Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
В один пост не поместилось.
собсно,перевод
Никто не разбудил господина Этцеля и ничто не потревожило его; он и сам лежал без сна, не зная больше ночного покоя.
Пинком и ударом кулака он откинул полог своего шатра. Перешагнул через лежащую вповалку охрану; на его лице отразилась раздражение при виде спящих стражей.
Властитель гуннов вдыхал слабые запахи костра, тлеющего на перемешанном с влажной землёй снегу, разгорячённых лошадей и влажной кожи. Подняв свою лысую голову со свисавшей на шею единственной прядью, он посмотрел на изборождённое ветрами небо; покачивающиеся между их потоками звёзды ещё не знали о наступающем утре. Он увидел по ту сторону лагеря палатку, стоявшую на сгорбившемся пригорке, и знамя над ней, и копьё рядом, и к копью прислонённый щит.
Господин Этцель прошёл через лагерь и остался стоять у щита. Этот щит и лицо господина Этцеля могли поспорить между собою в том, кто больше получил отметин в бою.
Этцель вошёл в палатку и почувствовал, что упёрся в изголовье кровати.
- Спишь ли, друг? – спросил он.
- Нет, господин Этцель, – ответил голос, полный терпения.
- Скоро рассвет, – сказал господин Этцель. – Почему ты не встаёшь? Нет, лежи! Я хочу сидеть с тобой и разговаривать с тобой, пока ещё темно. Разговаривать днём, в сёдлах, когда всё кишит глазами и ушами, мне не по душе.
- Говори же, господин, – сказал друг Этцеля. Кровать заскрипела, когда гость сел.
- Что случилось, друг мой, – начал господин Этцель, – что я больше не могу заснуть? Я так устал. Мой путь был так далёк. Если бы я хотел вернуться обратно, я бы уже не нашёл начала. Я не нашёл бы пустыни, что породила меня, ибо пустыня кочует, так же как её дети, люди и звери. Та, что была моей женой, мертва. Мои сыновья мертвы. У тебя есть дочь – у меня нет и того. Я сыт по горло завоеванием королевств и накоплением сокровищ, которые ничего не стоят для меня. Мне надоело ступать по головам. Я взывал к богам двадцати родов и знаю теперь, что они слабы, когда человек обращается к ним в беде. А я хочу..! Но никакой хмель больше не опьяняет меня, ни тот, что от крови, ни тот, что от вина. И хмель моих великих путешествий выветрился. Всё, что ни есть вблизи и вдали – всё мертвит меня. Где моя цель? Вот что ты должен сказать мне, друг мой.
- Возьми себе жену, господин, – ответил друг Этцеля.
Тот рассмеялся. И в смехе его звенел гнев.
- Женщину! – произнёс он. – Двор моей столицы чёрен от баб. Когда наша глубокая река вся полна их телами от горизонта до горизонта, тогда я и все мои воины скачем, как мы это любим, широко рассыпавшись, не замочив копыт, к другому берегу…
- Я говорю не о женщинах, господин Этцель, – сказал друг, – а о женщине.
- Любишь ты играть словами, друг, как только начинаешь отлынивать от игры мечей, – перебил Этцель. – Хельхе взяла моё сердце; она подарила мне сыновей. Хельхе умерла. Мои сыновья умерли. Я больше не отдам своё сердце женщине. Да и жена – не цель для человека.
- Господин Этцель, вдалеке живёт одна дама, одна королева, вдовая и красавица. Если бы она была завоёвана – я пожелал бы её в жёны тебе.
- Нет женщины, которая не была бы завоёвана, – сказал господин Этцель.
Человек, чей голос был полон терпения, покачал головой.
- Ещё луна не прошла полный круг с тех пор, как она овдовела, так что нет такого короля, господин Этцель, который добился бы её, все сватались напрасно.
Этцель запрокинул голову назад.
Его кулак упал на колено.
- В мире нет короля, кроме меня, – сказал он. – Захоти только я посвататься, у меня довольно сокровищ для того, чтобы заставить даже глыбу льда пойти за меня.
- Даму, господин Этцель, не принудить сокровищами. Она богата, как море. Эта госпожа может выстроить мост от своей столицы до твоей и, проскакав по нему через все разделяющие вас земли, у всех нищих тех земель выкупить их нищету. Но даже если бы она была беднее выметенной ветром отмели, верную жену в трауре по мужу не смягчили бы все короны, которые ты носишь.
Господин Этцель молчал. За пологом палатки свистел ветер.
Вдали завыли псы, продрогшие этой сырой ночью. Сквозь щель в завесе на лицо Этцеля падал серый свет, в котором его рот казался шрамом среди других шрамов. С трудом этот рот открылся.
- Так кто же эта жена, – и кто тот муж, которому она остаётся столь верной?
- Жена эта – Кримхильда, дочь Уте; её братья носят корону Бургундии. Мужем был Зигфрид, сын короля Зигмунда. Вместе с братьями Кримхильды и всеми их вассалами он однажды отправился на охоту в Оденвальд. И мертвецом он вернулся домой с той охоты.
- Друг, – сказал господин Этцель с кривой усмешкой, – ты лучший из моих людей. Ты не откажешь мне. Исполни мою причуду!
- Готов служить, господин.
- Съезди для меня в одну бессмысленную поездку.
- Куда, господин Этцель?
- В Бургундию, друг. Посватай Кримхильду за меня!
- Готов служить, господин.
- Сватай, как сватал бы на небесах своего кроткого бога, к которому ты всё хочешь меня поворотить. Вымани женщину, эту верную жену, из складок её вдовьего покрывала. Расскажи ей обо мне, друг, ведь ты так богат на добрые слова. Скажи ей: мужчина и король, которого ты сватаешь, имеет корон больше, чем волос на голове. На его лице столько шрамов, что улыбка не может между ними протиснуться. Пусть она придёт и разделит с ним лагерь с палатками из конской кожи, на которой засохла кровь. Пусть она подарит ему наследника тех бескрайних земель, которые он, проскакав поперёк всего мира, разграбил и опустошил… Но если Кримхильда и скажет да – твоя поездка бессмысленна. И если она скажет нет – твоя поездка бессмысленна. Если она скажет нет – она меня отвергнет. Если она скажет да – тогда я её отвергну.
- Отпусти меня в увольнение, господин Этцель, дай дружину и доброго коня. В стране ещё зима.
- Скачи! – сказал Этцель и встал. – Два или три раза луна станет чёрной и побелеет опять, прежде чем ты вернёшься. Я буду ждать не знаю чего. Не торопись, дай мне подождать! Как только ты вернёшься – ты ещё даже не начнёшь говорить, а смысл твоей поездки исчезнет.
- Жди меня, господин, – сказал друг Этцеля.
Ещё не рассвело, когда он вышел из палатки и взял щит, который был прислонён к копью. Иссечённая старыми ударами поверхность несла изображение герба Рюдигера фон Бехларн.
***
Когда скакавший с востока Рюдигер фон Бехларн достиг Вормса, на всех могучих башнях крепости бургундских королей, сияя в весенних лучах, уже таял снег.
Рюдигер выпрямился в седле и приложил руку ко лбу, защищая глаза от солнца, заходившего за холмы по ту сторону Рейна. Присмотревшись, он покачал головой. Бургундское знамя со славным гербом короля не реяло на ветру. На узком мосту между башнями властный металлический голос трубы не извещал о госте. Не было слышно ни зверя, ни человека, даже когда посланец короля Этцеля поднялся на крепостной холм вместе со своими равнодушно и хитро глазевшими по сторонам спутниками.
