Беззащитность и смерть в целлофане

суббота, 18 февраля 2012

00:51

Volker von Alzey

Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)

Была в нашем ТЮЗе на «Тартюфе». Прекрасный, просто прекрасный спектакль! Я в БТ спектаклей на таком уровне не видела.
Хотя, конечно, в смысле артистов всё очень неровно, как всегда. Два прекрасных человека держат весь актёрский состав, а всех остальных держит режиссура (постановщик - Роман Феодори). Поэтому сперва о ней.
читать дальшеДинамичный, очень, если так можно выразиться, физический спектакль. Всё действие ведёт сам старина Мольер, поприветствовавший публику по-французски и в начале второго акта вынужденный повторить по-русски для тех, кто не понимает, что надо отключить мобильные телефоны. Он звенит в колокольчик, бьёт в тарелки, стучит по стаканам, скрежещет по струнам гитары и издаёт множество разных звуков. Клеант наливает несуществующее вино – Мольер булькает, Дорина переворачивает пустой в кувшин над тазом для умывания Оргона – Мольер переливает настоящую воду. Он подаёт тарелки и платочки персонажам, даёт им выпить воды, предлагает вина, разнимает, когда они подерутся, и всё это от оснащённого всем необходимым стола, вставая только изредка. Весь осязаемый реализм - у него. Вся острота, даже марионеточность пластики, почти акробатические трюки и вообще сплошная "биомеханика" - у них, у артистов.
И только прямым произволом автора, конечно, становится возможен хэппи-энд, пришпандоренный им поверх трагической развязки. Дело здесь не только в нереалистичности подобного исхода, но и в том, как Тартюф сумел укорениться в этом мире и конкретно в душе Оргона – его сможет сдуть со сцены только авторская воля, сопровождаемая почти что побоями.
Он приходит ещё до третьего звонка, садится за стол Мольера возле правого края сцены и начинает гримироваться, накладывает себе гротескный нос. Надевает он и горб и грубую чёрную робу – и весь дом Оргона застелен целлофаном, заляпан краской, Тартюф таскается то с тачкой, то с лестницей-стремянкой – идёт ремонт! Даже занавес, и тот целлофановый, и сквозь дырочку в нём Мольер подглядывает то за героями пьесы, то за зрительным залом.
А дом Оргона меж тем разваливается, буквально трещит по швам: верхняя часть стен всё дальше отъезжает от нижней, в начале второго акта это безобразие удалось как-то исправить, но к финалу всё разваливается окончательно. Суетливое, нелепое семейство Оргона всей толпой мотыляется среди ремонтного развала, пытается что-то сделать, но ничего, конечно, не может. Да и не особо они важны, хотя режиссёр очаровательно ставит сцену Марианны и Валера, – важны здесь только Тартюф и Оргон, дьявол и человек.
Кто посмотрит спектакль, не будет спорить, что вполне ясно, кем послан Тартюф и чью волю исполняет (чем он хвастает в финале). И дело здесь отнюдь не в мистической настроенности автора сих правдивых строк. Этот Тартюф натуральный «первый земной», он жрёт, сморкается, плюётся, рыгает и с наслаждением эпатирует этим брезгливого Клеанта; уж если он хочет жену Аргона Эльмиру, он сметает на своём пути всё, в том числе декорации. Когда он агитирует её за измену – это сильно, это соблазнительно, и горбатый Тартюф здесь почти шекспировский Ричард Третий. А когда он доказывает Оргону свою невиновность, это уже страшно. После нескольких мизансценических переходов Тартюф стоит у покровителя за спиной, управляет его жестами, а потом они начинают говорить на два голоса – и поймано очень знакомое звуковое сочетание более высокого (Оргон) и более низкого (Тартюф) голосов (наверное, многие могли такое слышать), так что начинает казаться, что в буржуа вселился бес. Так оно, по сути, и есть.
И Тартюф, явившийся сюда под гротескной личиной, придуманный автором с горбом, длинным носом, в дурацкой шапке, с длинными жидкими лохмами, постепенно теряет все эти атрибуты – сперва нос, потом горб, потом робу, потом шапку с париком. И в финале он появляется в блестящем белом плаще и солнечных очках прямо из мусорной кучи, из груды целлофана, которую свалили на краю сцены, окружив её заградительной полосатой лентой, домочадцы Оргона сразу после тартюфова изгнания. Там он и сгинет без следа, когда автор решит, что довольно.
Тут, собственно, во всей яркости проявляется главное: Оргон любит это существо, действительно любит. Надо было видеть, как была поставлена и отыграна сцена с раскрытием похотливых намерений Тартюфа, как это было больно. Оргону действительно плевать уже на жену, детей и всех остальных – он всё отдал Тартюфу, весь дом и всю душу.
И когда судебный пристав, которого играет сам Мольер, объявляет о решении короля, а Тартюф исчезает в своём целлофане, как в болоте, Оргон почти со слезами на глазах благословляет дочь на брак с Валером, и посреди умильной сцены вдруг шепчет, а затем уже кричит: «А как… Тартюф? А как Тартюф?!». Он бросается искать его в целлофане, в складках занавеса, не находит – и мир рухнул. За занавесом видны фигуры домочадцев Аргона, но он видит только манекен, на который накинута роба и нахлобучена шапочка Тартюфа, и он устраивается, как бездомный пёс, возле него, на перевёрнутом столе, меж поднятых ножек. И кажется, что это ладья, и Тартюф увозит его в Аид. И страшно, господа, и очень грустно.
Страшно от хрупкости и уязвимости человеческой души. Тартюф забирается вверх по своей стремянке, трижды за спектакль, и сперва вкручивает, потом выкручивает голую, беззащитную лампочку под потолком, а на третий раз толкает, и когда она качается, горя, Тартюф на неё смотрит и играет музыка – в спектакле использована прекрасная инструментальная музыка, – это говорит всё. О любви, беззащитности и смерти (вообще, все великие произведения и прекрасные постановки – в конечном итоге, о ней, о смерти).
Но это говорит всё режиссёр, а так же сказать всё может артист. Здесь, как я уже сказала, их двое, вернее, трое, считая Автора. Однако, видно, как даже самый хороший артист расцветает в условиях хорошей режиссуры, и сами артисты это прекрасно знают. Мне так хвастались этим постановщиком! Кстати, я говорила, что этот хороший артист, он же Оргон – мой отец? ;-)