наверх), затем нежную щёку Аддолораты и уголок её рта, в котором пряталась улыбка, затем тёмную макушку Иммаколаты, затем благочестиво опущенную голову Концессы… Алькуно испытывал совершенно невинное удовольствие, следя за ними. Он так привык к ним за эти одиннадцать месяцев. Если ему приходилось работать с семьями и домами, он порой привязывался к ним – иначе это занятие невозможно выдержать, такого безумного терпения оно требует. Возможно, большинству его коллег это не было нужно, – но Алькуно по мере сил скрашивал себе работу. Ему нужны были наблюдения за интересными людьми.
- Но вы понимаете, – говорила грандесса Феррафератта мужу, – какими бедами это чревато.
- Мне кажется, это чревато только моим внуком, – ответил он, поднимая брови, как всегда делал, когда хотел пошутить. Мельком поглядев на жену, он вытянул руки, чтобы камердинер снял с него длинный роб. Шло переодевание к завтраку.
- Но если… – она выдержала значительную паузу, но, когда заговорила, стало ясно, что она боялась упомянуть этого человека, – если синьор Бадоэро…
- Банкир и ростовщик? Мне смешно беседовать с вами о нём, – гранд задрал подбородок, чтобы слуга поправил складки сорочки в глубоком вырезе роба покороче, одевавшегося для дома. Феррафератта говорил сквозь зубы, так чётко, безжалостно и презрительно, что даже Алькуно почувствовал себя неуютно. Так, и даже ещё хуже, Феррафератта беседовал с Бадоэро, когда тот явился с предложением породниться через брак.
- Пусть он не ровня нам, но он достаточно богат, – продолжала упорствовать грандесса. Она была сухой, высокой и своей невозмутимостью могла измучить любого. – И он просил отдать Вирджинию ему в жёны. Вы же понимаете, как трудно девочку…
- Ну конечно же, – перебил её муж, надел домашнюю шапочку и раздражённым движением отослал прислугу. Алькуно прижался к часто решётке потайного окошечка, невольно задерживая дыхание, хотя никто в комнате не мог его слышать. Феррафератта произнёс после паузы:
- Да, девочку трудно устроить, с её нравом и внешностью. Видно, что она не сможет родить много детей.
- Я была точно такой в юности, – тут же бросила на защиту дочери грандесса, – и родила вам девятерых!
Алькуно с досадой отстранился от окошка. Вовремя же она начала вспоминать о прошлом, – как раз когда разговор пошёл о том, что нужно!
- Так или иначе, – слегка повысил голос Феррафератта, – мы нашли ей достойную партию, и закончим на этом. – И тут же невольно заговорил тихо: – Если б Фортуна выполняла все мои желания, я бы выдал Вирджинию за Санта-Фьоре, но его изгнали. Так поступить со старейшим семейством в городе! – Он дотронулся до лба.
- Вы не боитесь… – вполголоса начала вопрос грандесса, но муж перебил её:
- Кого, банкира?
- Да.
- Не его мне бояться. Там, где всем заправляет совет, один человек не страшен.
Алькуно напряжённо вслушивался, беззвучно проговаривая слова вслед за грандом. Но больше Феррафератта ничего не сказал; кивнув жене, он вышел из комнаты, а она подошла к окну и стала смотреть на город. Алькуно снова отстранился от решётки, теперь удовлетворённо, и, закрыв створку, отправился записывать услышанное. В бесконечных пустых пыльных коридорах легко можно было заблудиться, но он выучил назубок все повороты. Изнанка – коварное место. Он редко задумывался о том, где на самом деле находятся двери и переходы, по которым он идёт, почему их нет ни на одной карте, ни на одном плане, и почему их не видят и не чувствуют те, кто живут на Лицевой стороне, но, очевидно, его коллеги задумывались об этом ещё реже.
Сами по себе дочери Ферафератты ничего не значили, но вокруг замужества Вирджинии разворачивалось нечто интересное. Сам Алькуно не знал всего, – его никто не соизволил просветить, – но он ощущал словно бы движение в воздухе. Возможно, на Изнанке оно ощущалось особенно сильно, чем на Лицевой стороне. На Лицевой стороне он давно не бывал.
По дороге он столкнулся с коллегой, кивнул ему и поспешил расстаться – не любил их общества. И, записав услышанное, сразу покинул комнату – сюда мог явиться кто-то из них. К тому же, самое интересное дело в этом доме – наблюдать за его обитателями, даже если смена уже окончена.
Аддолората сидела в своей комнате за столом и тасовала карты.
- Нужно снять с колоды, обязательно левой рукой, безымянным пальцем к себе…
- Как-как? – переспросили в ответ и, поменяв угол обзора, Алькуно увидел Вирджинию, стоявшую с независимым видом в нескольких шагах от стола.
- Вот так. Подойди сюда. – Вирджиния, пожав плечами, подошла, сделала, что было велено, и Аддолората с таинственной улыбкой начала раскладывать карты. Сестра снисходительно предоставила ей играть роль оракула. Видно было, что ей хочется ещё раз пожать плечами, а из-за пышных рукавов казалось, что она постоянно это делает. Алькуно решил доставить себе небольшое удовольствие и полюбоваться на гадание, зная, что в более важных местах дома его уже сменили.
- На север. На юг. На запад. На восток. В центр. – Аддолората отложила колоду, и по её рукам Алькуно заметил, что она в самом деле сильно взволнованна. Сестра следила за ней довольно холодно. – Сперва нужно открыть карту слева. Перевёрнутый туз Мечей. Перевёрнутый туз Мечей означает борьбу за власть и вмешательство неких внешних сил. С этим мы вступаем в наше будущее. – Аддолората была очень серьёзна, сосредоточенно хмурилась и сдержанно-тихо объясняла значение карты. Алькуно, занимавшийся в своё время и картами, и гаданием по руке, нашёл бы, в чём поправить толкования грандины, но, даже если б и мог, не имел желания, и даже представить себе не мог разговора с нею. – Восьмёрка Мечей. Это то, что помешает тебе на пути. Видишь картинку? Связанный человек с завязанными глазами окружен мечами со всех сторон. Это означает: ловушка, тюрьма, страх и нерешительность. Тебе потребуется помощь для преодоления этой беды.
- Всё радостней и радостней. А следующая карта?
- Рыцарь Мечей.
- Может, ты просто плохо перетасовала карты?
- Я хорошо их перетасовала! – Аддолората едва удержалась от того, чтоб не сунуть колоду Вирджинии под нос. – Ты просто не веришь, – но выходит так, что вокруг нас будут одни Мечи! Вот и Рыцарь…
- Полагаю, это и есть тот, кто мне поможет?
В голосе младшей сестры была слышна уже горькая обида:
- Именно так!
- А дальше?
- Королева Мечей. Означает ум, расчёт и достижение цели. – На этот раз Вирджиния удержалась от комментария. Убедившись, что она молчит, Аддолората сказала: – А последняя карта – самая главная, – перевернула, наклонилась, медленно отстранилась. – «Луна».
- А что это значит?
Алькуно прикрыл окошко и направился дальше по коридору, слыша, как от стен отражается прерывающийся голос бедной Аддолораты: «Зависть… обман… опасность, осторожность… сумерки… видишь – волк и собака? Влияние Луны… неизвестные враги…». Касаясь пальцами холодной стены, Алькуно улыбался и искал в связке ключ, подходящий к следующему оконцу.
Старший сын гранда Феррафератта, Бальдо Франческо, находился после завтрака в библиотеке; пользуясь тем, что больше никого здесь нет, он достал из потайного места под полками сборник непристойных сонетов. Алькуно, узнавший книгу по обложке, хмыкнул и прикрыл окошко – юный Бальдо уже довёл себя одиноким грехом до бледности и мешков под глазами, так что ничего нового здесь не стоило искать. Разве что его, наконец, застанут, но это не интересовало Алькуно.
Иммаколата и Концесса прилежно вышивали – готовили подарок к свадьбе сестры. Как и всегда, девочки сильно припозднились: праздник был назначен на первый день карнавала.
Подготовка к этим важным событиям незаметно захватывала дом. Старшие слуги уже были всецело поглощены ею; часто было слышно, как репетируют музыканты и певчие; уже делались закупки; на кухнях мариновалось в гигантской посуде мясо. Алькуно, пройдя вдоль стены кухни, почувствовал запах готовящегося обеда – рыбы (пятница, постный день), винного соуса, чего-то сладкого – и, вспомнив, что не ел со вчерашнего вечера, решил, что надо бы отправиться «домой». За поворотом коридора ему встретился Бальдассаре, один из коллег, самый молодой из тех, кто работал у Феррафератта.
- Твое время уже закончилось? – удивился Алькуно. Бальдассаре поспешно кивнул:
- Ну конечно же! Уже за полдень, – он явственно был рад отдыху. Алькуно недоумевал: чем можно заниматься целых три свободных часа, или сколько там их было у Бальдассаре?
- Идём обедать? – предложил он вслух, и коллега кивнул ещё более энергично.
- Только не «домой», – сказал он. – Попробуем выйти на Лицевую сторону?
Алькуно, уже сделавший шаг далее по коридору, остановился и обернулся на Бальдассаре. Встретив его взгляд, тот даже как будто оробел и пожал плечами:
- Ну, хотя бы выйдем за пределы дома. Это не запрещено.
- Хорошо, пойдём, – коротко ответил Алькуно. Он даже не сразу пришёл в себя – «Выйдем на Лицевую сторону!». Это было запрещено, да и просто совершенно невозможно. Иногда и некоторых местах это можно было сделать, но… Он даже вздрогнул при мысли о Лицевой стороне.
Выйдя на улицу через низкий ход для прислуги, Алькуно зажмурился – яркий солнечный свет, блеск камней, нестерпимый зелёный цвет зимних яблок, которые рассыпала торговка, её ругань и ужасный шум улицы, – его это убивало. Воздух на Изнанке казался мутноватым, и звуки приглушёнными, но задерживающимися долгим эхом. Но даже это не спасало от улицы. А уж запахи..!
- Проклятье, – сказал он, нахлобучивая шляпу. Эту шляпу с круглой тульёй и широкими обвисшими полями, уже порядком потрепанную, он преданно любил и всегда ходил в ней. Бальдассаре поспешил надеть капюшон и заметил:
- А мне здесь нравится.
Алькуно осторожно шагал по деревянному настилу, чтобы не запачкать туфли уличной грязью. Прямо у него над ухом ревёл младенец, кричал осёл и хлопал бич, погонявший скотину. В двух шагах от Ка Феррафератта и других дворцов знатных семей шла совсем иная жизнь, и эта жизнь раздражала Алькуно. У себя дома он не бывал уже около месяца, предпочитая оставаться под крышей опекаемого им семейства.
- Как-то я, – вдруг начал он без всяких предисловий, – целый вечер беседовал с крысоловом. Когда он был совсем пьян, то рассказал мне, как приманивает крыс: он должен сперва подружиться с ними, прикармливать их, и не спешить – их дружба должна достигнуть того, чтобы они готовы были есть него из рук. В каждой крысиной стае есть отдельные крысы, которые проверяют, не отравлена ли пища – и стая должна довериться крысолову больше, чем своим. Когда это происходит, крысолов может накормить их отравой, и тогда уж подыхают они все.
Бальдассаре глядел на него, хлопая глазами.
- Интересная история, – сказал он наконец. – Давай зайдём вот сюда, здесь достаточно наблюдательный хозяин.
После яркого света обоих окружила внезапная темнота; в траттории стоял сильный запах сальных свечей. Алькуно подобрал полы плаща, перекинул их через руку с некоторой брезгливостью, снял шляпу и направился к самому незаметному столу в дальнем углу.
- Наблюдательный хозяин, говоришь?
- Да.
- Местечко-то на границе, поэтому он нас и замечает.
- Да ну! – Бальдассаре даже оступился.
- Заказывай, что считаешь нужным, а я осмотрюсь немного.
Один из посетителей траттории вдруг оглянулся, словно потревоженный внезапным сквозняком, когда Алькуно проходил мимо. Тот поспешно отошёл от него в угол, чувствуя себя беззащитным. Когда Бальдассаре подошёл с известием, что сейчас их славно накормят, коллега шепнул ему в самое ухо:
- Надо срочно уходить отсюда.
- Будь спокоен, мы на своём месте.
- Тише!
- Не беспокойся, – радостно отвечал Бальдассаре. – Все иногда выходят сюда, и ни с кем ничего не происходит дурного. Хозяин-то, конечно, из наших!
Алькуно повернул его за плечо так, чтобы посмотреть в лицо. Не увидев в его выражении ничего, кроме предвкушения хорошего обеда, он отошёл к облюбованному столу. Когда Бальдассаре сел напротив коллеги, тот очень тихо задал вопрос:
- Как ты попал на Изнанку?
- Я? Право, это такая глупая история. – Принесли хлеб, Бальдассаре тут же стал отламывать кусочки и запихивать в рот. Алькуно думал, что он не расскажет, но неожиданно услышал: – Я зарабатывал на жизнь чёрными работами, и однажды тащил по лестнице огромный резной сундук для знатной дамы, и этот-то сундук заскользил вниз и придавил меня к чертям собачьим! – Он улыбнулся, как бы призывая Алькуно пошутить на эту тему, но тот промолчал. – А что было с тобой?
Его коллега тоже взялся за хлеб – серый, из муки грубого помола.
- Арестовали по обвинению в измене и допрашивали.
- Послушай, а ведь так можно наладить производство стряпчих с ключами вроде нас!
- Не со всеми это проходит удачно, – не без гордости ответил Алькуно. – Стряпчие с ключами – это мило, а чаще нас зовут стряпчие псы. Всегда рядом, всегда наготове. Хозяин за столом – ты под столом.
Бальдассаре зевнул:
- Хорошо, что сейчас смена Мелькьорре! А вот и наш обед! – и он принялся отчаянно махать рукой хозяину, на мгновение остановившемуся в растерянности – он не мог заметить посетителей.
Когда Алькуно вернулся «домой», он хорошо слышал, как играют скрипки на дневной службе в домовой церкви – грандесса была до того набожна, что присутствовала на всех службах по средам, пятницам и воскресеньям. Выйдя в коридор, он, по привычке высоко поднимая ноги, чтобы не потревожить толстый слой пыли, зашагал по протоптанной тропинке – к обычным окошкам для наблюдения.
Не так давно их список пополнился девичьими комнатами – приказ следить за ними был дан, когда началось достопамятное сватовство к Вирджинии, закончившееся изгнанием гранда Санта-Фьоре. Это было весьма знаменательное изменение в распорядке жизни изнанки дома. Алькуно были интересны дочери семейства, и он, хоть особой нужды пристально следить за ними не видел, добросовестно выполнял задание.
Вирджиния играла на лютне, Аддолората пела. У неё был довольно слабый, высокий, но очень приятный, чем-то притягивающий голос.