Далеко внизу сиял Рейн, скованный льдом у берега и чёрный там, где пробивалась вода. Ничего живого не было на холмах и на равнине, кроме ворон, которые тенями разлетались к своим гнёздам. Рюдигер взъехал на мост. На нетронутом снегу не было следов. Под мостом мрачно ярилась бездна. Влажный снег мерно падал туда, вниз.
Рюдигер ударил кулаком по створке ворот. Он постучал второй раз и третий. Он ждал; его конь, фыркая, мотал головой. Сопровождавшие посла гунны Этцеля, засидевшиеся в сёдлах, перешёптывались друг с другом. Их стрелы, тонкие и тёмные, словно хворост, костями торчали из кожаных и меховых колчанов, выделяясь на фоне ледяного неба; всадники сдавливали коленями рёбра коней – те беспокойно дрожали из-за скрипа досок под их копытами. С разинутыми ртами изумлялись гунны высоте стен, которые, казалось, чем ниже садилось солнце, тем выше возносили к небесам своё одиночество и гордыню.
- Ну же, – снисходительно проворчал Рюдигер. Тут один из всадников, что находился вплотную к нему, издал клокочущий смешок. Его конь взбрыкнул, бросился мимо Рюдигера, круто повернул, подпрыгнул всеми четырьмя ногами, внезапно встал на дыбы, вихрем забарабанив копытами по откликнувшимся грохотом воротам. Смех других гуннов заглушил добродушную брань владетеля Бехларна.
Створки ворот приоткрылись. В возникшем узком проёме стоял человек, чей силуэт чернел на фоне тоскливо-пустого, занесённого снегом двора. Его волосы были серыми, и серым сделалось его лицо, на которое бросила тень горечь вражды.
Он и владелец Бехларна посмотрели друг на друга. Всадник склонился с седла.
- Воин, ты Дакнварт, брат Хагена? - спросил он, словно не веря собственным глазам.
Рот человека с трудом приоткрылся, губы изогнулись.
- Это я, – сказал он, и голос его звучал заржавленно. – А ты маркграф Рюдигер фон Бехларн, с которым я побратался, обменявшись братским поцелуем и рукопожатием. Добро пожаловать, маркграф Рюдигер!
Четверо слуг-теней безмолвно открыли непокорно заскрежетавшие ворота. Слуги-тени стали по углам. Рюдигер въехал во двор.
Его гунны гурьбой хлынули за ним.
Ворота закрылись. Рюдигер огляделся. Узкие окна крепости были как мёртвые глаза, лишённые света, глубокие, словно пещеры.
Собор, высившийся чудовищной громадой, возносил сотню своих башенок к небу, словно молитву, которая, ударившись об его глухую преграду, падала, сброшенная наземь, и оставалась лежать мёртвой. Два жалких следа в снегу нарушали белизну церковной лестницы. Женщина вошла туда. Женщина усталая и старая.
- Воин, – сказал владетель Бехларна, – это ли Вормс, крепость рейнских королей, – или это Авалун, царство мёртвых?
- Это Вормс, – ответил брат Хагена с насмешливой ухмылкой и наклонил голову: – Когда ты был здесь в последний раз?
- Это было, – сказал Рюдигер, – когда король Гунтер принял регалии своих отцов, и священник благословил его на царство в этом чудесном соборе.
- Ну, – сказал Данкварт, – это было тысячу лет назад. Как думаешь, когда благословение выдыхается?
Изумлённые глаза владетеля Бехларна вернули ему вопрос.
Рюдигер покачал головой.
- Где, – спросил он, – Уте, госпожа, в чьих глазах светилась её душа, так что каждый, кто её видел, хотел бы назвать её матерью? Где Кримхильда, принцесса, которая, проходя мимо серых камней этой крепости, заставляла их светиться? Где Геренот, которого нигде, кроме как в церкви, не видели без его славных гончих? Где король Гунтер и дитя Гизельхер? Он все умерли недавно, и поэтому весь Вормс похож на склеп?
- Только один умер, – ответил Данкварт, – только один, воин, – и даже не так уж недавно. Спустись на землю, бехларнец! Стены не светятся, когда Кримхильда проходит мимо. Господин Геренот не ездит больше на охоту; нет у него славных гончих; он своей рукой перебил их. Гизельхер юноша, но уже давно не дитя. А те, на кого смотрит королева Уте, плачут, а не хотят назвать её матерью. Откуда ты явился, бехларнец, и к кому?
- Я посланец от короля к королю, – сказал Рюдигер и одним махом соскочил с коня. – Спроси Гунтера, не пожелает ли он меня принять.
Брат Хагена передёрнул плечами. По его знаку слуги-тени вышли вперёд. Они глазели на всадников, которые, замерзая и находясь в своенравном расположении духа, горячили коней, заставляя их вытаптывать в снегу варварские, но затейливые фигуры.
- Дай им место под лагерь, – сказал Рюдигер. – Больше ничего не нужно. Всадники Этцеля не нуждаются ни в чём, кроме того, что входит в поклажу их коней.
- Господин Этцель – это тот, кто послал тебя? – спросил Данкварт, покосившись на него.
- Да, – отвечал Рюдигер.
Данкварт больше ни о чём не спрашивал. Он оскалился, развернулся и молча повёл за собой Рюдигера, который так же молча следовал за ним.
Но бехларнец скоро прервал молчание.
- Ты ведёшь меня во дворец? – спросил он. – У короля Гунтера гости, раз он находится в пиршественной зале?
Брат Хагена покачал головой.
- У короля Гунтера нет гостей, хоть он ещё ждёт их, – ответил он. – Но после возвращения с одной злой охоты он любит оставаться один в большой зале, где может издалека заметить людей, которые войдут к нему. Он любит сидеть, прислонившись спиной к стене и направив глаза на открытую дверь. Он сторонится женской половины дворца и галереи, где много окон, и сидит в пустой зале, и никто не знает, о чём он думает.
Рюдигер промолчал в ответ. Они шли дальше. Они прошли мимо постройки, стоявшей недалеко от собора и крепости, но наособицу от них, увенчанной каменным крестом, с могучими запертыми дверями, чёрно-серую в свете снежного дня. Двое стражей-теней стояли перед ней, опершись на копья, недвижные, как каменные фигуры.
- Что это? – спросил Рюдигер, остановившись. – Я не знаю это здание.
Брат Хагена неохотно задержал шаг.
Угрюмо обернулся он через плечо.
- Здесь похоронен Зигфрид, – сказал он.
Глаза Рюдигера задержались на дверях и на следах женских ног, читавшихся на снегу. Свежие следы, едва примявшие белый покров, вели внутрь, но не обратно.
Марграф Бехларна хотел задержать Данкварта вопросом; но тот уже пошёл дальше, тяжело и быстро, остановившись только у входа во дворец, чтобы подождать Рюдигера. Прежде чем гость его нагнал, бургунд отступил обратно к темноте и прохладе стен, и его шаги звучали громко на камнях, так как он нарочно ступал так, чтобы предупредить о своём появлении.
Рюдигер следовал за ним, ничего не понимающий, но безмолвный.
***
На короле Гунтере не было ни нагрудной цепи, ни короны; он был одет в старое платье. Потускневшие волосы свисали вдоль щёк, а когда он поднял глаза, и Рюдигер встретился с ним взглядом, то заморгал, как делают живущие в глубоких пещерах звери, если они вспугнуты преследующим их светом дня.
Король слушал известие Данкварта о госте так, как будто был болен. Хотя Гунтер и узнал Рюдигера, казалось, что он даже не заметил его неожиданного прибытия. Он улыбался страшной улыбкой. Данкварт неподвижно смотрел на своего короля, смотрел на эту страшную улыбку. Вассал так сильно стискивал зубы, что у него глохло в ушах. И всё же слышал голос владетеля Бехларна, который запинаясь, произносил: «Господин Гунтер… король Гунтер…».