- Мужи и дети, женщины и девы!
Не поздно никогда по правде жизнь прожить.
В тепле останьтесь спать, заприте крепче двери,
Огромная утрата – невинность потерять.
А в полночь пировать – потерь не сосчитать!
Бесчинства слуг хозяев разоряют.
Когда же вы услышите сей колокола звон,
Подумайте, что ваш последний час настал –
Вот он!
Девушки, пришедшие к ним с визитом, нужны им были только в качестве слушательниц. Аддолората с неописуемым удовольствием пела эту дикую песню. Конечно, в дни карнавала полагалось петь весёлые и страшные песни, но карнавал ещё не начался, да и весёлости здесь не было ни на грош. Алькуно направился дальше, не видя с девичьих посиделках ничего важного для совета Девяти. Он уже толком не помнил, как разносятся звуки на Лицевой стороне, но знал, что здесь они умирают медленно, – благодаря этому свойству Изнанки, уже подходя к следующему окну, соглядатай слышал пение Аддолораты:
- О, в указанный день
Я укроюсь в тиши…
О, а когда возвращусь,
Я найду мёртвый сад…
Бальдо отчаянно зевал, слушая старичка-богослова, пытавшегося внушить юному грандино основы Закона и его понимания.
- … Он говорит богачам: «Те, кто следует за Богом, обманывают мир, но мы жалеем о вас, ибо вас, напротив, мир обманывает». Это можно также перевести как «Они играют с миром, но вами, напротив, мир играет»: illudunt mundo…
Алькуно отправился далее, от души посочувствовав обоим и подумав о том, что «стряпчие псы» совета Девяти, должно быть, хорошо служат Богу, коль скоро они неслыханно обманывают мир самим своим существованием.
- Тинучча, ты знаешь, что мне рассказывала Вирджиния сегодня? – вели тем временем разговор Иммаколата с сестрой. Во всей семье только они называли друг друга и, иногда, других сестёр сокращёнными именами.
- Я сегодня не видела её с самой службы. А когда ты могла её видеть без меня?
- Я спустилась вниз и увидела, как она стоит, словно ошарашенная, в коридоре возле залы и смотрит в стену у лестницы. Я спросила её, в чём дело, и она ответила, что в стене есть дверь, которую никто не замечает. Я присмотрелась – в самом деле, плита, похожая на дверь. Мы поспорили немного, плита это или всё же дверь, и позвали нашу Кьяретту, чтобы она разрешила наш спор. Кьяретта сказала, что вовсе не видит никакой двери…
Алькуно с трудом удержался от того, чтобы не броситься к лестнице сразу, и дослушал разговор.
- У Вирджинии воображение… – начала Концесса и прервала саму себя: – Помнишь, как Долорина..?
- А что?
- Вирджиния заставила её поверить в птицу, которая свила гнездо в углу спальни!
Иммаколата захихикала:
- Это было чудесно!
Алькуно поспешил по коридору к лестнице.
Спустившись на первый этаж, он добрался до двери, которую увидела Вирджиния. Открыв её, он осторожно шагнул вперёд, боясь оказаться вне Изнанки.Но в воздухе был заметен знакомый белёсый мутноватый оттенок, цвета были сдержанны, любой звук, запах или человек здесь словно б задерживался в своём движении, чтобы его можно было лучше рассмотреть или распробовать. Прикрыв дверь за собой, Алькуно обернулся на неё. Всё было в порядке. Однако грандина каким-то образом смогла увидеть дверь, существующую только на Изнанке. Ему сделалось не по себе.
Вторая главаВторая глава.
Дьявол не имеет места в бытии
Вечером Алькуно пришёл в спальню Марии Вирджинии, открыл дверь, мельком подумав при этом, не видела ли она, случаем, и её, и довольно смело, как он считал, вошёл в чужое пространство. Он прогулялся по просторной комнате, которую Вирджиния делила с Аддолоратой, посмотрел на одну постель, потом на другую, подошёл к столу. На его краю стояла шкатулка размером приблизительно с книгу «ин-кварто», из её замочка торчал ключ. Внутри обнаружилась тетрадь, самостоятельно сшитая из отдельных листов. Обложкой ей служил лист с рисунком: всё та же проклятая дверь. Кажется, дело зашло далеко.
Записи велись без системы, даты не указывались.
««Не возвратится более в дом свой».Св.Григорий пишет: «Дом души — то место, где обитают с любовью. Подобно тому как дом – материальное обиталище тела, так и всякой душе станет домом то место, где она возжелает обитать. «В дом свой больше не возвращается» – означает, что всякий, отправленный на вечные муки, никогда не возвратится туда, где он полюбил жить. Потому отчаяние грешника вполне может быть названо именем ада. Тот, кто нисходит в ад, больше не вернется в свой дом, и тот, кого затмит отчаяние, извергнут из обиталища своей души, и вернуться туда больше не может... Человек создан для созерцания Творца, и должен всегда стремиться видеть его и обитать в торжестве Его любви. Но, оказавшись вне самого себя в силу своего непослушания, человек теряет место своей души, ибо, разметавшись на тёмных путях, он отдаляется от обиталища истинного света». Если вспомнить о том, что следует оставить свой дом и только Сын Человеческий не имеет дома, можно позволить себе заметить, что внутренний дом души может быть найден только вне материального дома. Материальный дом – не добыча дьяволу, внутренний дом ему нужен, и этот дом будет захвачен при всяком удобном случае. Когда в житиях дьявол пытается выгнать отшельника из его кельи, это означает, что он пытается лишить внутренней крепости, вывести на тёмные пути, о которых пишет св.Григорий.
Забавное зрелище травля медведя. Каждый раз я не могу поверить, что маленькие собаки могут разорвать такого зверя.
Дьявол не имеет места в бытии, трактует автор «Толкования…», ссылаясь на греческие труды св.Таддеуса. Следует заказать его у наших поставщиков. Кажется, автор «Толкования…» облегчил себе задачу, попросту придумав цитату.
Когда мы возвращались с праздничной службы в соборе, я бессмысленно испугалась. Кусты у дороги зашелестели от ветра, а за ними было освещённое луной поле. Глядя туда, я почувствовала, что словно рядом идёт какая-то чужая жизнь, словно совсем рядом пронеслось привидение. Да простит меня Бог, такое странное чувство. Аддолората была со мной и, мне показалось, ничего не заметила, но отнеслась сочувственно к моим страхам. Она готова поверить в любой пустяк.
Сегодня я была у смертного одра нашей близкой родственницы Анны Катарины (её муж, синьор Ф., приходится троюродным братом нашей матери грандессе). Она всё не могла отойти; её соборовали; она тяжело дышала и хрипела; я воочию увидела, как выглядит маска смерти, описанная в книгах о физике. Мы стояли возле её постели три часа, пока она не умерла.
Аддолората очень плакала, и, хотя мне тоже хотелось плакать, я сдержалась, чтобы успокоить её. Если б я тоже плакала, мы обе не смогли б остановиться. Всё же Аддолората долго пребывала в расстройстве; наша мать не разрешила ей отлучаться от смертного одра, но я считаю, что стоило сделать ей послабление.
Я была права. Св.Таддеус не писал подобного. Он, напротив, склоняется к точке зрения о материальности дьявола как первого существа, низвергнутого во прах. Ночные полёты он, меж тем, никак не объясняет, и в целом его позиция шаткая…
Возможно, я слишком поспешно поспорила со св.Таддеусом. Сегодня произошло что-то странное. На моих глазах в стене открылась дверь, – это было снаружи Дома, там, где к стене сделаны новые пристройки, – и оттуда вышел незнакомый мне высокий человек. Он был одет в уличный плащ, в руке держал шляпу без перьев, и его не видел никто из прислуги, которая толпилась на дворе, готовя выезд моего отца. Он прошёл мимо меня, и он меня заметил, так как кинул на меня непочтительный взгляд. Но я, как ни была испугана, заметила, что он, как будто, не понял, что я единственная вижу его. Он слишком быстро шёл мимо меня, чтобы это понять и заметить.
Я его рассмотрела. У этого человека длинное, тощее лицо, он очень коротко острижен, так что волосы топорщатся, как щетина, и он рыж (не стоит ли мне начать верить в сказки моей няни о рыжем чёрте?) и высок ростом. На щеке отвратительного вида рубец. Взгляд как у лисы. Кто это такой?
Пишу дальше, успокоившись. Кажется, я поняла, в чём дело. Я всегда знала, что в доме есть соглядатаи С. IX…»
Здесь Алькуно не выдержал – ему нужно было собраться с мыслями, – отложил тетрадь и опустился на табурет, придвинутый к столу. У него невольно промелькнула мысль, что произошло бы, найди кто-нибудь его собственные записи, но сразу же после этого его размышления приняли деловую направленность. Вне всяких сомнений, девица видела его самого во дворе. Безусловно, её придётся убить, но каким образом она видит Изнанку? Алькуно не знал, чтобы с ней случались происшествия, поместившие её на грань смерти. Тяжёлые роды? Но разве бывают дети, от рождения знакомые с Изнанкой? В этой мысли было что-то мерзкое. Но всё возможно. Нужно проверить.
Но пусть б одна Изнанка! Для того, чтобы совместить её с советом Девяти, надо быть достаточно осведомлённой. Алькуно принялся листать тетрадь.
«Я рассказала Аддолорате…»
От этой фразы ему впервые вдруг сделалось не по себе.
«Она мне не поверила».
Слава Создателю и святому Августу, если это так! Вирджинию ему не было жаль; красавицу-Аддолорату – жаль вполне.
«За меня сватается Альвизе Бадоэро. Связано ли это с С.IX?
За меня сватается также гранд Санта-Фьоре. Не знаю, как отец выпутается из этого щекотливого положения.
Я имела разговор с грандом Санта-Фьоре… Но нет, не хочу об этом писать.
Теперь Энцо изгнали».
Через строчку гранд Санта-Фьоре уже сделался Энцо, очаровательно.
«В республике король – шпион».
«В тот день, когда его изгнали, я видела окна в стенах. Вокруг меня всё словно было мутным, всё потемнело, и мне было тяжело дышать…».
Алькуно, услышав приближение к дверям человека, убрал тетрадь в шкатулку, запер замочек и отошёл от стола. В комнату быстро вошла Аддолората, помахивая вышитым шарфиком и напевая. За ней вошла и Вирджиния. Алькуно мысленно отругал себя за то, что до сих пор не понял странного выражения её лица – будто она прислушивалась к чему-то. Конечно, рядом с ней младшая сестра, невольно отвлекающая всё внимание на себя… Но настоящая причина та, что Изнанка расхолаживает. До того, как стряпчие псы совета стали уходить с Лицевой стороны, они вынуждены были полагаться только на свою бдительность.
Вирджиния сделала несколько шагов к столу – Алькуно увидел и почувствовал, как изменилось её дыхание, и даже мутный воздух вокруг словно бы стал прозрачнее. Прикусив губу, с расширенными зрачками, Вирджиния оглядывалась по сторонам. Вне всяких сомнений, она чувствовала присутствие чужого. Алькуно попятился от стола, ощущая сверхъестественный страх – это казалось совершенно невозможным. Вирджиния подошла совсем близко, сосредоточенно глядя в пустоту. Вдруг она быстро протянула руку вперёд, Алькуно отстранился. Он сделал шаг влево – Вирджиния повернулась вслед за ним, словно при игре в жмурки. Неотрывно глядя ей в глаза, Алькуно тихо отступил назад. Она не услышала. Шаг вправо – она со страдальческим выражением лица обернулась и протянула руку вперёд. Он перевёл дыхание, отступая назад. Что будет, если она коснётся меня, подумал Алькуно, – втайне он страшился, что её рука пройдёт сквозь него, как сквозь туман, и он узнает, что на самом деле не существует. Возможно, именно поэтому стряпчим с ключами запрещено касаться тех, кто находится на Лицевой стороне. Он отступил ещё на шаг. Вирджиния, больше не ощущая его присутствия, отчаянно бросилась вперёд, стремясь его поймать. Алькуно аккуратно избежал столкновения.
Они так увлеклись этими жмурками, что совсем забыли про Аддолорату. Обернувшись в какой-то момент к ней, оба увидели, что та испуганно замерла посреди комнаты, прижимая к себе рукоделье. Поймав взгляд старшей сестры, она тихо спросила:
- Джинетта… Джинетта, что случилось?
Алькуно, держась стены, тихо дошёл до своей потайной двери. Вирджиния оборачивалась. Наконец, обратив взгляд на сестру, она, после тяжёлого молчания, выдавила:
- Ничего не случилось. Не зови меня, пожалуйста, Джинеттой. Будем заниматься делом.
- О чём ты говоришь! Нужно позвать священника!
- Не нужно.
В самом деле, усмехнулся про себя Алькуно, запирая дверь. Священник здесь не поможет. Оказавшись в коридоре, он спокойно прошёл несколько шагов, но затем невольно остановился и прислонился к стене, по привычке обхватив правой рукой запястье левой.
Положение принимало всё более нежелательный оборот. Доложить о сложившемся положении можно было только после свадьбы – когда наступал день доклада. До тех пор он не имел права беспокоить своих хозяев. До тех пор он не имел права предпринять что-либо относительно грандины. И он не имел права медлить, иначе под угрозой оказывалось всё дело. Алькуно прикрыл глаза и вздохнул.
Ему подумалось, не заключается ли причина интереса Совета к Марии Вирджинии в её необычной чувствительности. Возможно, она пригодится Совету. Утешенный этой мыслью, Алькуно оттолкнулся от стены и побрёл проверять свои оконца одно за другим. Он ощущал неожиданную усталость. Когда он пришёл «домой», то нашёл в комнате Мелькьоре, меланхолично разматывающего бинт на руке. Несколько разномастных стульев, стол, две низкие кровати, множество бумаг, спёртый воздух и холод – таков был временный приют стряпчих псов. Алькуно сел верхом на один из стульев и принялся наблюдать за Мелькьоре. В присутствии другого человека, пусть и коллеги, он не мог писать и думать.
На руке разошлась старая рана – расползлась, как если бы рассыпались скверные нитки, скреплявшие прореху в старой сорочке. Крови не было, только сухое серое мясо. Мелькьоре поморщился, оглядев свою рану, и взялся за иглу.
- Сколько лет ты здесь? – вдруг спросил Алькуно, хотя задать подобный вопрос ему самому показалось нарушением правил. Мелькьоре вдел нитку в иголку и вогнал себе под кожу. Боли он совсем не чувствовал. Зашивая, он меланхолично ответил:
- Так давно, что уже не помню, сколько. На Лицевую вовсе не могу выходить не то что вы, мальчишки. Я-то почитай что умер. – Эта мысль заставила его фыркнуть и неожиданно рассмеяться: – Да, я почитай что умер!