Бехларнец упал на колени.
Из горла Данкварта вырвался скулящий звук, как скулит оставленная взаперти собака, которая хочет и не может попасть к своему хозяину.
Король Гунтер посмотрел на него и улыбнулся.
Он попытался подняться. Это удалось ему только на третий раз. Король протянул руку Рюдигеру.
- Встань, – сказал он тихим и осипшим голосом. – Перед кем ты преклоняешь колени?
Но Рюдигер не встал. Он продолжал держать короля за руку, чувствовал его болезненный жар и искал в человеке, который стоял перед ним, того Гунтера, которого знал с прежних времён.
Да, это был только призрак его глаз, в которых, затенённое синевой юности, жило усталое знание тайн древнего и великого рода. Это был призрак его рта, который цвёл улыбкой, когда Гунтер ещё не носил вормсской короны, а теперь скрывал в уголках губ мудрую печаль человека, знающего о преступлении и не воспротивившегося ему. Это был призрак его улыбки, которая когда-то очаровывала, как гостеприимство бургундов. Это был призрак его рук, чьё пожатие означало когда-то обещание помощи и исполнение просьбы. Это был призрак короля Гунтера, это был не он сам.
- Господин маркграф Рюдигер Бехларнский, – сказал призрак короля, – как красноречивы твои глаза и как испуганно молчит рот! Мы давно не виделись. Ты служишь великому и удачливому господину. Я думаю, он не хотел бы видеть тебя стоящим на коленях перед другим королём… Какая тёплая у тебя рука… Ну же, вставай! Что привело тебя ко мне, Рюдигер?
Бехларнец поднялся и посмотрел пустым взглядом на пустые стены зала; холод исходил от них, они заставляли дыхание останавливаться .
Эти лишённые ковров каменные стены стояли, сверкая своей серостью, как величественное и неумолимое одиночество их призрачного хозяина.
Король Гунтер снова сел. Его худые руки искали опоры и поддержки в спинке широкого трона.
- Что привело тебя к нам, Рюдигер? – повторил он, и от владетеля Бехларна не ускользнуло выражение скорбной терпеливости в его голосе. Глаза короля Гунтера смотрели выжидающе. Рюдигер выпрямился и перевёл дыхание.
- Я приехал, – сказал он, – как посол господина Этцеля…
Король Гунтер поднял голову несколько торопливо. Слабая улыбка зазмеилась в уголке его рта.
- Король Этцель томится по короне Бургундии? – спросил он с мягкой насмешкой. – Он может её получить, Рюдигер.
- Ты ошибаешься, король, – сказал бехларнец, – и всё же прав. Господин Этцель стремится к венцу Бургундии, что зовётся твоей сестрой Кримхильдой, и сватает у тебя через меня её руку.
Рюдигер услышал в зале у себя за спиной шорох шагов; это был Данкварт. Но он не обернулся; он смотрел на Гунтера.
Король подался вперёд. Его губы раздвинулись, и моргание глаз стало сильнее, как будто он попал в чересчур резкий свет.
- Безумие! – пробормотал он.
Друг господина Этцеля поднял свои честные глаза. Лёгкий румянец набежал на его лицо от нанесённой ему обиды.
- Не говори, что это безумие, король, – возразил он. – Человека, который сватается к твоей сестре Кримхильде, с полным правом называют господином всей земли. Ты предложил ему корону Бургундии. Если он возжелает простереть над чем-либо свою руку, он не прервёт бег своих коней, пока не получит то, чего хотел, и не бросит свои силы на захват новой цели.
Господин Рюдигер оборвал себя. Шелестевшие за его спиной шаги приблизились быстро и с неостановимой решимостью. Рюдигер резко повернул голову. Его взгляд столкнулся со взглядом Данкварта, чьи глаза пылали от гнева.
Король Гунтер рассмеялся коротким хриплым смешком.
- Ты неверно понял меня, Рюдигер, – сказал он. – Боюсь, король Этцель не знает, к кому он сватается…
- Он знает это, – отвечал бехларнец, – от меня…
От этих слов в призрачных глазах Гунтера замерцала тень его улыбки.
- От тебя! – произнёс голос призрака. – Ты рассказывал господину Этцелю о Кримхильде? Я так и слышу твои речи, бехларнец! Златовласая Кримхильда стала ещё более золотой в твоих словах, не так ли? Рассказывая, ты представлял её царственной девой, об руку с матерью идущей в собор с гордым и смиренным челом, опущенными перед лицом тайны веками, с нераспустившимися розами губ. Не живёт ли она в твоих воспоминаниях как женщина, которая была замужем и произвела на свет детей и только для тебя остаётся вечно юной? Ты не думал, когда рассказывал о ней Этцелю, что её бесконечно нежные глаза, пожалуй, стали ещё красивее, когда научились проливать слёзы о смерти Зигфрида?
- Это не так? – серьёзно спросил бехларнец.
Бледная улыбка Гунтера стала шире, когда он встал и подошёл к послу Этцеля. И он по-прежнему улыбался, когда поднял свои худые бледные руки и положил их на плечи Рюдигера. Однако когда его лицо оказалось совсем рядом с лицом посла, когда Рюдигер увидел глаза короля совсем близко от своих, он невольно подумал – и не понимал, почему – об аде и о вечном проклятии.
- Я скажу тебе, Рюдигер, – прошептал король возле самого рта владетеля Бехларна, – крепость Вормса стала как костехранилище, в котором мёртвые блуждают в полдень и в полночь…
Губы Рюдигера приоткрылись, но худая рука короля закрыла ему рот, не дав ничего сказать.
- Ты должен видеть Кримхильду, – сказал он. – Ты должен принести ей сватовство Этцеля и выслушать, что она на это скажет.
Его глаза нашли Данкварта, который тенью стоял за спиной Рюдигера и ждал.
- Иди к моей сестре, Данкварт, – сказал он и с небольшим дрожаньем губ прибавил: - Ты, без сомнения знаешь, где её найти. Доложи ей, маркграф Рюдигер фон Бехларн прибыл, чтобы поприветствовать её. Мы ждём её в каминной зале возле огня.
Брат Хагена посмотрел как человек, собравшийся проделать бесцельный путь. Его шаги прошуршали по камням пустой залы. Рюдигер ушёл тяжело и основательно. Шаги Гунтера не были слышны.
***
Огонь горел в зале, и на огонь смотрел скрипач Фолькер фон Альцай. Когда Рюдигер подошёл к нему, он поднял глаза и протянул руку для приветствия. Рюдигер не принял её. Он стоял и смотрел на шпильмана.
- Идут ли в Бургундии годы быстрее, чем в Бехларне, – спросил он, качая головой, – коли с тех пор, как мы в последний раз виделись, время забрало твои светлые волосы, сделав их седыми?
Скрипач развлекался, рисуя смычком руны на сером камне. То, что искривило его губы, когда он услышал эти слова, не было похоже на улыбку.
- Ты по-прежнему поёшь в сумерках, сидя рядом с горящими благовониями, так что все, кто находятся в зале, затихают, и сама госпожа Уте поднимает голову от ткацкого станка, чтобы прислушаться к тебе?
- Нет, Рюдигер.
- Струны лопнули на твоей скрипке, шпильман. Ты не натянешь новые?
- Не стоит, Рюдигер!
Занавес у входа, разделившись пополам, открылся. Появились две женщины-тени. Они склонили головы. Уте вошла в зал. Трое её детей, сыновья, следовали за ней. Дочери недоставало.
У огня они и Рюдигер собрались все вместе. Гизельхер поворошил угли, оживляя огонь. Геренот зажёг факелы. Они не желали слуг, нарушивших бы их одиночество, и своими руками делали чёрную работу. Гигантские тени играли на белых стенах.
- Вы прибыли как посол Этцеля, – сказала госпожа Уте.
Она казалась озябшей. Она плотно куталась в плащ, который был на ней. Заговорив, она обратила свои прекрасные старые глаза на Рюдигера.
- Госпожа, – сказал бехларнец, – придайте моему сватовству вес вашей поддержкой.
Госпожа Уте горько рассмеялась.
- Вы так говорите, господин – сказала она, – как если бы Кримхильда ещё была в моих объятиях, была достаточно близко, чтобы слышать мой голос. Кримхильда более не слышит меня … Я надеюсь, у вашей супруги всё хорошо, и что поделывает Дитлинда, ваша нежная дочь?
Рюдигер не отвечал, потому что смотрел на неё и тонул в её глазах. Он слышал только голос дамы, который выдавал, что в глубине её души не прекращаются горькие слёзы.
И её горе выходило порой наружу, как неупокоенная душа является из незапертого склепа, и это горе вовек не имело утешения… вовек… вовек…
Король Гунтер покашлял, как будто у него пересохло в горле. Фолькер резко обернулся. Как голодный коршун его взгляд метнулся мимо Рюдигера к двери. Сухие растрескавшиеся губы приоткрылись, как будто он умирал от жажды и никак не мог умереть. Рюдигер обернулся. Данкварт был уже здесь и держал занавесь поднятой.
Женщина вошла. Эта женщина была Кримхильда.
Господин Рюдигер хотел пойти ей навстречу. Но на полпути остановился и упал на колени. Его голова опустилась; он не нашёл слов для приветствия.
Так же безмолвно стояли остальные. Глаза Кримхильды, сильно покрасневшие, обратились на Гунтера – тот глядел в сторону, на Геренота – тот опустил веки, на Гизельхера – тот закусил губу. Она посмотрела сквозь Фолькера фон Альцай, не замечая голодного крика, который он, казалось, издавал всем своим существом.
Она не взглянула и на мать; каждая морщинка на лице Уты задрожала.
Она обратила взгляд на безмолвно склонённую голову Рюдигера.
- Господин маркграф фон Бехларн, – сказала она тусклым голосом. – Приветствую вас. Мне сообщили, что вы прибыли в Вормс как посол Этцеля, вашего господина. Господин Этцель может гордиться, что ему выпала судьба иметь такого вассала, как вы. Есть короли, у которых меньше добрых друзей…
- Моё послание, госпожа, – сказал бехларнец и поднялся, – направлено к вам!
Губы Кримхильды раздвинулись, но её гримаса мало была похожа на улыбку.
- Вы, должно быть, ошибаетесь, господин, – ответила она. – Я больше не человек, люди могут получить весть из мира. А я тень. Теням, – продолжала она с тайным трепетом, – уже не отправить послание. Им приносят самих себя.
Глубоко закутавшись в плащ, вдова сделала шаг к Гунтеру, но не стала к нему приближаться. Она поймала его взгляд своими глазами; не дыша, с кровью на искусанных губах, смотрел он на неё.
- Вы изволили сказать, – промолвила она, – что имеете сообщить мне нечто важное. Важно для меня, как вам известно, только одно: месть за смерть моего мужа. Вы, наконец, готовы к этому?
- Нет, Кримхильда, – сказал Гунтер хрипло.
На Кримхильду, на бледной коже которой вспыхнул кровавый огонь, стало страшно смотреть. Она подошла ближе к брату, но при этом казалось, будто, напротив, она притянула его к себе своими кровавыми глазами – его, измученно сопротивлявшегося.
- Король Гунтер, – сказала она, не повышая тона, – я прошу тебя как короля и помазанника Божия: помоги мне в моей мести убийце Зигфрида, моего мужа.
Рука владетеля Бехларна вцепилась в руку шпильмана, рядом с которым он стоял; пальцы Рюдигера чувствовали игру напряжённых мускулов, сопротивлявшихся его хватке.
- Спаситель наш на кресте! – сказал бехларнец беззвучно. – О чём говорит дама?
Фолькер не ответил.
Брат и сестра смотрели в глаза друг другу. Король Гунтер сказал:
- Тысячу ты раз просила ты меня, Кримхильда. Тысячу раз я давал тебе ответ. Я охотнее выброшу свою корону и отправлюсь отсюда нищим, уйду в пустоту и никогда не вернусь, чем предам верность своего вассала!
Безумное выражение исказило рот Кримхильды смехом.
- Ах, король Гунтер, – сказала она, – с каких пор ты стал таким лицемером? Я знаю одного, с кем ты заключил братство на крови, и чью верность предал, и который был твоим родственником.
Красный огонь факела играл на застывшем лице Гунтера точно так же, как на серых камнях.
- Не об этом сегодня речь, сестра, – процедил король сквозь зубы.
- Об этом речь сегодня и вовеки, – возразила Кримхильда. – С этим я встаю и с этим ложусь. А если я засну между первым и третьим криком петуха, то вижу во сне всегда одно и то же. Я не прекращу говорить об этом, пока могу двигать языком. Я не сложила руки в молитве с тех пор, как мои пальцы коснулись кровавой раны в сердце Зигфрида. Я не молилась в соборе с тех пор, как там несёт караул почётная стража у гроба Зигфрида. Ты стал Богом, к которому я взываю, воздев руки: «Услышь меня!». Но ты глух, как был глух Бог в ту последнюю ночь в соборе. Произошла несправедливость, какой ещё не случалось. Кровь была пролита, и не отомщена…
Она сделала ещё шаг к нему, подняв руку и почти касаясь его этой вытянутой рукой, от которой, казалось, исходил режущий холод.
- Брат! – сказала она. – Где брат твой Зигфрид?
Гунтер ничего не сказал. Никто ничего не сказал. В камине обрушился кусок горящей древесины. Король Гунтер повернул голову и разразился хохотом.
- Ну, Рюдигер? – воскликнул он и ударил в ладоши. – Небылицы ли я тебе рассказывал? Ты всё ещё желаешь передать послание короля Этцеля?
Кримхильда перевела взгляд на Рюдигера, который подошёл к ним, смущённый, но не потерявший почву под ногами, растерянный, но исполненный решимости.
- Что ты хочешь от меня, Рюдигер? – спросила Кримхильда почти беззвучно.
- Госпожа, – отвечал он, прямо на неё направив свои честные, спокойные глаза, – мне кажется, что я пришёл в горящий дом, попал на тонущий корабль, в дом, где лежит умирающий или мёртвый. Но своё послание я сообщу. Этого ждёт от меня мой господин.
- Господин Этцель, – сказала Кримхильда, и так произнесла это так, будто видела в огне камина край света.
- Да, госпожа, король Этцель. Он сватается к тебе через меня.
После этих слов последовало молчание. Все глаза остановились на Кримхильде – та осталась неподвижной. Мать открыла рот, как будто хотела заговорить с дочерью. Но слова угасли у неё на губах.
Кримхильда глубоко вздохнула, и второй раз, и третий. Она дрожала от гнева с головы до ног.
- Вы знаете, господин маркграф Рюдигер, – сказала она, – что в доме моих братьев каждая моя обида остаётся безнаказанной.
Тень мелькнула между Кримхильдой и огнём. Это Гернот, вспыхнув, бросился к ней.
- Сестра! – крикнул он. Они смерили друг друга глазами, оба дрожащие, оба погружённые в огонь и лёд.