- А могут ли некоторые люди с Лицевой стороны видеть Изнанку?
Мелькьоре прервал своё жутковатое занятие, поднял глаза, и Алькуно понял, что вступает на зыбкую почву.
- Странно, что ты спрашиваешь… Не хочешь ли ты сказать, что кто-то тебя видел?
- Я похож на безумного? – тут же возмутился Алькуно. – Просто меня занимает этот вопрос.
- Ты знаешь обо всём лучше меня, приятель… Но ты имеешь право спрашивать. Одного такого с Лицевой я знал, который видел нашу сторону. Но он был художник, сошёл с ума и умер, вот и вся история. Умер он сам, хочешь верь, хочешь нет. И на Изнанке не оказался – верно, ему её при жизни хватило.
Вошёл Бальдассаре, и его коллеги предусмотрительно прекратили разговор. Алькуно встал:
- Шей, я сделаю обход.
Выйдя в коридор и вздохнув, он достал связку ключей и, позвякивая ими для собственной забавы, пошёл к первому окну, которое выходило в большой зал на первом этаже.
Бальдассаре нельзя доверять. «Выйдем на Лицевую сторону», как это славно. В самой мысли о том, чтобы сойти с Изнанки – в этом было нечто неестественное. И перестать об этом думать он уже не мог; шагая мимо главной кухни и слыша сквозь стены шум голосов прислуги и ритмичный грохот посуды, он вспоминал, как шарахался от грандины Феррафератта, как она едва не дотронулась до него. Алькуно представил, как рука Вирджинии ложится ему на плечо, и его передёрнуло; а ведь совсем рядом с ними была в это время Аддолората – нет ли и у неё подобной способности? В один прекрасный день одна из потайных дверей откроется снаружи, и на пороге будет стоять одна из дочек гранда, и тогда…
Алькуно отпер решётку, закрывающую окошко. Гранд внизу принимал ростовщика – материальное благосостояние семьи пошатнулось, кому это знать, как не людям совета. Соглядатай поднялся по лестнице. У себя в комнате, позабыв вышивание, Иммаколата и Концесса обсуждали свадьбу старшей сестры. Грандино Бальдо по-прежнему читал сонеты. Обход не предвещал ничего нового, но Алькуно, почувствовав, что внизу что-то происходит, снова спустился и имел удовольствие наблюдать приезд жениха грандины Феррафератта, который как будущий родственник уже сейчас приезжал без доклада. Этот Родольфо, молодой, крепкий, со взглядом вспыльчивого человека и цветом лица, говорящим о любви его владельца к играм на воздухе, ходил размашисто и уверенно. Феррафератта вышел ему навстречу, ещё у лестницы раскинув руки для объятия – так он и шёл через половину залы, словно желая обнять всё помещение. Гордое застывшее лицо Родольфо внезапно оживилось, изменилось, когда он широко заулыбался и тоже пошёл навстречу хозяину. Пока они приветствовали друг друга и обнимались, Алькуно запер оконце и направился к кабинету гранда, куда тот, вне всякого сомнения, должен был повести гостя. Он успел занять удобную позицию для наблюдения и даже был вынужден немного подождать, прежде чем собеседники вошли:
- …к вам, прежде чем навестить милую невесту, – закончил фразу Родольфо, входя в кабинет. – Тем более что я хочу спросить вас, всё ли с вашей стороны, дорогой отец, готово для свадьбы.
- Всё готово, ведь первый день карнавала послезавтра, – невозмутимо отвечал Феррафератта, только слегка приподняв брови в знак своего удивления таким вопросом.
Родольфо недолго помолчал, кривя губы, и, наконец, спросил:
- А достаточное ли количество охраны, дорогой отец?
- К чему она, милый сын? – так же невозмутимо спросил Феррафератта.
- Отец, вы понимаете не хуже меня, какими горестями нам грозит Фортуна.
Краем уха Алькуно слышал, что в зале играет нежная музыка – это так не вязалось с тревогой, вдруг заполнившей весь кабинет.
- Чем нам может помешать лавочник – произнёс гранд, наклонившись к будущему зятю как можно ближе. Тот, переняв этот тихий тон, даже плечами пожал осторожно:
- Он богат и он страшно зол. Вы знаете, что очень скоро, возможно, в этом городе кто-то один…
- Тише, сын мой, тише.
Алькуно улыбнулся.
- Давайте лучше обсудим с вами, сколько нужно охраны для того, чтобы вам нечего было страшиться в брачную ночь.
- Пусть это будут мои люди – вы можете не сомневаться в их надёжности.
- Я не сомневаюсь и в надёжности своих людей тоже, – сдержанно заметил Феррафератта. Алькуно снова улыбнулся, даже отстранившись от окна, чтобы полюбоваться на гранда с его заявлением.
- Но ваши люди будут охранять внутренние покои дома, а моих я выставлю снаружи.
- Что ж, с этим я согласен.
- Не меньше, чем по десять человек у каждого входа и выхода.
- Не скажут ли, что свадьба больше напоминает сбор войск? Нас могут обвинить в собрании с воинственными целями. Это опасно.
- Разве парадная охрана в блестящих кирасах – это сбор войск? Нет-нет, дорогой отец, это всё пустяки, к тому же, мы, так или иначе, вынуждены защищать себя.
- Справедливо. Но давайте скорее пойдём к вашей невесте – я не хочу, чтобы кто-нибудь заметил, что мы задержались.
- Идёмте, отец.
Алькуно закрыл решётку окна и запер на ключ.
Следовало сделать доклад досрочно. Ему крайне тяжело было решиться на нарушение правил, и он устал от свалившихся за день новостей, иные из которых грозили обрушить его картину мира, но – когда происходит подобное, нельзя сидеть сложа руки. Гремя ключами, он прогулялся по низкому коридору, который быстрее всего выводил к «дому», и, войдя, объявил, не глядя ни на кого:
- Кто-то должен передать в совет мой доклад, или же кто-то другой должен закончить обход.
- Хорошенькое дело, – заметил Мелькьоре, которого уже ничто не могло удивить. Бальдассаре смерил коллегу заинтересованным взглядом.
- Ты отправишься в совет в неурочный день? Знаешь что, я лучше за тебя закончу обход.
- У меня важные сведения, – огрызнулся Алькуно на полпути от двери к своему крючку в стене. На этом крючке (ржавом кривом гвозде) висел его плащ, а поверх него примостилась шляпа. Одеваясь, Алькуно всё так же прятал глаза, и ушёл он молча, кинув ключи Бальдассаре. Коллеги проводили его взглядом, затем переглянулись, и Мелькьоре проворчал:
- Я думаю, ему просто не сидится здесь.
- Что ты! Ему так нравится грандина Аддолората, разве откажется он от удовольствия понаблюдать за ней хоть минутку, – фыркнул Бальдассаре. – Мне она тоже нравится. Хоть ни грудинки, ни филе, но что-то в ней есть эдакое…
- Охальник! Разве можно говорить так о дочери гранда.
Бальдассаре в ответ прозвенел ключами и вышел. Из их разговора Алькуно слышал только фразу Мелькьоре, поэтому уходил почти что со спокойной душой. Выйдя на солнце, он надвинул пониже шляпу и зашагал быстро и размашисто, размахивая левой рукой. От Ка Феррафератта до здания суда республики, где заседал совет Девяти, была четверть часа пешего ходу, но в преддверии начала карнавала на каждой улице возникали заторы – огромные подводы с продуктами перегораживали проход, рядом останавливались ещё и ещё телеги, вокруг толпились злые и уставшие в подготовке к празднику горожане, поднимался крик. Алькуно, досадливо морщась, сворачивал в проход между домами и, пробираясь по груде дикого хлама, выходил на соседнюю улицу, чтобы увидеть точно такую же картину или, того хуже, оказаться в самом центре толпы, запрудившей всю улицу. Подходя к зданию суда час спустя, он был несколько помят и очень зол.
Навалившись на тяжёлую створку двери, стряпчий пёс прошёл внутрь, оглядел залу и порадовался про себя, что в службу совета не набирают из привидений – пришлось бы проходить сквозь стены. Или, того хуже, все ходатаи, истцы и секретари оглядывались на внезапно открывшуюся дверь… Створка тяжело ударилась о косяк за спиной Алькуно, но никто этого не заметил. Идя через залу к дверце в дальней стене, расположенной в двух пьедах над полом, он, представив, что было б, окажись здесь проклятая грандина Вирджиния, стал напевать:
- У вас за голубой стеной
Небось вода и тишь да гладь,
Так надо стряпчего позвать,
Он вам поддаст немного жара…Впервые ему доставляла такое сильное удовольствие эфемерность собственного существования. В строгой тишине тихий голос Алькуно казался вопиющим нарушением порядка, но никто этого не замечал. Он уже подошёл к двери, когда вдруг вспомнил запись из дневника Вирджинии: «Дьявол не имеет места в бытии». Он даже не сразу постучал – эта мысль заставила его остановиться. Стуча условленным стуком, Алькуно, пусть и прогнав неприятное сравнение, ощущал какую-то пакость на душе. Когда дверь открылась, он уже был уверен, что вскоре случится что-то скверное.
Примечание: пьеда - то же самое, что фут
Третья главаТретья глава.
Связанный воробей
"Таким образом, комментатор высказывает мысль, что существование дьявола допущено Богом, чтобы человек мог победить его, как бы играя, и через это победить и свою греховную природу. «Дьявол связан Господом, как воробей, чтобы мы играли с ним» – пишет св.Антоний на строку из книги Иова: "Станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?"".Вирджиния, сидевшая за столом в одной сорочке, едва вставшая с постели, обмакнула перо, чтобы продолжить рассуждение, но краем глаза заметила движение и резко обернулась. Чёрная кошка, играючи бросавшаяся на длинные красные кисти покрывала на кресле, вдруг положила лапы на сиденье, уставившись вперёд. Грандина застыла в неудобной позе, следя за ней. Кошка покачивала головой, прижав уши; она следила за чем-то в центре комнаты, что Вирджиния, привставшая с места от напряжения, не видела. Кошка напряглась, вскочила на сиденье – и принялась вылизываться. Грандина выдохнула, опустилась на табурет, спрятала лицо в ладонях и сидела так несколько мгновений, чтобы успокоиться.
Ей нестерпимо хотелось уйти из комнаты. Вместо этого она поставила подсвечник поближе и взяла перо.
«Поразительно, с какой смелостью пишут о дьяволе святые отцы древности, и с какой лёгкостью его можно было победить тогда. Если обратиться к нашим временам, то ясно видишь, как возросла власть Сатаны над миром».
Когда она запирала шкатулку, в комнату вошла Аддолората. Когда она с торжественным видом подошла ближе, Вирджиния меланхолично удивилась, до чего широко раскрыты у неё глаза и расширены зрачки, в каждом из которых горел уменьшенный огонёк свечи.
- Ну, – сказала она, – ведь уже сегодня! Страшно, правда?
- Мне не страшно, – ответила Вирджиния, глядя на кошку. Аддолората перехватила её взгляд и, ощущая смущение, пошла взять животное на руки.
- Эти твои страхи тревожат тебя сильнее твоей свадьбы, – сказала она. Когда речь заходила об этом, Аддолората не знала, как вести себя и что говорить; утешения и обнадёживающие слова не шли на язык. Она поспешно села в кресло и обняла кошку. Та вежливо переждала несколько мгновений, а потом принялась тихо выбираться из докучных объятий. И Вирджиния, посмотрев на сестру, пожала плечами и пробормотала:
- Тебе не из-за чего беспокоиться.
- А что же это было вчера? – не выдержала Аддолората.
- Ничего, – сказав это, грандина невольно улыбнулась. У младшей сестры что-то вздрогнуло в лице от этой улыбки, она отпустила кошку, встала и пошла прочь. Вирджиния хотела её остановить, но не стала.
Вскоре пришли все четыре сестры – старшая, Мария Реджина, отличалась от них платьем и причёской замужней женщины, и, только посмотрев на неё, Вирджиния вдруг ощутила, что её жизнь должна необратимо измениться. Старшая сестра обладала уже женской полнотой, так как родила мужу сына и дочь; её здоровье приносило семье добрую славу, излишняя худоба и маленькая грудь, отличавшие дочерей дома, уже не отпугивали женихов. Аддолората тоже думала об этом, глядя на степенную Реджину и передавая Иммаколате и Концессе чистые полотенца. Они стояли с этими полотенцами, простынёй и платьями в руках, ожидая прихода матери, которая должна была руководить церемонией. Она вошла через минуту или две, за ней несли огромную лохань с горячей водой, пар от которой был хорошо виден в тёмной комнате. Вирджиния невольно испугалась, что ей придётся умываться в кипятке, но следом несли холодную воду, которую с плеском вылили в бадью. На каменный пол попали брызги. Вирджиния поёжилась; Концесса помогла ей снять сорочку, а потом вместе с Иммаколатой растянула простыню. Невеста шагнула в воду.
Аддолората, глядя на её выгоревшие на солнце волосы и бледную кожу, почувствовала жалость, такую сильную, что ей захотелось остановить омовение немедленно, как будто в этом было что-то скверное. Её охватила тоска и недоброе предчувствие; некстати вспомнилась «Луна», выпавшая при гадании позавчера. Грешно гадать, пусть и перед карнавалом!..
Даже одетая в роскошное красное платье, Вирджиния казалась сестре жалкой и несчастной. И потом, когда она несла её шлейф по дороге в церковь, и потом, в церкви, во время долгой церемонии под пение скрипок и хора, и тем более после венчания, когда она, едва не падая под весом платья, вернулась обратно в Ка Феррафератта и, как только с неё сняли все крахмальные юбки, упала на кровать. Дело было далеко за полдень, до праздничного обеда было ещё далеко, и ей, а с ней её матери и Реджине принесли перекусить. Младшие сёстры как девушки отправились есть к себе, и Аддолората совсем расстроилась от этой трапезы без Вирджинии. Вирджиния же совсем не думала – она хотела поспать час-другой перед празднеством.
Ещё не начало темнеть, но уже было холодно, когда все сёстры вышли из своих комнат, одетые для карнавала: Реджина Флорой, Вирджиния арапчонком (мать не одобряла этого костюма, более подобающего девице, а не даме замужем), Аддолората лодочником, а Иммаколата и Концесса – бесёнком и ангелом (понятно, это вызвало ещё большее сопротивление благочестивой грандессы, но отец окончил спор на том, что в карнавал принято веселиться, и больше возражений не слушал). На лице у Вирджинии была матерчатая полумаска-коломбина, чтобы не опасаться узнавания, если захочется снять душную сплошную маску, которую сейчас грандина вертела в руках. На Иммаколате была прелестная маска из кружева, и она громогласно ею хвасталась; Концесса смирно стояла рядом с ней, держа в руках свой бесовский хвостик. Грандесса величественно вышла к ним, неся надетую на плечи фигуру корабля (так, что нос выходил у неё из груди, а корма плыла сзади) с таким невозмутимым спокойствием, что дочки рассмеялись. Аддолората, уверенная, что имеет право нарушить порядок, первая направилась за нею вниз, изящно опираясь на весло, за ней пошли замужние сёстры, следом, держась за руки, двойня. По полу за ними стелились, словно тени, подолы и длинные разноцветные плащи. Внизу уже зажигали свечи.