- Ну?- прошелестела Кримхильда после долгого ожидания. – Ну же, брат?
Тишина и дыхание. Треск огня. Муки тлеющего факела.
- Ну, Геренот? – спросила Кримхильда, сильно наклонившись вперёд. – Ну, мой младший брат, который так любил охоту и теперь оставил её, ты хочешь наказать меня ложью? Или ты хочешь добиться справедливости для меня? Хочешь ты быть мстителем за моего мужа?
- Почему ты спрашиваешь, когда знаешь ответ? – прокричал Геренот яростно.
- А почему тогда вы соглашаетесь с тем, что Рюдигер меня сватает, когда вы знаете ответ? – спросила Кримхильда. – Я женщина. Мой защитник мёртв. Беззащитность оскорбляет меня.
Она выпрямилась, она приготовилась к уходу.
- Скачите домой, маркграф Рюдигер, – сказала она. – Когда господин Фолькер ещё играл на скрипке и пел, он пел о чёрном высоком дереве, которое испускает яд из своих листьев. Не дышите больше отравленным воздухом, и вы не будете прокляты.
Бехларнец хотел ответить, но движение занавеса, который взмётывался и опадал, опередило его. Шаги человека прозвучали по плитам, без тревоги, почти радостно. Голос человека прозвенел в комнате, без тревоги, почти радостно:
- Добро пожаловать в Вормс, Рюдигер, – сказал Хаген фон Тронье.
Кримхильда замерла, окаменев. Потом резкими шагами покинула залу.
Хаген фон Тронье посмотрел ей вслед. Он хлопнул бехларнца по плечу. Оглянулся на госпожу Уте, которая, побелев как снег, прошла мимо него и вышла из залы. Он вполголоса рассмеялся, глубоко вздохнул.
- Верно, не пустяк, – заметил он, – привёл тебя в Вормс, Рюдигер…
- Не пустяк, клянусь Богом! – откликнулся Гунтер с небольшим смешком. – Сватовство Этцеля к Кримхильде.
Владетель Тронье повёл головой, оглядываясь. Он вскинул подбородок так, что тот высвободился из-под кольчужного колпака, и борода встала дыбом.
- И Кримхильда..?
Фолькер фон Альцай вытолкнул из себя глухой звук. Из-под его бровей, всё время нахмуренных, полыхнул взгляд в сторону Хагена.
- Глупец! – произнёс он.
Гунтер пожал плечами:
- Она дала королю Этцелю и его послу тот же ответ, который давала всем, кто к ней сватался.
Хаген фон Тронье удовлетворённо вздохнул.
-Не сделай она этого, – сказал он, – скажи она да, ты должен был бы сказать нет, король Гунтер.
Братья переглянулись. Рука Фолькера больше не поигрывала смычком.
- Почему? – спросил бехларнец.
- Почему? – спросил король Гунтер. Взгляд, который он кинул на Хагена, не был дружелюбным.
- Попросту потому, – ответил Хаген, покосившись вокруг, – что второй супруг Кримхильды сгодился бы для того, чтобы мстить за первого.
Разгневанный вскрик, вырвавшийся у Гизельхера, заглушил его слова. Гунтер, побледнев, вскочил с места. Геренот рассмеялся своим прекрасным, гневным смехом, так что волосы начали танцевать на его голове. Фолькер фон Альцай закинул за спину свою скрипку и перехватил смычок, как меч.
- Твои слова ещё дурнее, чем твой дурной поступок, Хаген фон Тронье, – выкрикнул он, перекрыв голоса остальных.
- Я не уразумел смысла ваших слов, Хаген фон Тронье, – сказал бехларнец.
Хаген стоял, широко расставив ноги, и переводил взгляд с одного на другого. Его сдержанный смех, который никогда не бывал громким, сделался, однако, так силён, что его плечи затряслись. В единственном глазу, что оставила ему битва при Васгенвальде, замерцал слабый тёмно-зелёный огонёк, какие светятся ночами на тающих льдах.
- Вы обезумели, – начал он вполголоса. Однако с каждым словом рушилось его самообладание, как удары камней пробивают доспех. – Обезумели… бессмысленно… помешались! Господин Этцель! – Он расхохотался, закинув назад голову. – Господин Этцель..! – Он громко ударил в ладоши. – Это тот человек, что годится Кримхильде. Если бы я не был твоим вассалом, король Гунтер – я хотел бы быть вассалом Этцеля! Славный малый… Язычник… мне он по нраву! Он входит в церковь, только если хочет ограбить её. Слишком короткая шея – не может склониться ни перед Богом, ни перед человеком! Он – и Кримхильда! И вот уже перед свадьбой: «Чего ты желаешь, Кримхильда!». Он швырнёт весь мир к её ногам. Но она не хочет всего мира. Она хочет нечто иное. «Чего, Кримхильда, чего?!» – «Господин Этцель, поймай мне убийц Зигфрида, моего мужа»… «Моя госпожа, охотно!..». И господин Этцель несётся в горячей скачке и привозит своей жене убийц её первого супруга, обессиленно переваливается через луку седла, берёт их, волочит к ней за шеи, по две в каждой руке: «Они твои, Кримхильда!».
Король Гунтер так сильно рванулся вперёд, что почти коснулся губ владетеля Тронье.
- Я запрещаю тебе, Хаген, ты слышишь меня? Я запрещаю тебе, – прошипел он, и зубы его стучали, – так говорить о Кримхильде, моей сестре.
Хаген Тронье не отступил назад. Его глаз сощурился, почти исчезнув, в бороде блеснули зубы, зубы зверя, сильные и крепкие.
- Гунтер, король Гунтер, – прошептал он. – Только один глаз у меня; вырви его – мне он не нужен! И без глаза я вижу больше, чем ты. Ты совершил поступок, король Гунтер – он оказался сильнее тебя. Теперь ты боишься не только дел, но даже собственного зрения и слуха. Я не оказался слабее моего поступка; я стою на своём, моё дело исходит из сердца и будет исходить из сердца. Мои уши слышат, мой глаз смотрит для тебя. И это необходимо, король Гунтер! – Он кинул взгляд вокруг, угрюмо, тяжело, как будто разгневанный близостью других. Но продолжал речь.
- Видел ли ты утреннее шествие, когда Кримхильда со своими дамами идёт к Зигфриду? Ты нет, господин Гунтер, а я – да. Считал ли ты, сколько золота несут дамы Кримхильды в своих плащах, красного золота, которое они каждое утро берут из клада нибелунгов? Ты нет, господин Гунтер, а я – да. Считал ли ты, сколько нищих, которых Кримхильда зовёт к себе, ожидают её у гробницы Зигфрида, ожидают, молясь, и их молитва – проклятие? Ты нет, господин Гунтер, а я – да! Видел ли ты зрелище, которое открывается нищим, когда двери гробницы, наконец, распахиваются, и стражники падают на колени, и Кримхильда стоит за могильным камнем, положив на него руку, а её дамы вокруг, бледные от слёз, ночных молитв и ненависти? Ты нет, господин Гунтер, а я – да! Видел ли ты, что каждое утро происходит, когда Кримхильда выходит из гробницы, её дамы подают знак, и нищие… Никому не приходится говорить им, что они должны упасть перед этой женщиной на колени; они сделают это сами, они бросятся в снег, протянут руки – не для того, чтобы просить милостыню, о нет. Они приносят ей себя, они теснятся, они хотят быть взяты ею. Мы твои, госпожа! Вот мы! И Кримхильда, твоя прекрасная сестра, прекраснее теперь, чем она когда-либо была, кладёт золото в их протянутые руки, проливает искрящийся дождь и говорит таким голосом, король Гунтер, от которого наступила бы зима, если бы зимы не было. «Во имя Зигфрида, что был убит, а убийца его живёт!». Слышал ли ты обращённые к вдове благодарный вой и крики боли о безнаказанном злодеянии? Слышал ли ты, как они говорят: «Королева, что мы должны сделать для тебя»? Видел ли ты взгляд Кримхильды, с которым она отвечает им «Ничего!» – потому что она, эта женщина, так хорошо, знает, что постепенно, без её участия, без её приказа, наступит день, когда из этих нищих мозгов вырвется желание отблагодарить мёртвого Зигфрида за его золото и добыть его вдове справедливость? Этого она ждёт. И поэтому все ждут. Ты тоже, господин Гунтер. А я – нет!
Его чеканный шаг прозвенел по камням. Он встряхнулся так, что от кольчужного колпака разлетелись искры; он был единственным при вормсском дворе, кто жил в доспехах отцов. Короли предпочитали мягкое платье.
Медленно поднял Гунтер опущенные веки. Он смотрел на бехларнца, улыбаясь.
- Ну, Рюдигер?
- Господа, – сказал посол Этцеля. Он касался руками своих волос, ему казалось, что голова его в огне. – Господа, скажите мне одну вещь, потому что я не знал ничего, когда приехал к вам. Зигфрид был убит?
- Да, – сказал Хаген фон Тронье.
Бехларнец посмотрел на него.
- И кто совершил это дело?
- Я, – сказал Хаген фон Тронье.
Посол Этцеля хотел заговорить, но ничего не сказал. Король Гунтер повернул голову.
В залу вошёл знатный юноша, стройный и бледный, ещё почти дитя, и сказал, преклонив колено:
- Господин маркграф Рюдигер, королева Кримхильда велела просить вас посетить её в её покоях.
Мужчины переглянулись. Хаген фон Тронье с шумом выдохнул весь воздух из лёгких. Юноша ждал.
- Иди! – сказал король Гунтер глухо. И осталось неизвестным, кого он имел в виду – юношу или посла Этцеля.
собсно,перевод
Никто не разбудил господина Этцеля и ничто не потревожило его; он и сам лежал без сна, не зная больше ночного покоя.
Пинком и ударом кулака он откинул полог своего шатра. Перешагнул через лежащую вповалку охрану; на его лице отразилась раздражение при виде спящих стражей.
Властитель гуннов вдыхал слабые запахи костра, тлеющего на перемешанном с влажной землёй снегу, разгорячённых лошадей и влажной кожи. Подняв свою лысую голову со свисавшей на шею единственной прядью, он посмотрел на изборождённое ветрами небо; покачивающиеся между их потоками звёзды ещё не знали о наступающем утре. Он увидел по ту сторону лагеря палатку, стоявшую на сгорбившемся пригорке, и знамя над ней, и копьё рядом, и к копью прислонённый щит.
Господин Этцель прошёл через лагерь и остался стоять у щита. Этот щит и лицо господина Этцеля могли поспорить между собою в том, кто больше получил отметин в бою.
Этцель вошёл в палатку и почувствовал, что упёрся в изголовье кровати.
- Спишь ли, друг? – спросил он.
- Нет, господин Этцель, – ответил голос, полный терпения.
- Скоро рассвет, – сказал господин Этцель. – Почему ты не встаёшь? Нет, лежи! Я хочу сидеть с тобой и разговаривать с тобой, пока ещё темно. Разговаривать днём, в сёдлах, когда всё кишит глазами и ушами, мне не по душе.
- Говори же, господин, – сказал друг Этцеля. Кровать заскрипела, когда гость сел.
- Что случилось, друг мой, – начал господин Этцель, – что я больше не могу заснуть? Я так устал. Мой путь был так далёк. Если бы я хотел вернуться обратно, я бы уже не нашёл начала. Я не нашёл бы пустыни, что породила меня, ибо пустыня кочует, так же как её дети, люди и звери. Та, что была моей женой, мертва. Мои сыновья мертвы. У тебя есть дочь – у меня нет и того. Я сыт по горло завоеванием королевств и накоплением сокровищ, которые ничего не стоят для меня. Мне надоело ступать по головам. Я взывал к богам двадцати родов и знаю теперь, что они слабы, когда человек обращается к ним в беде. А я хочу..! Но никакой хмель больше не опьяняет меня, ни тот, что от крови, ни тот, что от вина. И хмель моих великих путешествий выветрился. Всё, что ни есть вблизи и вдали – всё мертвит меня. Где моя цель? Вот что ты должен сказать мне, друг мой.
- Возьми себе жену, господин, – ответил друг Этцеля.
Тот рассмеялся. И в смехе его звенел гнев.
- Женщину! – произнёс он. – Двор моей столицы чёрен от баб. Когда наша глубокая река вся полна их телами от горизонта до горизонта, тогда я и все мои воины скачем, как мы это любим, широко рассыпавшись, не замочив копыт, к другому берегу…
- Я говорю не о женщинах, господин Этцель, – сказал друг, – а о женщине.
- Любишь ты играть словами, друг, как только начинаешь отлынивать от игры мечей, – перебил Этцель. – Хельхе взяла моё сердце; она подарила мне сыновей. Хельхе умерла. Мои сыновья умерли. Я больше не отдам своё сердце женщине. Да и жена – не цель для человека.
- Господин Этцель, вдалеке живёт одна дама, одна королева, вдовая и красавица. Если бы она была завоёвана – я пожелал бы её в жёны тебе.
- Нет женщины, которая не была бы завоёвана, – сказал господин Этцель.
Человек, чей голос был полон терпения, покачал головой.
- Ещё луна не прошла полный круг с тех пор, как она овдовела, так что нет такого короля, господин Этцель, который добился бы её, все сватались напрасно.
Этцель запрокинул голову назад.
Его кулак упал на колено.
- В мире нет короля, кроме меня, – сказал он. – Захоти только я посвататься, у меня довольно сокровищ для того, чтобы заставить даже глыбу льда пойти за меня.
- Даму, господин Этцель, не принудить сокровищами. Она богата, как море. Эта госпожа может выстроить мост от своей столицы до твоей и, проскакав по нему через все разделяющие вас земли, у всех нищих тех земель выкупить их нищету. Но даже если бы она была беднее выметенной ветром отмели, верную жену в трауре по мужу не смягчили бы все короны, которые ты носишь.
Господин Этцель молчал. За пологом палатки свистел ветер.
Вдали завыли псы, продрогшие этой сырой ночью. Сквозь щель в завесе на лицо Этцеля падал серый свет, в котором его рот казался шрамом среди других шрамов. С трудом этот рот открылся.
- Так кто же эта жена, – и кто тот муж, которому она остаётся столь верной?
- Жена эта – Кримхильда, дочь Уте; её братья носят корону Бургундии. Мужем был Зигфрид, сын короля Зигмунда. Вместе с братьями Кримхильды и всеми их вассалами он однажды отправился на охоту в Оденвальд. И мертвецом он вернулся домой с той охоты.
- Друг, – сказал господин Этцель с кривой усмешкой, – ты лучший из моих людей. Ты не откажешь мне. Исполни мою причуду!
- Готов служить, господин.
- Съезди для меня в одну бессмысленную поездку.
- Куда, господин Этцель?
- В Бургундию, друг. Посватай Кримхильду за меня!
- Готов служить, господин.