Их встретили музыкой и приветствиями. Теперь можно было видеть только их глаза в прорезях масок, и по прищуру понятно было, что они все улыбались.
К арапчонку подошёл чумной доктор и шепнул:
- А я узнал вас, милая жена.
- А я не признала вас сразу, – ответила Вирджиния.
- Ещё бы, с таким-то носом, как у меня! – И Родольфо горделиво продемонстрировал длинный клюв маски, для чего ему пришлось порядочно высоко задрать голову.
Заиграли музыканты, и муж подал руку молодой жене.
Алькуно вышел к окну, посмотреть на праздник; по такому случаю он надел маску с длинным клювом – она мешала наблюдать, но до того ему нравилась, что ради первого дня карнавала он не мог отказать себе в удовольствии надеть её. Обмахиваясь шляпой – в коридоре было душно по вечерам, – он гулял между оконцами первого этажа и слушал музыку. С Изнанки великолепно украшенный зал казался бумажным, а свет свечей делал танцующие фигуры в странных нарядах совсем хрупкими и в этой призрачности жутковатыми. Женщины семьи вышли, когда уже начались танцы, и с их выхода прошло уже не меньше часа. Соглядатай сладко потянулся – дело шло к полуночи.
Вдруг Алькуно почувствовал какое-то непривычное движение, словно бы сквозняк. Он обернулся по сторонам, свернул в коридор и увидел, как за поворотом исчезает человек – последний в целом отряде, судя по шуму шагов. Алькуно остановился; он неожиданно для себя самого заметил, что весь дрожит. По его коридорам ходят чужие!
Он медленно направился вслед за ними и увидел, как по одному они выходят в зал. Дождавшись, пока выйдут все, он подошёл к двери, оставленной незапертой, посмотреть, что будут чужаки делать там. Сняв маску и держа её за клюв, Алькуно наблюдал, как они распределяются по залу. Они виделись словно сквозь мутное стекло, как и все участники бала – чужаки были на Лицевой стороне. Алькуно снова надел маску и стал ждать, что произойдёт. У него не было инструкций на этот счёт. Во время последнего доклада ему было только приказано не спускать глаз с Вирджинии.
Вирджиния меж тем сменила пару и танцевала со своим братом Бальдо, который раскраснелся под маской и широко улыбался. Чинный танец утомлял его. Когда аллеманда закончилась, Бальдо с облегчением оставил сестру, а она отошла к стене и жестом показала мужу, что хочет отдохнуть. Она непривычно, но приятно ощущала себя в панталонах и чулках маскарадного костюма. В маске было душно дышать. За окнами было совсем черно – она заметила это, только когда принесли ещё свечей. Раздался мелодичный звон – часы, установленные в зале (гордость хозяина дома) пробили одиннадцать. Как поздно, подумала Вирджиния и нашла взглядом родителей. Мать, лицо которой было закрыто сплошной маской, обернулась, чтобы махнуть рукой кому-то из гостей – она не замечала, что грандина на неё смотрит. Из-за её плеча невежливо высунулась рука с пышной манжетой и так же быстро исчезла. Голова матери в улыбающейся маске склонилась набок, из-под маски хлынула кровь. Она залила белый пышный воротник и чёрные плечи платья. Вирджиния даже не пошевелилась. Когда она с опозданием бросилась вперёд, тело грандессы оседало на пол, рядом раздался неестественный, фальшивый и словно бы неуверенный крик гранда Феррафератта – он неуклюже, как будто танцуя, сделал несколько шагов и упал. Его голова вывернулась, и Вирджиния увидела, как из-под его маски тоже течёт кровь.
Музыканты ещё продолжали играть. Одно мгновение была слышная незатейливая мелодия танца, и сразу весь зал закричал – гости бросились в разные стороны, кто к хозяевам, кто прочь из зала, уже поняв, что происходит. Родольфо закричал: «К оружию!» и захлебнулся. Вирджиния уже не обернулась туда, откуда раздался его голос – она побежала, не разбирая дороги. Сперва она едва не врезалась в стену, потом, подобрав плащ, понеслась вдоль неё, крича во весь голос. Везде толпились люди. Сначала один, потом несколько упали, перегородив ей путь. Отшатываясь от тел и визжа, Вирджиния меняла направление. Она наткнулась на стол. На столе среди десертов лежал с перерезанным горлом Бальдо. Над ним стояла Аддолората. Вирджиния схватила её за руку и тут только поняла, что надо спасать. Она потащила упирающуюся сестру мимо стола, едва увернувшись от шатающегося и зажимающего рукой шею мужчины в ярком костюме. На их маскарадных нарядах остались красные брызги. Об следующее тело они споткнулись – это была Иммаколата. Её кружевная маска ангела пропиталась кровью. Аддолората закричала и опустилась на колени возле неё:
- Милая! Милая! Я не уйду!
Вирджиния тащила её за руку. Пальцы у неё онемели – Аддолората легко выдернула руку и наклонилась к Иммаколате; та ещё слабо шевелилась. Старшая сестра сдёрнула маску с лица, тяжело дыша. Тут сзади подошёл человек в маске, такой же, как на многих гостях и самой Вирджинии, сплошной чёрной. Он взял Аддолорату сзади за растрепавшиеся волосы и выдвинул руку вперёд движением, которое Вирджиния уже видела.
- Имма! – отчаянно крикнула Аддолората. Вирджиния молча бросилась вперёд, чтобы остановить руку этого человека. Он сделал лёгкое движение, и лицо Вирджинии залила кровь. Едва увидев, что стало с Аддолоратой, она развернулась и так же молча побежала, спотыкаясь, ища дорогу среди упавших людей, среди бегущих в ужасе людей и среди людей в чёрных масках. Она, далеко выбрасывая ноги, кинулась к большим дверям в соседний зал, чувствуя, что её заметили, что идут за ней. Ударившись плечом об тяжёлую створку, она влетела в гулкое пространство и побежала к лестнице.
Алькуно прошёл по коридору в сторону соседней залы, где гостей ждали десерты, холодно и одиноко стоявшие на столах. Гремя ключами, он открыл окно и увидел, как мимо столов прямо к нему летит Вирджиния, вся перемазанная кровью.
Не к лучшему ли, что она погибнет, подумал он и взял за колечко нужный ключ. Был приказ: не спускать с неё глаз, именно с неё. Стало быть, она для совета важнее всей семьи. А если я не смогу её коснуться, значит, на то Господня воля.
Алькуно надел связку на руку, распахнул дверь и, когда Вирджиния подбежала к лестнице, схватил девушку за плечо и за голову. Ощутив под рукой шёлковую шапочку, пряди волос, кость и мякоть плеча, он резко потянул её на себя, затащил в коридор и захлопнул дверь.
Только когда он вынужден был для этого отпустить её, Вирджиния вскрикнула. Алькуно обернулся, схватил её за руку и потащил за собой по коридору. Чужаки могли оказаться и здесь, нужно спасаться.
Только после двух коридоров Вирджиния очнулась и начала вырываться. Алькуно грубо потянул её на себя:
- Пойдёте за мной! Отсюда нет выхода!
Посмотрев на его глаза и на длинный клюв маски, Вирджиния ослабла и дала довести себя до выхода из коридоров Ка Феррафератта. Только выйдя на воздух, Алькуно расслышал её бормотание:
- Ад… ад… ад…
Его самого била дрожь от того, что он держал в своей руке руку человека с Лицевой стороны, более того, руку грандины, с которой он только что посмел так непочтительно обращаться. Нет ничего странного в том, чтобы убить её, но грубо схватить – это казалось невозможным! И всё же Алькуно продолжал вести её за руку, сперва по узкой улочке, потом по улице пошире, на которой уже попадались прохожие с факелами, а затем дома разошлись, небо открылось, и они оказались на площади. Пахнуло жареным и горелым, со всех сторон теснились, не задевая их, люди, хохоча и красуясь огромными носами, ушами и губами. Мимо них сунулся толстяк с вертелом в руке, на который были нанизаны какие-то куски. Женщина в птичьей голове, прикладываясь к бутылке, падала на каждого встречного мужчину, чтоб он поддержал её, и на маленького горбуна в тюрбане, и на высокого монаха, который в обнимку с другим монахом шествовал мимо. Когда Алькуно со своей подопечной протолкались сквозь толпу, на них дохнул адским жаром огромный костёр, и грянули дудки и барабаны; козлиные голоса запели:
- Сладко на небесах!
Вот ввалятся наши носы,
Обвиснут наши зады –
Заживём на небесах!
Жирно на небесах!
Но покуда мы на земле,
Мясо на вертеле,
Жри, хлещи,
Жри, хлещи!
Жирно нам на земле!
Вирджиния неожиданно вцепилась в руку Алькуно. В другой руке у неё была маска, которую она прижимала к груди. Обернувшись, стряпчий пёс увидел, как побелели её пальцы и застыло лицо с приоткрытым ртом. Проталкиваясь через толпу, он повёл её дальше и вдруг поймал себя на том, что не понимает, на Изнанке он или на Лицевой стороне.
- Эй, плясать, пустые животы,
Тощие ноги!
Вдосталь мы накормим вас,
Всякая сволочь!
Алькуно больно толкнули; он, задохнувшись, обнял Вирджинию за плечи, чтобы её не помяли. Тащить её в грязной толпе было невыносимо мерзко и трудно, в уши орали дурные голоса, воняло жирными колбасами, и уже отовсюду его толкали. Едва стало посвободней, Алькуно обернулся и увидел, что за ними идут чёрные маски. Вирджиния тоже это увидела. Не переглянувшись, они, дойдя до края площади, побежали.
Грандина отставала, и стряпчему псу приходилось примериваться к её бегу. Он резко свернул, ведя её за собой, затем ещё раз и ещё. Вдохнув холодный воздух, он понял, что они уже не в аду, а на Изнанке, и едва не рассмеялся от радости. Пока они хорошо, ровно бежали, иногда шлёпая по невидимым в темноте лужам. Вскоре Алькуно почувствовал, что его спутница задыхается, потом он едва не споткнулся в переулке и стал замедлять бег, пока не перешёл на шаг. Оглянувшись, они не увидели за собой погони. Алькуно вздохнул и свернул налево.
Нельзя было вести её в здание суда, это он знал твёрдо. И между тем следовало сделать именно так. Однако кто он, чтобы менять незыблемые правила? Он оставит Вирджинию на своей квартире, а сам пойдёт говорить о её судьбе со своими хозяевами. А если он вернётся и не найдёт или найдёт не в том виде, в каком оставил? Что ж, это будет не его вина, свой долг он выполнил. Совет Девяти знает, какими помещениями располагают его собаки. Скорее всего, впрочем, девица никуда не денется, подумал он, оглянувшись на Вирджинию. Она едва плелась за ним, все её силы вдруг иссякли. Земля под ногами стала влажной и вязкой, а небо совсем исчезло, когда вдруг дома снова расступились, и над головами грандины и стряпчего пса вырос гигантский собор. Его махина снова закрыла небо. В такой темноте не рассмотреть было изящных башенок и аркбутанов, скульптуры и рельефы – один цельный монолит обрушился на них сверху, когда они вышли на площадь. Вирджинии показалось, что она снова умерла.
Она закрыла глаза и не видела, куда ведёт её Алькуно, только шаталась при ходьбе. Сперва она будто ухнула в яму, потом стало ещё темнее, чем было, снизу пополз страшный холод, потом, напротив, появился свет, и она, открыв глаза, увидела, деревянную узкую лестницу. Провожатый её обернулся и кивком приказал следовать за собой. Лестница скрипела и трещала, перила задрожали, когда Вирджиния на них оперлась. Она снова закрыла глаза и как будто уснула, так что в маленькой комнате на низкой постели оказалась совершенно неожиданно. Провожатый наклонился к ней с высоты своего роста:
- Ваше сиятельство, грандина, вы слышите меня?
Вирджиния попыталась сглотнуть и подать голос, не смогла и просто кивнула.
- Оставайтесь здесь ради вашей безопасности и никуда не уходите.
Вирджиния снова кивнула. Присмотревшись, она уже не увидела своего провожатого в окружающей темноте. Её вдруг замутило, глаза хотели лопнуть от головной боли. Вирджиния опустила голову на подушку и не почувствовала её.
Мир – лабиринт. Ни выхода, ни входа,
Ни центра нет в чудовищном застенке.
Ты здесь бредешь сквозь узкие простенки
На ощупь, в темноте – и нет исхода.
Напрасно ждешь, что путь твой сам собою,
Когда он вновь заставит сделать выбор,
Который вновь заставит сделать выбор,
Закончится. Ты осужден судьбою.
Вдоль бесконечных каменных отростков
Двуногий бык, роняя клочья пены,
Чей вид приводит в ужас эти стены,
Как ты, блуждает в чаще перекрестков.
Бреду сквозь лабиринт, уже не веря,
Что повстречаю в нем хотя бы зверя.
(Борхес
)Первая главаПервая глава.
Те, кто обманывают мир
- Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж.
Шагая по коридору – шаги заглушал толстый слой пыли, – Алькуно на ходу доставал связку ключей – их звон тоже был приглушённым. Он слышал слегка искажённый звук пения за стеной. На службу опоздал.
- Напрасно вы рано встаёте, поздно просиживаете, едите хлеб печали, тогда как возлюбленному Своему Он даёт сон.
Открыв окошечко в стене, Алькуно приблизил к нему лицо и, слушая скрипки, под которые велась служба, задумался о том, что вот они, верные собаки совета Девяти, едят хлеб печали, рано встают и поздно просиживают, является ли это признаком их неугодности Богу? Но тогда, конечно же, любезные Ему – те, кто умирают рано, потому что сна крепче смерти не сыщешь. Люди совета часто умирают рано в виду опасности своего занятия. Алькуно сейчас составлял исключение: он был почти год занят на удивление спокойной и непыльной – если не считать пыли в коридорах, – работой. Дом Феррафератта очень ему нравился, своих подопечных он знал как родных.
Глава семейства – сейчас в окошечко можно было увидеть только его седой затылок, – был необыкновенно красивый старик, умный, цепкий, благодаря его амбициям Алькуно и был направлен следить за домом. Как прямо он держится, как медленно и взвешенно говорит, как незаметно он подстраивает неприятности совету!
- Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой!