- Сватай, как сватал бы на небесах своего кроткого бога, к которому ты всё хочешь меня поворотить. Вымани женщину, эту верную жену, из складок её вдовьего покрывала. Расскажи ей обо мне, друг, ведь ты так богат на добрые слова. Скажи ей: мужчина и король, которого ты сватаешь, имеет корон больше, чем волос на голове. На его лице столько шрамов, что улыбка не может между ними протиснуться. Пусть она придёт и разделит с ним лагерь с палатками из конской кожи, на которой засохла кровь. Пусть она подарит ему наследника тех бескрайних земель, которые он, проскакав поперёк всего мира, разграбил и опустошил… Но если Кримхильда и скажет да – твоя поездка бессмысленна. И если она скажет нет – твоя поездка бессмысленна. Если она скажет нет – она меня отвергнет. Если она скажет да – тогда я её отвергну.
- Отпусти меня в увольнение, господин Этцель, дай дружину и доброго коня. В стране ещё зима.
- Скачи! – сказал Этцель и встал. – Два или три раза луна станет чёрной и побелеет опять, прежде чем ты вернёшься. Я буду ждать не знаю чего. Не торопись, дай мне подождать! Как только ты вернёшься – ты ещё даже не начнёшь говорить, а смысл твоей поездки исчезнет.
- Жди меня, господин, – сказал друг Этцеля.
Ещё не рассвело, когда он вышел из палатки и взял щит, который был прислонён к копью. Иссечённая старыми ударами поверхность несла изображение герба Рюдигера фон Бехларн.
***
Когда скакавший с востока Рюдигер фон Бехларн достиг Вормса, на всех могучих башнях крепости бургундских королей, сияя в весенних лучах, уже таял снег.
Рюдигер выпрямился в седле и приложил руку ко лбу, защищая глаза от солнца, заходившего за холмы по ту сторону Рейна. Присмотревшись, он покачал головой. Бургундское знамя со славным гербом короля не реяло на ветру. На узком мосту между башнями властный металлический голос трубы не извещал о госте. Не было слышно ни зверя, ни человека, даже когда посланец короля Этцеля поднялся на крепостной холм вместе со своими равнодушно и хитро глазевшими по сторонам спутниками.
Далеко внизу сиял Рейн, скованный льдом у берега и чёрный там, где пробивалась вода. Ничего живого не было на холмах и на равнине, кроме ворон, которые тенями разлетались к своим гнёздам. Рюдигер взъехал на мост. На нетронутом снегу не было следов. Под мостом мрачно ярилась бездна. Влажный снег мерно падал туда, вниз.
Рюдигер ударил кулаком по створке ворот. Он постучал второй раз и третий. Он ждал; его конь, фыркая, мотал головой. Сопровождавшие посла гунны Этцеля, засидевшиеся в сёдлах, перешёптывались друг с другом. Их стрелы, тонкие и тёмные, словно хворост, костями торчали из кожаных и меховых колчанов, выделяясь на фоне ледяного неба; всадники сдавливали коленями рёбра коней – те беспокойно дрожали из-за скрипа досок под их копытами. С разинутыми ртами изумлялись гунны высоте стен, которые, казалось, чем ниже садилось солнце, тем выше возносили к небесам своё одиночество и гордыню.
- Ну же, – снисходительно проворчал Рюдигер. Тут один из всадников, что находился вплотную к нему, издал клокочущий смешок. Его конь взбрыкнул, бросился мимо Рюдигера, круто повернул, подпрыгнул всеми четырьмя ногами, внезапно встал на дыбы, вихрем забарабанив копытами по откликнувшимся грохотом воротам. Смех других гуннов заглушил добродушную брань владетеля Бехларна.
Створки ворот приоткрылись. В возникшем узком проёме стоял человек, чей силуэт чернел на фоне тоскливо-пустого, занесённого снегом двора. Его волосы были серыми, и серым сделалось его лицо, на которое бросила тень горечь вражды.
Он и владелец Бехларна посмотрели друг на друга. Всадник склонился с седла.
- Воин, ты Дакнварт, брат Хагена? - спросил он, словно не веря собственным глазам.
Рот человека с трудом приоткрылся, губы изогнулись.
- Это я, – сказал он, и голос его звучал заржавленно. – А ты маркграф Рюдигер фон Бехларн, с которым я побратался, обменявшись братским поцелуем и рукопожатием. Добро пожаловать, маркграф Рюдигер!
Четверо слуг-теней безмолвно открыли непокорно заскрежетавшие ворота. Слуги-тени стали по углам. Рюдигер въехал во двор.
Его гунны гурьбой хлынули за ним.
Ворота закрылись. Рюдигер огляделся. Узкие окна крепости были как мёртвые глаза, лишённые света, глубокие, словно пещеры.
Собор, высившийся чудовищной громадой, возносил сотню своих башенок к небу, словно молитву, которая, ударившись об его глухую преграду, падала, сброшенная наземь, и оставалась лежать мёртвой. Два жалких следа в снегу нарушали белизну церковной лестницы. Женщина вошла туда. Женщина усталая и старая.
- Воин, – сказал владетель Бехларна, – это ли Вормс, крепость рейнских королей, – или это Авалун, царство мёртвых?
- Это Вормс, – ответил брат Хагена с насмешливой ухмылкой и наклонил голову: – Когда ты был здесь в последний раз?
- Это было, – сказал Рюдигер, – когда король Гунтер принял регалии своих отцов, и священник благословил его на царство в этом чудесном соборе.
- Ну, – сказал Данкварт, – это было тысячу лет назад. Как думаешь, когда благословение выдыхается?
Изумлённые глаза владетеля Бехларна вернули ему вопрос.
Рюдигер покачал головой.
- Где, – спросил он, – Уте, госпожа, в чьих глазах светилась её душа, так что каждый, кто её видел, хотел бы назвать её матерью? Где Кримхильда, принцесса, которая, проходя мимо серых камней этой крепости, заставляла их светиться? Где Геренот, которого нигде, кроме как в церкви, не видели без его славных гончих? Где король Гунтер и дитя Гизельхер? Он все умерли недавно, и поэтому весь Вормс похож на склеп?
- Только один умер, – ответил Данкварт, – только один, воин, – и даже не так уж недавно. Спустись на землю, бехларнец! Стены не светятся, когда Кримхильда проходит мимо. Господин Геренот не ездит больше на охоту; нет у него славных гончих; он своей рукой перебил их. Гизельхер юноша, но уже давно не дитя. А те, на кого смотрит королева Уте, плачут, а не хотят назвать её матерью. Откуда ты явился, бехларнец, и к кому?
- Я посланец от короля к королю, – сказал Рюдигер и одним махом соскочил с коня. – Спроси Гунтера, не пожелает ли он меня принять.
Брат Хагена передёрнул плечами. По его знаку слуги-тени вышли вперёд. Они глазели на всадников, которые, замерзая и находясь в своенравном расположении духа, горячили коней, заставляя их вытаптывать в снегу варварские, но затейливые фигуры.
- Дай им место под лагерь, – сказал Рюдигер. – Больше ничего не нужно. Всадники Этцеля не нуждаются ни в чём, кроме того, что входит в поклажу их коней.
- Господин Этцель – это тот, кто послал тебя? – спросил Данкварт, покосившись на него.
- Да, – отвечал Рюдигер.
Данкварт больше ни о чём не спрашивал. Он оскалился, развернулся и молча повёл за собой Рюдигера, который так же молча следовал за ним.
Но бехларнец скоро прервал молчание.
- Ты ведёшь меня во дворец? – спросил он. – У короля Гунтера гости, раз он находится в пиршественной зале?
Брат Хагена покачал головой.