Гранду Альфео Феррафератта не повезло с сыновьями – всего двое, одному четырнадцать лет, другому едва исполнилось пять. Дети легко умирают. Есть основания опасаться за судьбу семьи. Дочерей, меж тем, народилось пять, и бОльшая их часть были очень недурны, но и тут семейство, при своей знатности и богатстве, проявляло медлительность, иногда почти неприличную. Только старшую, Марию Реджину, уже выдали замуж, её Алькуно не застал, всех остальных он мог теперь рассматривать со своего наблюдательного пункта.
Грандины сидели на скамьях слева. Вот вторая дочь, Мария Вирджиния, ей исполнилось уже двадцать четыре, а партию подыскали только теперь. Третья дочь, Мария Аддолората – восемнадцать лет, редкостная красавица; если б не сестра, её давно бы выдали замуж. Мария Иммаколата и Мария Концесса – обеим по двенадцать, двойня, не так похожие друг на друга, как бывают близнецы, и различные характерами: одна – маленькое бедствие, вторая – всеобщая радость и пример сёстрам.
Когда служба закончилась, они все по очереди прошли мимо окошка, медленно и чинно, так что Алькуно совсем близко увидел сперва светлые волосы Вирджинии (она была маленького роста) и её длинный нос (когда она по привычке подняла голову наверх), затем нежную щёку Аддолораты и уголок её рта, в котором пряталась улыбка, затем тёмную макушку Иммаколаты, затем благочестиво опущенную голову Концессы… Алькуно испытывал совершенно невинное удовольствие, следя за ними. Он так привык к ним за эти одиннадцать месяцев. Если ему приходилось работать с семьями и домами, он порой привязывался к ним – иначе это занятие невозможно выдержать, такого безумного терпения оно требует. Возможно, большинству его коллег это не было нужно, – но Алькуно по мере сил скрашивал себе работу. Ему нужны были наблюдения за интересными людьми.
- Но вы понимаете, – говорила грандесса Феррафератта мужу, – какими бедами это чревато.
- Мне кажется, это чревато только моим внуком, – ответил он, поднимая брови, как всегда делал, когда хотел пошутить. Мельком поглядев на жену, он вытянул руки, чтобы камердинер снял с него длинный роб. Шло переодевание к завтраку.
- Но если… – она выдержала значительную паузу, но, когда заговорила, стало ясно, что она боялась упомянуть этого человека, – если синьор Бадоэро…
- Банкир и ростовщик? Мне смешно беседовать с вами о нём, – гранд задрал подбородок, чтобы слуга поправил складки сорочки в глубоком вырезе роба покороче, одевавшегося для дома. Феррафератта говорил сквозь зубы, так чётко, безжалостно и презрительно, что даже Алькуно почувствовал себя неуютно. Так, и даже ещё хуже, Феррафератта беседовал с Бадоэро, когда тот явился с предложением породниться через брак.
- Пусть он не ровня нам, но он достаточно богат, – продолжала упорствовать грандесса. Она была сухой, высокой и своей невозмутимостью могла измучить любого. – И он просил отдать Вирджинию ему в жёны. Вы же понимаете, как трудно девочку…
- Ну конечно же, – перебил её муж, надел домашнюю шапочку и раздражённым движением отослал прислугу. Алькуно прижался к часто решётке потайного окошечка, невольно задерживая дыхание, хотя никто в комнате не мог его слышать. Феррафератта произнёс после паузы:
- Да, девочку трудно устроить, с её нравом и внешностью. Видно, что она не сможет родить много детей.
- Я была точно такой в юности, – тут же бросила на защиту дочери грандесса, – и родила вам девятерых!
Алькуно с досадой отстранился от окошка. Вовремя же она начала вспоминать о прошлом, – как раз когда разговор пошёл о том, что нужно!
- Так или иначе, – слегка повысил голос Феррафератта, – мы нашли ей достойную партию, и закончим на этом. – И тут же невольно заговорил тихо: – Если б Фортуна выполняла все мои желания, я бы выдал Вирджинию за Санта-Фьоре, но его изгнали. Так поступить со старейшим семейством в городе! – Он дотронулся до лба.
- Вы не боитесь… – вполголоса начала вопрос грандесса, но муж перебил её:
- Кого, банкира?
- Да.
- Не его мне бояться. Там, где всем заправляет совет, один человек не страшен.
Алькуно напряжённо вслушивался, беззвучно проговаривая слова вслед за грандом. Но больше Феррафератта ничего не сказал; кивнув жене, он вышел из комнаты, а она подошла к окну и стала смотреть на город. Алькуно снова отстранился от решётки, теперь удовлетворённо, и, закрыв створку, отправился записывать услышанное. В бесконечных пустых пыльных коридорах легко можно было заблудиться, но он выучил назубок все повороты. Изнанка – коварное место. Он редко задумывался о том, где на самом деле находятся двери и переходы, по которым он идёт, почему их нет ни на одной карте, ни на одном плане, и почему их не видят и не чувствуют те, кто живут на Лицевой стороне, но, очевидно, его коллеги задумывались об этом ещё реже.
Сами по себе дочери Ферафератты ничего не значили, но вокруг замужества Вирджинии разворачивалось нечто интересное. Сам Алькуно не знал всего, – его никто не соизволил просветить, – но он ощущал словно бы движение в воздухе. Возможно, на Изнанке оно ощущалось особенно сильно, чем на Лицевой стороне. На Лицевой стороне он давно не бывал.
По дороге он столкнулся с коллегой, кивнул ему и поспешил расстаться – не любил их общества. И, записав услышанное, сразу покинул комнату – сюда мог явиться кто-то из них. К тому же, самое интересное дело в этом доме – наблюдать за его обитателями, даже если смена уже окончена.
Аддолората сидела в своей комнате за столом и тасовала карты.
- Нужно снять с колоды, обязательно левой рукой, безымянным пальцем к себе…
- Как-как? – переспросили в ответ и, поменяв угол обзора, Алькуно увидел Вирджинию, стоявшую с независимым видом в нескольких шагах от стола.
- Вот так. Подойди сюда. – Вирджиния, пожав плечами, подошла, сделала, что было велено, и Аддолората с таинственной улыбкой начала раскладывать карты. Сестра снисходительно предоставила ей играть роль оракула. Видно было, что ей хочется ещё раз пожать плечами, а из-за пышных рукавов казалось, что она постоянно это делает. Алькуно решил доставить себе небольшое удовольствие и полюбоваться на гадание, зная, что в более важных местах дома его уже сменили.
- На север. На юг. На запад. На восток. В центр. – Аддолората отложила колоду, и по её рукам Алькуно заметил, что она в самом деле сильно взволнованна. Сестра следила за ней довольно холодно. – Сперва нужно открыть карту слева. Перевёрнутый туз Мечей. Перевёрнутый туз Мечей означает борьбу за власть и вмешательство неких внешних сил. С этим мы вступаем в наше будущее. – Аддолората была очень серьёзна, сосредоточенно хмурилась и сдержанно-тихо объясняла значение карты. Алькуно, занимавшийся в своё время и картами, и гаданием по руке, нашёл бы, в чём поправить толкования грандины, но, даже если б и мог, не имел желания, и даже представить себе не мог разговора с нею. – Восьмёрка Мечей. Это то, что помешает тебе на пути. Видишь картинку? Связанный человек с завязанными глазами окружен мечами со всех сторон. Это означает: ловушка, тюрьма, страх и нерешительность. Тебе потребуется помощь для преодоления этой беды.
- Всё радостней и радостней. А следующая карта?
- Рыцарь Мечей.
- Может, ты просто плохо перетасовала карты?
- Я хорошо их перетасовала! – Аддолората едва удержалась от того, чтоб не сунуть колоду Вирджинии под нос. – Ты просто не веришь, – но выходит так, что вокруг нас будут одни Мечи! Вот и Рыцарь…
- Полагаю, это и есть тот, кто мне поможет?
В голосе младшей сестры была слышна уже горькая обида:
- Именно так!
- А дальше?
- Королева Мечей. Означает ум, расчёт и достижение цели. – На этот раз Вирджиния удержалась от комментария. Убедившись, что она молчит, Аддолората сказала: – А последняя карта – самая главная, – перевернула, наклонилась, медленно отстранилась. – «Луна».
- А что это значит?
Алькуно прикрыл окошко и направился дальше по коридору, слыша, как от стен отражается прерывающийся голос бедной Аддолораты: «Зависть… обман… опасность, осторожность… сумерки… видишь – волк и собака? Влияние Луны… неизвестные враги…». Касаясь пальцами холодной стены, Алькуно улыбался и искал в связке ключ, подходящий к следующему оконцу.
Старший сын гранда Феррафератта, Бальдо Франческо, находился после завтрака в библиотеке; пользуясь тем, что больше никого здесь нет, он достал из потайного места под полками сборник непристойных сонетов. Алькуно, узнавший книгу по обложке, хмыкнул и прикрыл окошко – юный Бальдо уже довёл себя одиноким грехом до бледности и мешков под глазами, так что ничего нового здесь не стоило искать. Разве что его, наконец, застанут, но это не интересовало Алькуно.
Иммаколата и Концесса прилежно вышивали – готовили подарок к свадьбе сестры. Как и всегда, девочки сильно припозднились: праздник был назначен на первый день карнавала.
Подготовка к этим важным событиям незаметно захватывала дом. Старшие слуги уже были всецело поглощены ею; часто было слышно, как репетируют музыканты и певчие; уже делались закупки; на кухнях мариновалось в гигантской посуде мясо. Алькуно, пройдя вдоль стены кухни, почувствовал запах готовящегося обеда – рыбы (пятница, постный день), винного соуса, чего-то сладкого – и, вспомнив, что не ел со вчерашнего вечера, решил, что надо бы отправиться «домой». За поворотом коридора ему встретился Бальдассаре, один из коллег, самый молодой из тех, кто работал у Феррафератта.
- Твое время уже закончилось? – удивился Алькуно. Бальдассаре поспешно кивнул:
- Ну конечно же! Уже за полдень, – он явственно был рад отдыху. Алькуно недоумевал: чем можно заниматься целых три свободных часа, или сколько там их было у Бальдассаре?
- Идём обедать? – предложил он вслух, и коллега кивнул ещё более энергично.
- Только не «домой», – сказал он. – Попробуем выйти на Лицевую сторону?
Алькуно, уже сделавший шаг далее по коридору, остановился и обернулся на Бальдассаре. Встретив его взгляд, тот даже как будто оробел и пожал плечами:
- Ну, хотя бы выйдем за пределы дома. Это не запрещено.
- Хорошо, пойдём, – коротко ответил Алькуно. Он даже не сразу пришёл в себя – «Выйдем на Лицевую сторону!». Это было запрещено, да и просто совершенно невозможно. Иногда и некоторых местах это можно было сделать, но… Он даже вздрогнул при мысли о Лицевой стороне.
Выйдя на улицу через низкий ход для прислуги, Алькуно зажмурился – яркий солнечный свет, блеск камней, нестерпимый зелёный цвет зимних яблок, которые рассыпала торговка, её ругань и ужасный шум улицы, – его это убивало. Воздух на Изнанке казался мутноватым, и звуки приглушёнными, но задерживающимися долгим эхом. Но даже это не спасало от улицы. А уж запахи..!
- Проклятье, – сказал он, нахлобучивая шляпу. Эту шляпу с круглой тульёй и широкими обвисшими полями, уже порядком потрепанную, он преданно любил и всегда ходил в ней. Бальдассаре поспешил надеть капюшон и заметил:
- А мне здесь нравится.
Алькуно осторожно шагал по деревянному настилу, чтобы не запачкать туфли уличной грязью. Прямо у него над ухом ревёл младенец, кричал осёл и хлопал бич, погонявший скотину. В двух шагах от Ка Феррафератта и других дворцов знатных семей шла совсем иная жизнь, и эта жизнь раздражала Алькуно. У себя дома он не бывал уже около месяца, предпочитая оставаться под крышей опекаемого им семейства.
- Как-то я, – вдруг начал он без всяких предисловий, – целый вечер беседовал с крысоловом. Когда он был совсем пьян, то рассказал мне, как приманивает крыс: он должен сперва подружиться с ними, прикармливать их, и не спешить – их дружба должна достигнуть того, чтобы они готовы были есть него из рук. В каждой крысиной стае есть отдельные крысы, которые проверяют, не отравлена ли пища – и стая должна довериться крысолову больше, чем своим. Когда это происходит, крысолов может накормить их отравой, и тогда уж подыхают они все.
Бальдассаре глядел на него, хлопая глазами.
- Интересная история, – сказал он наконец. – Давай зайдём вот сюда, здесь достаточно наблюдательный хозяин.
После яркого света обоих окружила внезапная темнота; в траттории стоял сильный запах сальных свечей. Алькуно подобрал полы плаща, перекинул их через руку с некоторой брезгливостью, снял шляпу и направился к самому незаметному столу в дальнем углу.
- Наблюдательный хозяин, говоришь?
- Да.
- Местечко-то на границе, поэтому он нас и замечает.
- Да ну! – Бальдассаре даже оступился.
- Заказывай, что считаешь нужным, а я осмотрюсь немного.
Один из посетителей траттории вдруг оглянулся, словно потревоженный внезапным сквозняком, когда Алькуно проходил мимо. Тот поспешно отошёл от него в угол, чувствуя себя беззащитным. Когда Бальдассаре подошёл с известием, что сейчас их славно накормят, коллега шепнул ему в самое ухо:
- Надо срочно уходить отсюда.
- Будь спокоен, мы на своём месте.
- Тише!
- Не беспокойся, – радостно отвечал Бальдассаре. – Все иногда выходят сюда, и ни с кем ничего не происходит дурного. Хозяин-то, конечно, из наших!
Алькуно повернул его за плечо так, чтобы посмотреть в лицо. Не увидев в его выражении ничего, кроме предвкушения хорошего обеда, он отошёл к облюбованному столу. Когда Бальдассаре сел напротив коллеги, тот очень тихо задал вопрос:
- Как ты попал на Изнанку?
- Я? Право, это такая глупая история. – Принесли хлеб, Бальдассаре тут же стал отламывать кусочки и запихивать в рот. Алькуно думал, что он не расскажет, но неожиданно услышал: – Я зарабатывал на жизнь чёрными работами, и однажды тащил по лестнице огромный резной сундук для знатной дамы, и этот-то сундук заскользил вниз и придавил меня к чертям собачьим! – Он улыбнулся, как бы призывая Алькуно пошутить на эту тему, но тот промолчал. – А что было с тобой?
Его коллега тоже взялся за хлеб – серый, из муки грубого помола.
- Арестовали по обвинению в измене и допрашивали.
- Послушай, а ведь так можно наладить производство стряпчих с ключами вроде нас!
- Не со всеми это проходит удачно, – не без гордости ответил Алькуно. – Стряпчие с ключами – это мило, а чаще нас зовут стряпчие псы. Всегда рядом, всегда наготове. Хозяин за столом – ты под столом.
Бальдассаре зевнул:
- Хорошо, что сейчас смена Мелькьорре! А вот и наш обед! – и он принялся отчаянно махать рукой хозяину, на мгновение остановившемуся в растерянности – он не мог заметить посетителей.
Когда Алькуно вернулся «домой», он хорошо слышал, как играют скрипки на дневной службе в домовой церкви – грандесса была до того набожна, что присутствовала на всех службах по средам, пятницам и воскресеньям. Выйдя в коридор, он, по привычке высоко поднимая ноги, чтобы не потревожить толстый слой пыли, зашагал по протоптанной тропинке – к обычным окошкам для наблюдения.
Не так давно их список пополнился девичьими комнатами – приказ следить за ними был дан, когда началось достопамятное сватовство к Вирджинии, закончившееся изгнанием гранда Санта-Фьоре. Это было весьма знаменательное изменение в распорядке жизни изнанки дома. Алькуно были интересны дочери семейства, и он, хоть особой нужды пристально следить за ними не видел, добросовестно выполнял задание.
Вирджиния играла на лютне, Аддолората пела. У неё был довольно слабый, высокий, но очень приятный, чем-то притягивающий голос.
- Мужи и дети, женщины и девы!
Не поздно никогда по правде жизнь прожить.
В тепле останьтесь спать, заприте крепче двери,
Огромная утрата – невинность потерять.
А в полночь пировать – потерь не сосчитать!
Бесчинства слуг хозяев разоряют.
Когда же вы услышите сей колокола звон,
Подумайте, что ваш последний час настал –
Вот он!
Девушки, пришедшие к ним с визитом, нужны им были только в качестве слушательниц. Аддолората с неописуемым удовольствием пела эту дикую песню. Конечно, в дни карнавала полагалось петь весёлые и страшные песни, но карнавал ещё не начался, да и весёлости здесь не было ни на грош. Алькуно направился дальше, не видя с девичьих посиделках ничего важного для совета Девяти. Он уже толком не помнил, как разносятся звуки на Лицевой стороне, но знал, что здесь они умирают медленно, – благодаря этому свойству Изнанки, уже подходя к следующему окну, соглядатай слышал пение Аддолораты:
- О, в указанный день
Я укроюсь в тиши…
О, а когда возвращусь,
Я найду мёртвый сад…
Бальдо отчаянно зевал, слушая старичка-богослова, пытавшегося внушить юному грандино основы Закона и его понимания.
- … Он говорит богачам: «Те, кто следует за Богом, обманывают мир, но мы жалеем о вас, ибо вас, напротив, мир обманывает». Это можно также перевести как «Они играют с миром, но вами, напротив, мир играет»: illudunt mundo…
Алькуно отправился далее, от души посочувствовав обоим и подумав о том, что «стряпчие псы» совета Девяти, должно быть, хорошо служат Богу, коль скоро они неслыханно обманывают мир самим своим существованием.
- Тинучча, ты знаешь, что мне рассказывала Вирджиния сегодня? – вели тем временем разговор Иммаколата с сестрой. Во всей семье только они называли друг друга и, иногда, других сестёр сокращёнными именами.
- Я сегодня не видела её с самой службы. А когда ты могла её видеть без меня?
- Я спустилась вниз и увидела, как она стоит, словно ошарашенная, в коридоре возле залы и смотрит в стену у лестницы. Я спросила её, в чём дело, и она ответила, что в стене есть дверь, которую никто не замечает. Я присмотрелась – в самом деле, плита, похожая на дверь. Мы поспорили немного, плита это или всё же дверь, и позвали нашу Кьяретту, чтобы она разрешила наш спор. Кьяретта сказала, что вовсе не видит никакой двери…
Алькуно с трудом удержался от того, чтобы не броситься к лестнице сразу, и дослушал разговор.
- У Вирджинии воображение… – начала Концесса и прервала саму себя: – Помнишь, как Долорина..?
- А что?
- Вирджиния заставила её поверить в птицу, которая свила гнездо в углу спальни!
Иммаколата захихикала:
- Это было чудесно!
Алькуно поспешил по коридору к лестнице.
Спустившись на первый этаж, он добрался до двери, которую увидела Вирджиния. Открыв её, он осторожно шагнул вперёд, боясь оказаться вне Изнанки.Но в воздухе был заметен знакомый белёсый мутноватый оттенок, цвета были сдержанны, любой звук, запах или человек здесь словно б задерживался в своём движении, чтобы его можно было лучше рассмотреть или распробовать. Прикрыв дверь за собой, Алькуно обернулся на неё. Всё было в порядке. Однако грандина каким-то образом смогла увидеть дверь, существующую только на Изнанке. Ему сделалось не по себе.
Вторая главаВторая глава.
Дьявол не имеет места в бытии
Вечером Алькуно пришёл в спальню Марии Вирджинии, открыл дверь, мельком подумав при этом, не видела ли она, случаем, и её, и довольно смело, как он считал, вошёл в чужое пространство. Он прогулялся по просторной комнате, которую Вирджиния делила с Аддолоратой, посмотрел на одну постель, потом на другую, подошёл к столу. На его краю стояла шкатулка размером приблизительно с книгу «ин-кварто», из её замочка торчал ключ. Внутри обнаружилась тетрадь, самостоятельно сшитая из отдельных листов. Обложкой ей служил лист с рисунком: всё та же проклятая дверь. Кажется, дело зашло далеко.
Записи велись без системы, даты не указывались.
««Не возвратится более в дом свой».Св.Григорий пишет: «Дом души — то место, где обитают с любовью. Подобно тому как дом – материальное обиталище тела, так и всякой душе станет домом то место, где она возжелает обитать. «В дом свой больше не возвращается» – означает, что всякий, отправленный на вечные муки, никогда не возвратится туда, где он полюбил жить. Потому отчаяние грешника вполне может быть названо именем ада. Тот, кто нисходит в ад, больше не вернется в свой дом, и тот, кого затмит отчаяние, извергнут из обиталища своей души, и вернуться туда больше не может... Человек создан для созерцания Творца, и должен всегда стремиться видеть его и обитать в торжестве Его любви. Но, оказавшись вне самого себя в силу своего непослушания, человек теряет место своей души, ибо, разметавшись на тёмных путях, он отдаляется от обиталища истинного света». Если вспомнить о том, что следует оставить свой дом и только Сын Человеческий не имеет дома, можно позволить себе заметить, что внутренний дом души может быть найден только вне материального дома. Материальный дом – не добыча дьяволу, внутренний дом ему нужен, и этот дом будет захвачен при всяком удобном случае. Когда в житиях дьявол пытается выгнать отшельника из его кельи, это означает, что он пытается лишить внутренней крепости, вывести на тёмные пути, о которых пишет св.Григорий.
Забавное зрелище травля медведя. Каждый раз я не могу поверить, что маленькие собаки могут разорвать такого зверя.
Дьявол не имеет места в бытии, трактует автор «Толкования…», ссылаясь на греческие труды св.Таддеуса. Следует заказать его у наших поставщиков. Кажется, автор «Толкования…» облегчил себе задачу, попросту придумав цитату.
Когда мы возвращались с праздничной службы в соборе, я бессмысленно испугалась. Кусты у дороги зашелестели от ветра, а за ними было освещённое луной поле. Глядя туда, я почувствовала, что словно рядом идёт какая-то чужая жизнь, словно совсем рядом пронеслось привидение. Да простит меня Бог, такое странное чувство. Аддолората была со мной и, мне показалось, ничего не заметила, но отнеслась сочувственно к моим страхам. Она готова поверить в любой пустяк.
Сегодня я была у смертного одра нашей близкой родственницы Анны Катарины (её муж, синьор Ф., приходится троюродным братом нашей матери грандессе). Она всё не могла отойти; её соборовали; она тяжело дышала и хрипела; я воочию увидела, как выглядит маска смерти, описанная в книгах о физике. Мы стояли возле её постели три часа, пока она не умерла.
Аддолората очень плакала, и, хотя мне тоже хотелось плакать, я сдержалась, чтобы успокоить её. Если б я тоже плакала, мы обе не смогли б остановиться. Всё же Аддолората долго пребывала в расстройстве; наша мать не разрешила ей отлучаться от смертного одра, но я считаю, что стоило сделать ей послабление.
Я была права. Св.Таддеус не писал подобного. Он, напротив, склоняется к точке зрения о материальности дьявола как первого существа, низвергнутого во прах. Ночные полёты он, меж тем, никак не объясняет, и в целом его позиция шаткая…
Возможно, я слишком поспешно поспорила со св.Таддеусом. Сегодня произошло что-то странное. На моих глазах в стене открылась дверь, – это было снаружи Дома, там, где к стене сделаны новые пристройки, – и оттуда вышел незнакомый мне высокий человек. Он был одет в уличный плащ, в руке держал шляпу без перьев, и его не видел никто из прислуги, которая толпилась на дворе, готовя выезд моего отца. Он прошёл мимо меня, и он меня заметил, так как кинул на меня непочтительный взгляд. Но я, как ни была испугана, заметила, что он, как будто, не понял, что я единственная вижу его. Он слишком быстро шёл мимо меня, чтобы это понять и заметить.
Я его рассмотрела. У этого человека длинное, тощее лицо, он очень коротко острижен, так что волосы топорщатся, как щетина, и он рыж (не стоит ли мне начать верить в сказки моей няни о рыжем чёрте?) и высок ростом. На щеке отвратительного вида рубец. Взгляд как у лисы. Кто это такой?
Пишу дальше, успокоившись. Кажется, я поняла, в чём дело. Я всегда знала, что в доме есть соглядатаи С. IX…»
Здесь Алькуно не выдержал – ему нужно было собраться с мыслями, – отложил тетрадь и опустился на табурет, придвинутый к столу. У него невольно промелькнула мысль, что произошло бы, найди кто-нибудь его собственные записи, но сразу же после этого его размышления приняли деловую направленность. Вне всяких сомнений, девица видела его самого во дворе. Безусловно, её придётся убить, но каким образом она видит Изнанку? Алькуно не знал, чтобы с ней случались происшествия, поместившие её на грань смерти. Тяжёлые роды? Но разве бывают дети, от рождения знакомые с Изнанкой? В этой мысли было что-то мерзкое. Но всё возможно. Нужно проверить.
Но пусть б одна Изнанка! Для того, чтобы совместить её с советом Девяти, надо быть достаточно осведомлённой. Алькуно принялся листать тетрадь.
«Я рассказала Аддолорате…»
От этой фразы ему впервые вдруг сделалось не по себе.
«Она мне не поверила».
Слава Создателю и святому Августу, если это так! Вирджинию ему не было жаль; красавицу-Аддолорату – жаль вполне.
«За меня сватается Альвизе Бадоэро. Связано ли это с С.IX?
За меня сватается также гранд Санта-Фьоре. Не знаю, как отец выпутается из этого щекотливого положения.
Я имела разговор с грандом Санта-Фьоре… Но нет, не хочу об этом писать.
Теперь Энцо изгнали».
Через строчку гранд Санта-Фьоре уже сделался Энцо, очаровательно.
«В республике король – шпион».
«В тот день, когда его изгнали, я видела окна в стенах. Вокруг меня всё словно было мутным, всё потемнело, и мне было тяжело дышать…».
Алькуно, услышав приближение к дверям человека, убрал тетрадь в шкатулку, запер замочек и отошёл от стола. В комнату быстро вошла Аддолората, помахивая вышитым шарфиком и напевая. За ней вошла и Вирджиния. Алькуно мысленно отругал себя за то, что до сих пор не понял странного выражения её лица – будто она прислушивалась к чему-то. Конечно, рядом с ней младшая сестра, невольно отвлекающая всё внимание на себя… Но настоящая причина та, что Изнанка расхолаживает. До того, как стряпчие псы совета стали уходить с Лицевой стороны, они вынуждены были полагаться только на свою бдительность.
Вирджиния сделала несколько шагов к столу – Алькуно увидел и почувствовал, как изменилось её дыхание, и даже мутный воздух вокруг словно бы стал прозрачнее. Прикусив губу, с расширенными зрачками, Вирджиния оглядывалась по сторонам. Вне всяких сомнений, она чувствовала присутствие чужого. Алькуно попятился от стола, ощущая сверхъестественный страх – это казалось совершенно невозможным. Вирджиния подошла совсем близко, сосредоточенно глядя в пустоту. Вдруг она быстро протянула руку вперёд, Алькуно отстранился. Он сделал шаг влево – Вирджиния повернулась вслед за ним, словно при игре в жмурки. Неотрывно глядя ей в глаза, Алькуно тихо отступил назад. Она не услышала. Шаг вправо – она со страдальческим выражением лица обернулась и протянула руку вперёд. Он перевёл дыхание, отступая назад. Что будет, если она коснётся меня, подумал Алькуно, – втайне он страшился, что её рука пройдёт сквозь него, как сквозь туман, и он узнает, что на самом деле не существует. Возможно, именно поэтому стряпчим с ключами запрещено касаться тех, кто находится на Лицевой стороне. Он отступил ещё на шаг. Вирджиния, больше не ощущая его присутствия, отчаянно бросилась вперёд, стремясь его поймать. Алькуно аккуратно избежал столкновения.
Они так увлеклись этими жмурками, что совсем забыли про Аддолорату. Обернувшись в какой-то момент к ней, оба увидели, что та испуганно замерла посреди комнаты, прижимая к себе рукоделье. Поймав взгляд старшей сестры, она тихо спросила:
- Джинетта… Джинетта, что случилось?
Алькуно, держась стены, тихо дошёл до своей потайной двери. Вирджиния оборачивалась. Наконец, обратив взгляд на сестру, она, после тяжёлого молчания, выдавила:
- Ничего не случилось. Не зови меня, пожалуйста, Джинеттой. Будем заниматься делом.
- О чём ты говоришь! Нужно позвать священника!
- Не нужно.
В самом деле, усмехнулся про себя Алькуно, запирая дверь. Священник здесь не поможет. Оказавшись в коридоре, он спокойно прошёл несколько шагов, но затем невольно остановился и прислонился к стене, по привычке обхватив правой рукой запястье левой.
Положение принимало всё более нежелательный оборот. Доложить о сложившемся положении можно было только после свадьбы – когда наступал день доклада. До тех пор он не имел права беспокоить своих хозяев. До тех пор он не имел права предпринять что-либо относительно грандины. И он не имел права медлить, иначе под угрозой оказывалось всё дело. Алькуно прикрыл глаза и вздохнул.
Ему подумалось, не заключается ли причина интереса Совета к Марии Вирджинии в её необычной чувствительности. Возможно, она пригодится Совету. Утешенный этой мыслью, Алькуно оттолкнулся от стены и побрёл проверять свои оконца одно за другим. Он ощущал неожиданную усталость. Когда он пришёл «домой», то нашёл в комнате Мелькьоре, меланхолично разматывающего бинт на руке. Несколько разномастных стульев, стол, две низкие кровати, множество бумаг, спёртый воздух и холод – таков был временный приют стряпчих псов. Алькуно сел верхом на один из стульев и принялся наблюдать за Мелькьоре. В присутствии другого человека, пусть и коллеги, он не мог писать и думать.
На руке разошлась старая рана – расползлась, как если бы рассыпались скверные нитки, скреплявшие прореху в старой сорочке. Крови не было, только сухое серое мясо. Мелькьоре поморщился, оглядев свою рану, и взялся за иглу.
- Сколько лет ты здесь? – вдруг спросил Алькуно, хотя задать подобный вопрос ему самому показалось нарушением правил. Мелькьоре вдел нитку в иголку и вогнал себе под кожу. Боли он совсем не чувствовал. Зашивая, он меланхолично ответил:
- Так давно, что уже не помню, сколько. На Лицевую вовсе не могу выходить не то что вы, мальчишки. Я-то почитай что умер. – Эта мысль заставила его фыркнуть и неожиданно рассмеяться: – Да, я почитай что умер!
- А могут ли некоторые люди с Лицевой стороны видеть Изнанку?
Мелькьоре прервал своё жутковатое занятие, поднял глаза, и Алькуно понял, что вступает на зыбкую почву.
- Странно, что ты спрашиваешь… Не хочешь ли ты сказать, что кто-то тебя видел?
- Я похож на безумного? – тут же возмутился Алькуно. – Просто меня занимает этот вопрос.
- Ты знаешь обо всём лучше меня, приятель… Но ты имеешь право спрашивать. Одного такого с Лицевой я знал, который видел нашу сторону. Но он был художник, сошёл с ума и умер, вот и вся история. Умер он сам, хочешь верь, хочешь нет. И на Изнанке не оказался – верно, ему её при жизни хватило.
Вошёл Бальдассаре, и его коллеги предусмотрительно прекратили разговор. Алькуно встал:
- Шей, я сделаю обход.
Выйдя в коридор и вздохнув, он достал связку ключей и, позвякивая ими для собственной забавы, пошёл к первому окну, которое выходило в большой зал на первом этаже.
Бальдассаре нельзя доверять. «Выйдем на Лицевую сторону», как это славно. В самой мысли о том, чтобы сойти с Изнанки – в этом было нечто неестественное. И перестать об этом думать он уже не мог; шагая мимо главной кухни и слыша сквозь стены шум голосов прислуги и ритмичный грохот посуды, он вспоминал, как шарахался от грандины Феррафератта, как она едва не дотронулась до него. Алькуно представил, как рука Вирджинии ложится ему на плечо, и его передёрнуло; а ведь совсем рядом с ними была в это время Аддолората – нет ли и у неё подобной способности? В один прекрасный день одна из потайных дверей откроется снаружи, и на пороге будет стоять одна из дочек гранда, и тогда…
Алькуно отпер решётку, закрывающую окошко. Гранд внизу принимал ростовщика – материальное благосостояние семьи пошатнулось, кому это знать, как не людям совета. Соглядатай поднялся по лестнице. У себя в комнате, позабыв вышивание, Иммаколата и Концесса обсуждали свадьбу старшей сестры. Грандино Бальдо по-прежнему читал сонеты. Обход не предвещал ничего нового, но Алькуно, почувствовав, что внизу что-то происходит, снова спустился и имел удовольствие наблюдать приезд жениха грандины Феррафератта, который как будущий родственник уже сейчас приезжал без доклада. Этот Родольфо, молодой, крепкий, со взглядом вспыльчивого человека и цветом лица, говорящим о любви его владельца к играм на воздухе, ходил размашисто и уверенно. Феррафератта вышел ему навстречу, ещё у лестницы раскинув руки для объятия – так он и шёл через половину залы, словно желая обнять всё помещение. Гордое застывшее лицо Родольфо внезапно оживилось, изменилось, когда он широко заулыбался и тоже пошёл навстречу хозяину. Пока они приветствовали друг друга и обнимались, Алькуно запер оконце и направился к кабинету гранда, куда тот, вне всякого сомнения, должен был повести гостя. Он успел занять удобную позицию для наблюдения и даже был вынужден немного подождать, прежде чем собеседники вошли:
- …к вам, прежде чем навестить милую невесту, – закончил фразу Родольфо, входя в кабинет. – Тем более что я хочу спросить вас, всё ли с вашей стороны, дорогой отец, готово для свадьбы.
- Всё готово, ведь первый день карнавала послезавтра, – невозмутимо отвечал Феррафератта, только слегка приподняв брови в знак своего удивления таким вопросом.
Родольфо недолго помолчал, кривя губы, и, наконец, спросил:
- А достаточное ли количество охраны, дорогой отец?
- К чему она, милый сын? – так же невозмутимо спросил Феррафератта.
- Отец, вы понимаете не хуже меня, какими горестями нам грозит Фортуна.
Краем уха Алькуно слышал, что в зале играет нежная музыка – это так не вязалось с тревогой, вдруг заполнившей весь кабинет.
- Чем нам может помешать лавочник – произнёс гранд, наклонившись к будущему зятю как можно ближе. Тот, переняв этот тихий тон, даже плечами пожал осторожно:
- Он богат и он страшно зол. Вы знаете, что очень скоро, возможно, в этом городе кто-то один…
- Тише, сын мой, тише.
Алькуно улыбнулся.
- Давайте лучше обсудим с вами, сколько нужно охраны для того, чтобы вам нечего было страшиться в брачную ночь.
- Пусть это будут мои люди – вы можете не сомневаться в их надёжности.
- Я не сомневаюсь и в надёжности своих людей тоже, – сдержанно заметил Феррафератта. Алькуно снова улыбнулся, даже отстранившись от окна, чтобы полюбоваться на гранда с его заявлением.
- Но ваши люди будут охранять внутренние покои дома, а моих я выставлю снаружи.
- Что ж, с этим я согласен.
- Не меньше, чем по десять человек у каждого входа и выхода.
- Не скажут ли, что свадьба больше напоминает сбор войск? Нас могут обвинить в собрании с воинственными целями. Это опасно.
- Разве парадная охрана в блестящих кирасах – это сбор войск? Нет-нет, дорогой отец, это всё пустяки, к тому же, мы, так или иначе, вынуждены защищать себя.
- Справедливо. Но давайте скорее пойдём к вашей невесте – я не хочу, чтобы кто-нибудь заметил, что мы задержались.
- Идёмте, отец.
Алькуно закрыл решётку окна и запер на ключ.
Следовало сделать доклад досрочно. Ему крайне тяжело было решиться на нарушение правил, и он устал от свалившихся за день новостей, иные из которых грозили обрушить его картину мира, но – когда происходит подобное, нельзя сидеть сложа руки. Гремя ключами, он прогулялся по низкому коридору, который быстрее всего выводил к «дому», и, войдя, объявил, не глядя ни на кого:
- Кто-то должен передать в совет мой доклад, или же кто-то другой должен закончить обход.
- Хорошенькое дело, – заметил Мелькьоре, которого уже ничто не могло удивить. Бальдассаре смерил коллегу заинтересованным взглядом.
- Ты отправишься в совет в неурочный день? Знаешь что, я лучше за тебя закончу обход.
- У меня важные сведения, – огрызнулся Алькуно на полпути от двери к своему крючку в стене. На этом крючке (ржавом кривом гвозде) висел его плащ, а поверх него примостилась шляпа. Одеваясь, Алькуно всё так же прятал глаза, и ушёл он молча, кинув ключи Бальдассаре. Коллеги проводили его взглядом, затем переглянулись, и Мелькьоре проворчал:
- Я думаю, ему просто не сидится здесь.
- Что ты! Ему так нравится грандина Аддолората, разве откажется он от удовольствия понаблюдать за ней хоть минутку, – фыркнул Бальдассаре. – Мне она тоже нравится. Хоть ни грудинки, ни филе, но что-то в ней есть эдакое…
- Охальник! Разве можно говорить так о дочери гранда.
Бальдассаре в ответ прозвенел ключами и вышел. Из их разговора Алькуно слышал только фразу Мелькьоре, поэтому уходил почти что со спокойной душой. Выйдя на солнце, он надвинул пониже шляпу и зашагал быстро и размашисто, размахивая левой рукой. От Ка Феррафератта до здания суда республики, где заседал совет Девяти, была четверть часа пешего ходу, но в преддверии начала карнавала на каждой улице возникали заторы – огромные подводы с продуктами перегораживали проход, рядом останавливались ещё и ещё телеги, вокруг толпились злые и уставшие в подготовке к празднику горожане, поднимался крик. Алькуно, досадливо морщась, сворачивал в проход между домами и, пробираясь по груде дикого хлама, выходил на соседнюю улицу, чтобы увидеть точно такую же картину или, того хуже, оказаться в самом центре толпы, запрудившей всю улицу. Подходя к зданию суда час спустя, он был несколько помят и очень зол.
Навалившись на тяжёлую створку двери, стряпчий пёс прошёл внутрь, оглядел залу и порадовался про себя, что в службу совета не набирают из привидений – пришлось бы проходить сквозь стены. Или, того хуже, все ходатаи, истцы и секретари оглядывались на внезапно открывшуюся дверь… Створка тяжело ударилась о косяк за спиной Алькуно, но никто этого не заметил. Идя через залу к дверце в дальней стене, расположенной в двух пьедах над полом, он, представив, что было б, окажись здесь проклятая грандина Вирджиния, стал напевать:
- У вас за голубой стеной
Небось вода и тишь да гладь,
Так надо стряпчего позвать,
Он вам поддаст немного жара…Впервые ему доставляла такое сильное удовольствие эфемерность собственного существования. В строгой тишине тихий голос Алькуно казался вопиющим нарушением порядка, но никто этого не замечал. Он уже подошёл к двери, когда вдруг вспомнил запись из дневника Вирджинии: «Дьявол не имеет места в бытии». Он даже не сразу постучал – эта мысль заставила его остановиться. Стуча условленным стуком, Алькуно, пусть и прогнав неприятное сравнение, ощущал какую-то пакость на душе. Когда дверь открылась, он уже был уверен, что вскоре случится что-то скверное.
Примечание: пьеда - то же самое, что фут
Третья главаТретья глава.
Связанный воробей
"Таким образом, комментатор высказывает мысль, что существование дьявола допущено Богом, чтобы человек мог победить его, как бы играя, и через это победить и свою греховную природу. «Дьявол связан Господом, как воробей, чтобы мы играли с ним» – пишет св.Антоний на строку из книги Иова: "Станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?"".Вирджиния, сидевшая за столом в одной сорочке, едва вставшая с постели, обмакнула перо, чтобы продолжить рассуждение, но краем глаза заметила движение и резко обернулась. Чёрная кошка, играючи бросавшаяся на длинные красные кисти покрывала на кресле, вдруг положила лапы на сиденье, уставившись вперёд. Грандина застыла в неудобной позе, следя за ней. Кошка покачивала головой, прижав уши; она следила за чем-то в центре комнаты, что Вирджиния, привставшая с места от напряжения, не видела. Кошка напряглась, вскочила на сиденье – и принялась вылизываться. Грандина выдохнула, опустилась на табурет, спрятала лицо в ладонях и сидела так несколько мгновений, чтобы успокоиться.
Ей нестерпимо хотелось уйти из комнаты. Вместо этого она поставила подсвечник поближе и взяла перо.
«Поразительно, с какой смелостью пишут о дьяволе святые отцы древности, и с какой лёгкостью его можно было победить тогда. Если обратиться к нашим временам, то ясно видишь, как возросла власть Сатаны над миром».
Когда она запирала шкатулку, в комнату вошла Аддолората. Когда она с торжественным видом подошла ближе, Вирджиния меланхолично удивилась, до чего широко раскрыты у неё глаза и расширены зрачки, в каждом из которых горел уменьшенный огонёк свечи.
- Ну, – сказала она, – ведь уже сегодня! Страшно, правда?
- Мне не страшно, – ответила Вирджиния, глядя на кошку. Аддолората перехватила её взгляд и, ощущая смущение, пошла взять животное на руки.
- Эти твои страхи тревожат тебя сильнее твоей свадьбы, – сказала она. Когда речь заходила об этом, Аддолората не знала, как вести себя и что говорить; утешения и обнадёживающие слова не шли на язык. Она поспешно села в кресло и обняла кошку. Та вежливо переждала несколько мгновений, а потом принялась тихо выбираться из докучных объятий. И Вирджиния, посмотрев на сестру, пожала плечами и пробормотала:
- Тебе не из-за чего беспокоиться.
- А что же это было вчера? – не выдержала Аддолората.
- Ничего, – сказав это, грандина невольно улыбнулась. У младшей сестры что-то вздрогнуло в лице от этой улыбки, она отпустила кошку, встала и пошла прочь. Вирджиния хотела её остановить, но не стала.
Вскоре пришли все четыре сестры – старшая, Мария Реджина, отличалась от них платьем и причёской замужней женщины, и, только посмотрев на неё, Вирджиния вдруг ощутила, что её жизнь должна необратимо измениться. Старшая сестра обладала уже женской полнотой, так как родила мужу сына и дочь; её здоровье приносило семье добрую славу, излишняя худоба и маленькая грудь, отличавшие дочерей дома, уже не отпугивали женихов. Аддолората тоже думала об этом, глядя на степенную Реджину и передавая Иммаколате и Концессе чистые полотенца. Они стояли с этими полотенцами, простынёй и платьями в руках, ожидая прихода матери, которая должна была руководить церемонией. Она вошла через минуту или две, за ней несли огромную лохань с горячей водой, пар от которой был хорошо виден в тёмной комнате. Вирджиния невольно испугалась, что ей придётся умываться в кипятке, но следом несли холодную воду, которую с плеском вылили в бадью. На каменный пол попали брызги. Вирджиния поёжилась; Концесса помогла ей снять сорочку, а потом вместе с Иммаколатой растянула простыню. Невеста шагнула в воду.
Аддолората, глядя на её выгоревшие на солнце волосы и бледную кожу, почувствовала жалость, такую сильную, что ей захотелось остановить омовение немедленно, как будто в этом было что-то скверное. Её охватила тоска и недоброе предчувствие; некстати вспомнилась «Луна», выпавшая при гадании позавчера. Грешно гадать, пусть и перед карнавалом!..
Даже одетая в роскошное красное платье, Вирджиния казалась сестре жалкой и несчастной. И потом, когда она несла её шлейф по дороге в церковь, и потом, в церкви, во время долгой церемонии под пение скрипок и хора, и тем более после венчания, когда она, едва не падая под весом платья, вернулась обратно в Ка Феррафератта и, как только с неё сняли все крахмальные юбки, упала на кровать. Дело было далеко за полдень, до праздничного обеда было ещё далеко, и ей, а с ней её матери и Реджине принесли перекусить. Младшие сёстры как девушки отправились есть к себе, и Аддолората совсем расстроилась от этой трапезы без Вирджинии. Вирджиния же совсем не думала – она хотела поспать час-другой перед празднеством.
Ещё не начало темнеть, но уже было холодно, когда все сёстры вышли из своих комнат, одетые для карнавала: Реджина Флорой, Вирджиния арапчонком (мать не одобряла этого костюма, более подобающего девице, а не даме замужем), Аддолората лодочником, а Иммаколата и Концесса – бесёнком и ангелом (понятно, это вызвало ещё большее сопротивление благочестивой грандессы, но отец окончил спор на том, что в карнавал принято веселиться, и больше возражений не слушал). На лице у Вирджинии была матерчатая полумаска-коломбина, чтобы не опасаться узнавания, если захочется снять душную сплошную маску, которую сейчас грандина вертела в руках. На Иммаколате была прелестная маска из кружева, и она громогласно ею хвасталась; Концесса смирно стояла рядом с ней, держа в руках свой бесовский хвостик. Грандесса величественно вышла к ним, неся надетую на плечи фигуру корабля (так, что нос выходил у неё из груди, а корма плыла сзади) с таким невозмутимым спокойствием, что дочки рассмеялись. Аддолората, уверенная, что имеет право нарушить порядок, первая направилась за нею вниз, изящно опираясь на весло, за ней пошли замужние сёстры, следом, держась за руки, двойня. По полу за ними стелились, словно тени, подолы и длинные разноцветные плащи. Внизу уже зажигали свечи.
Их встретили музыкой и приветствиями. Теперь можно было видеть только их глаза в прорезях масок, и по прищуру понятно было, что они все улыбались.
К арапчонку подошёл чумной доктор и шепнул:
- А я узнал вас, милая жена.
- А я не признала вас сразу, – ответила Вирджиния.
- Ещё бы, с таким-то носом, как у меня! – И Родольфо горделиво продемонстрировал длинный клюв маски, для чего ему пришлось порядочно высоко задрать голову.
Заиграли музыканты, и муж подал руку молодой жене.
Алькуно вышел к окну, посмотреть на праздник; по такому случаю он надел маску с длинным клювом – она мешала наблюдать, но до того ему нравилась, что ради первого дня карнавала он не мог отказать себе в удовольствии надеть её. Обмахиваясь шляпой – в коридоре было душно по вечерам, – он гулял между оконцами первого этажа и слушал музыку. С Изнанки великолепно украшенный зал казался бумажным, а свет свечей делал танцующие фигуры в странных нарядах совсем хрупкими и в этой призрачности жутковатыми. Женщины семьи вышли, когда уже начались танцы, и с их выхода прошло уже не меньше часа. Соглядатай сладко потянулся – дело шло к полуночи.
Вдруг Алькуно почувствовал какое-то непривычное движение, словно бы сквозняк. Он обернулся по сторонам, свернул в коридор и увидел, как за поворотом исчезает человек – последний в целом отряде, судя по шуму шагов. Алькуно остановился; он неожиданно для себя самого заметил, что весь дрожит. По его коридорам ходят чужие!
Он медленно направился вслед за ними и увидел, как по одному они выходят в зал. Дождавшись, пока выйдут все, он подошёл к двери, оставленной незапертой, посмотреть, что будут чужаки делать там. Сняв маску и держа её за клюв, Алькуно наблюдал, как они распределяются по залу. Они виделись словно сквозь мутное стекло, как и все участники бала – чужаки были на Лицевой стороне. Алькуно снова надел маску и стал ждать, что произойдёт. У него не было инструкций на этот счёт. Во время последнего доклада ему было только приказано не спускать глаз с Вирджинии.
Вирджиния меж тем сменила пару и танцевала со своим братом Бальдо, который раскраснелся под маской и широко улыбался. Чинный танец утомлял его. Когда аллеманда закончилась, Бальдо с облегчением оставил сестру, а она отошла к стене и жестом показала мужу, что хочет отдохнуть. Она непривычно, но приятно ощущала себя в панталонах и чулках маскарадного костюма. В маске было душно дышать. За окнами было совсем черно – она заметила это, только когда принесли ещё свечей. Раздался мелодичный звон – часы, установленные в зале (гордость хозяина дома) пробили одиннадцать. Как поздно, подумала Вирджиния и нашла взглядом родителей. Мать, лицо которой было закрыто сплошной маской, обернулась, чтобы махнуть рукой кому-то из гостей – она не замечала, что грандина на неё смотрит. Из-за её плеча невежливо высунулась рука с пышной манжетой и так же быстро исчезла. Голова матери в улыбающейся маске склонилась набок, из-под маски хлынула кровь. Она залила белый пышный воротник и чёрные плечи платья. Вирджиния даже не пошевелилась. Когда она с опозданием бросилась вперёд, тело грандессы оседало на пол, рядом раздался неестественный, фальшивый и словно бы неуверенный крик гранда Феррафератта – он неуклюже, как будто танцуя, сделал несколько шагов и упал. Его голова вывернулась, и Вирджиния увидела, как из-под его маски тоже течёт кровь.
Музыканты ещё продолжали играть. Одно мгновение была слышная незатейливая мелодия танца, и сразу весь зал закричал – гости бросились в разные стороны, кто к хозяевам, кто прочь из зала, уже поняв, что происходит. Родольфо закричал: «К оружию!» и захлебнулся. Вирджиния уже не обернулась туда, откуда раздался его голос – она побежала, не разбирая дороги. Сперва она едва не врезалась в стену, потом, подобрав плащ, понеслась вдоль неё, крича во весь голос. Везде толпились люди. Сначала один, потом несколько упали, перегородив ей путь. Отшатываясь от тел и визжа, Вирджиния меняла направление. Она наткнулась на стол. На столе среди десертов лежал с перерезанным горлом Бальдо. Над ним стояла Аддолората. Вирджиния схватила её за руку и тут только поняла, что надо спасать. Она потащила упирающуюся сестру мимо стола, едва увернувшись от шатающегося и зажимающего рукой шею мужчины в ярком костюме. На их маскарадных нарядах остались красные брызги. Об следующее тело они споткнулись – это была Иммаколата. Её кружевная маска ангела пропиталась кровью. Аддолората закричала и опустилась на колени возле неё:
- Милая! Милая! Я не уйду!
Вирджиния тащила её за руку. Пальцы у неё онемели – Аддолората легко выдернула руку и наклонилась к Иммаколате; та ещё слабо шевелилась. Старшая сестра сдёрнула маску с лица, тяжело дыша. Тут сзади подошёл человек в маске, такой же, как на многих гостях и самой Вирджинии, сплошной чёрной. Он взял Аддолорату сзади за растрепавшиеся волосы и выдвинул руку вперёд движением, которое Вирджиния уже видела.
- Имма! – отчаянно крикнула Аддолората. Вирджиния молча бросилась вперёд, чтобы остановить руку этого человека. Он сделал лёгкое движение, и лицо Вирджинии залила кровь. Едва увидев, что стало с Аддолоратой, она развернулась и так же молча побежала, спотыкаясь, ища дорогу среди упавших людей, среди бегущих в ужасе людей и среди людей в чёрных масках. Она, далеко выбрасывая ноги, кинулась к большим дверям в соседний зал, чувствуя, что её заметили, что идут за ней. Ударившись плечом об тяжёлую створку, она влетела в гулкое пространство и побежала к лестнице.
Алькуно прошёл по коридору в сторону соседней залы, где гостей ждали десерты, холодно и одиноко стоявшие на столах. Гремя ключами, он открыл окно и увидел, как мимо столов прямо к нему летит Вирджиния, вся перемазанная кровью.
Не к лучшему ли, что она погибнет, подумал он и взял за колечко нужный ключ. Был приказ: не спускать с неё глаз, именно с неё. Стало быть, она для совета важнее всей семьи. А если я не смогу её коснуться, значит, на то Господня воля.
Алькуно надел связку на руку, распахнул дверь и, когда Вирджиния подбежала к лестнице, схватил девушку за плечо и за голову. Ощутив под рукой шёлковую шапочку, пряди волос, кость и мякоть плеча, он резко потянул её на себя, затащил в коридор и захлопнул дверь.
Только когда он вынужден был для этого отпустить её, Вирджиния вскрикнула. Алькуно обернулся, схватил её за руку и потащил за собой по коридору. Чужаки могли оказаться и здесь, нужно спасаться.
Только после двух коридоров Вирджиния очнулась и начала вырываться. Алькуно грубо потянул её на себя:
- Пойдёте за мной! Отсюда нет выхода!
Посмотрев на его глаза и на длинный клюв маски, Вирджиния ослабла и дала довести себя до выхода из коридоров Ка Феррафератта. Только выйдя на воздух, Алькуно расслышал её бормотание:
- Ад… ад… ад…
Его самого била дрожь от того, что он держал в своей руке руку человека с Лицевой стороны, более того, руку грандины, с которой он только что посмел так непочтительно обращаться. Нет ничего странного в том, чтобы убить её, но грубо схватить – это казалось невозможным! И всё же Алькуно продолжал вести её за руку, сперва по узкой улочке, потом по улице пошире, на которой уже попадались прохожие с факелами, а затем дома разошлись, небо открылось, и они оказались на площади. Пахнуло жареным и горелым, со всех сторон теснились, не задевая их, люди, хохоча и красуясь огромными носами, ушами и губами. Мимо них сунулся толстяк с вертелом в руке, на который были нанизаны какие-то куски. Женщина в птичьей голове, прикладываясь к бутылке, падала на каждого встречного мужчину, чтоб он поддержал её, и на маленького горбуна в тюрбане, и на высокого монаха, который в обнимку с другим монахом шествовал мимо. Когда Алькуно со своей подопечной протолкались сквозь толпу, на них дохнул адским жаром огромный костёр, и грянули дудки и барабаны; козлиные голоса запели:
- Сладко на небесах!
Вот ввалятся наши носы,
Обвиснут наши зады –
Заживём на небесах!
Жирно на небесах!
Но покуда мы на земле,
Мясо на вертеле,
Жри, хлещи,
Жри, хлещи!
Жирно нам на земле!
Вирджиния неожиданно вцепилась в руку Алькуно. В другой руке у неё была маска, которую она прижимала к груди. Обернувшись, стряпчий пёс увидел, как побелели её пальцы и застыло лицо с приоткрытым ртом. Проталкиваясь через толпу, он повёл её дальше и вдруг поймал себя на том, что не понимает, на Изнанке он или на Лицевой стороне.
- Эй, плясать, пустые животы,
Тощие ноги!
Вдосталь мы накормим вас,
Всякая сволочь!
Алькуно больно толкнули; он, задохнувшись, обнял Вирджинию за плечи, чтобы её не помяли. Тащить её в грязной толпе было невыносимо мерзко и трудно, в уши орали дурные голоса, воняло жирными колбасами, и уже отовсюду его толкали. Едва стало посвободней, Алькуно обернулся и увидел, что за ними идут чёрные маски. Вирджиния тоже это увидела. Не переглянувшись, они, дойдя до края площади, побежали.
Грандина отставала, и стряпчему псу приходилось примериваться к её бегу. Он резко свернул, ведя её за собой, затем ещё раз и ещё. Вдохнув холодный воздух, он понял, что они уже не в аду, а на Изнанке, и едва не рассмеялся от радости. Пока они хорошо, ровно бежали, иногда шлёпая по невидимым в темноте лужам. Вскоре Алькуно почувствовал, что его спутница задыхается, потом он едва не споткнулся в переулке и стал замедлять бег, пока не перешёл на шаг. Оглянувшись, они не увидели за собой погони. Алькуно вздохнул и свернул налево.
Нельзя было вести её в здание суда, это он знал твёрдо. И между тем следовало сделать именно так. Однако кто он, чтобы менять незыблемые правила? Он оставит Вирджинию на своей квартире, а сам пойдёт говорить о её судьбе со своими хозяевами. А если он вернётся и не найдёт или найдёт не в том виде, в каком оставил? Что ж, это будет не его вина, свой долг он выполнил. Совет Девяти знает, какими помещениями располагают его собаки. Скорее всего, впрочем, девица никуда не денется, подумал он, оглянувшись на Вирджинию. Она едва плелась за ним, все её силы вдруг иссякли. Земля под ногами стала влажной и вязкой, а небо совсем исчезло, когда вдруг дома снова расступились, и над головами грандины и стряпчего пса вырос гигантский собор. Его махина снова закрыла небо. В такой темноте не рассмотреть было изящных башенок и аркбутанов, скульптуры и рельефы – один цельный монолит обрушился на них сверху, когда они вышли на площадь. Вирджинии показалось, что она снова умерла.
Она закрыла глаза и не видела, куда ведёт её Алькуно, только шаталась при ходьбе. Сперва она будто ухнула в яму, потом стало ещё темнее, чем было, снизу пополз страшный холод, потом, напротив, появился свет, и она, открыв глаза, увидела, деревянную узкую лестницу. Провожатый её обернулся и кивком приказал следовать за собой. Лестница скрипела и трещала, перила задрожали, когда Вирджиния на них оперлась. Она снова закрыла глаза и как будто уснула, так что в маленькой комнате на низкой постели оказалась совершенно неожиданно. Провожатый наклонился к ней с высоты своего роста:
- Ваше сиятельство, грандина, вы слышите меня?
Вирджиния попыталась сглотнуть и подать голос, не смогла и просто кивнула.
- Оставайтесь здесь ради вашей безопасности и никуда не уходите.
Вирджиния снова кивнула. Присмотревшись, она уже не увидела своего провожатого в окружающей темноте. Её вдруг замутило, глаза хотели лопнуть от головной боли. Вирджиния опустила голову на подушку и не почувствовала её.
@темы: книжка
-
-
08.12.2012 в 08:58СПАСИИИБО))) Понимаешь, я чувствую только те вещи, которые эмоционально важны для меня, а остальные задеваю, они ломаются и т.д. Избирательность внимания как она есть)
я таки интуит.
И это таки здорово)))) Интуиция очень помогает по жизни)
-
-
08.12.2012 в 09:16Дело не во внимании и способности ломать/не ломать вещи, а в чувстве вещей. Чувство вещей у тебя есть)))
И это таки здорово)))) Интуиция очень помогает по жизни)
Эээээ, так соционические интуиты и хорошо интуичащие люди это совсем не одно и то же о__О
-
-
08.12.2012 в 09:38Рада, что оно есть)))
Эээээ, так соционические интуиты и хорошо интуичащие люди это совсем не одно и то же
У Робеспьера оно близко подходит, а вот с другими типами я не в курсе. Меня можно просвещать)