- У короля Гунтера нет гостей, хоть он ещё ждёт их, – ответил он. – Но после возвращения с одной злой охоты он любит оставаться один в большой зале, где может издалека заметить людей, которые войдут к нему. Он любит сидеть, прислонившись спиной к стене и направив глаза на открытую дверь. Он сторонится женской половины дворца и галереи, где много окон, и сидит в пустой зале, и никто не знает, о чём он думает.
Рюдигер промолчал в ответ. Они шли дальше. Они прошли мимо постройки, стоявшей недалеко от собора и крепости, но наособицу от них, увенчанной каменным крестом, с могучими запертыми дверями, чёрно-серую в свете снежного дня. Двое стражей-теней стояли перед ней, опершись на копья, недвижные, как каменные фигуры.
- Что это? – спросил Рюдигер, остановившись. – Я не знаю это здание.
Брат Хагена неохотно задержал шаг.
Угрюмо обернулся он через плечо.
- Здесь похоронен Зигфрид, – сказал он.
Глаза Рюдигера задержались на дверях и на следах женских ног, читавшихся на снегу. Свежие следы, едва примявшие белый покров, вели внутрь, но не обратно.
Марграф Бехларна хотел задержать Данкварта вопросом; но тот уже пошёл дальше, тяжело и быстро, остановившись только у входа во дворец, чтобы подождать Рюдигера. Прежде чем гость его нагнал, бургунд отступил обратно к темноте и прохладе стен, и его шаги звучали громко на камнях, так как он нарочно ступал так, чтобы предупредить о своём появлении.
Рюдигер следовал за ним, ничего не понимающий, но безмолвный.
***
На короле Гунтере не было ни нагрудной цепи, ни короны; он был одет в старое платье. Потускневшие волосы свисали вдоль щёк, а когда он поднял глаза, и Рюдигер встретился с ним взглядом, то заморгал, как делают живущие в глубоких пещерах звери, если они вспугнуты преследующим их светом дня.
Король слушал известие Данкварта о госте так, как будто был болен. Хотя Гунтер и узнал Рюдигера, казалось, что он даже не заметил его неожиданного прибытия. Он улыбался страшной улыбкой. Данкварт неподвижно смотрел на своего короля, смотрел на эту страшную улыбку. Вассал так сильно стискивал зубы, что у него глохло в ушах. И всё же слышал голос владетеля Бехларна, который запинаясь, произносил: «Господин Гунтер… король Гунтер…».
Бехларнец упал на колени.
Из горла Данкварта вырвался скулящий звук, как скулит оставленная взаперти собака, которая хочет и не может попасть к своему хозяину.
Король Гунтер посмотрел на него и улыбнулся.
Он попытался подняться. Это удалось ему только на третий раз. Король протянул руку Рюдигеру.
- Встань, – сказал он тихим и осипшим голосом. – Перед кем ты преклоняешь колени?
Но Рюдигер не встал. Он продолжал держать короля за руку, чувствовал его болезненный жар и искал в человеке, который стоял перед ним, того Гунтера, которого знал с прежних времён.
Да, это был только призрак его глаз, в которых, затенённое синевой юности, жило усталое знание тайн древнего и великого рода. Это был призрак его рта, который цвёл улыбкой, когда Гунтер ещё не носил вормсской короны, а теперь скрывал в уголках губ мудрую печаль человека, знающего о преступлении и не воспротивившегося ему. Это был призрак его улыбки, которая когда-то очаровывала, как гостеприимство бургундов. Это был призрак его рук, чьё пожатие означало когда-то обещание помощи и исполнение просьбы. Это был призрак короля Гунтера, это был не он сам.
- Господин маркграф Рюдигер Бехларнский, – сказал призрак короля, – как красноречивы твои глаза и как испуганно молчит рот! Мы давно не виделись. Ты служишь великому и удачливому господину. Я думаю, он не хотел бы видеть тебя стоящим на коленях перед другим королём… Какая тёплая у тебя рука… Ну же, вставай! Что привело тебя ко мне, Рюдигер?
Бехларнец поднялся и посмотрел пустым взглядом на пустые стены зала; холод исходил от них, они заставляли дыхание останавливаться .
Эти лишённые ковров каменные стены стояли, сверкая своей серостью, как величественное и неумолимое одиночество их призрачного хозяина.
Король Гунтер снова сел. Его худые руки искали опоры и поддержки в спинке широкого трона.
- Что привело тебя к нам, Рюдигер? – повторил он, и от владетеля Бехларна не ускользнуло выражение скорбной терпеливости в его голосе. Глаза короля Гунтера смотрели выжидающе. Рюдигер выпрямился и перевёл дыхание.
- Я приехал, – сказал он, – как посол господина Этцеля…
Король Гунтер поднял голову несколько торопливо. Слабая улыбка зазмеилась в уголке его рта.
- Король Этцель томится по короне Бургундии? – спросил он с мягкой насмешкой. – Он может её получить, Рюдигер.
- Ты ошибаешься, король, – сказал бехларнец, – и всё же прав. Господин Этцель стремится к венцу Бургундии, что зовётся твоей сестрой Кримхильдой, и сватает у тебя через меня её руку.
Рюдигер услышал в зале у себя за спиной шорох шагов; это был Данкварт. Но он не обернулся; он смотрел на Гунтера.
Король подался вперёд. Его губы раздвинулись, и моргание глаз стало сильнее, как будто он попал в чересчур резкий свет.
- Безумие! – пробормотал он.
Друг господина Этцеля поднял свои честные глаза. Лёгкий румянец набежал на его лицо от нанесённой ему обиды.
- Не говори, что это безумие, король, – возразил он. – Человека, который сватается к твоей сестре Кримхильде, с полным правом называют господином всей земли. Ты предложил ему корону Бургундии. Если он возжелает простереть над чем-либо свою руку, он не прервёт бег своих коней, пока не получит то, чего хотел, и не бросит свои силы на захват новой цели.
Господин Рюдигер оборвал себя. Шелестевшие за его спиной шаги приблизились быстро и с неостановимой решимостью. Рюдигер резко повернул голову. Его взгляд столкнулся со взглядом Данкварта, чьи глаза пылали от гнева.
Король Гунтер рассмеялся коротким хриплым смешком.
- Ты неверно понял меня, Рюдигер, – сказал он. – Боюсь, король Этцель не знает, к кому он сватается…
- Он знает это, – отвечал бехларнец, – от меня…
От этих слов в призрачных глазах Гунтера замерцала тень его улыбки.
- От тебя! – произнёс голос призрака. – Ты рассказывал господину Этцелю о Кримхильде? Я так и слышу твои речи, бехларнец! Златовласая Кримхильда стала ещё более золотой в твоих словах, не так ли? Рассказывая, ты представлял её царственной девой, об руку с матерью идущей в собор с гордым и смиренным челом, опущенными перед лицом тайны веками, с нераспустившимися розами губ. Не живёт ли она в твоих воспоминаниях как женщина, которая была замужем и произвела на свет детей и только для тебя остаётся вечно юной? Ты не думал, когда рассказывал о ней Этцелю, что её бесконечно нежные глаза, пожалуй, стали ещё красивее, когда научились проливать слёзы о смерти Зигфрида?
- Это не так? – серьёзно спросил бехларнец.
Бледная улыбка Гунтера стала шире, когда он встал и подошёл к послу Этцеля. И он по-прежнему улыбался, когда поднял свои худые бледные руки и положил их на плечи Рюдигера. Однако когда его лицо оказалось совсем рядом с лицом посла, когда Рюдигер увидел глаза короля совсем близко от своих, он невольно подумал – и не понимал, почему – об аде и о вечном проклятии.
- Я скажу тебе, Рюдигер, – прошептал король возле самого рта владетеля Бехларна, – крепость Вормса стала как костехранилище, в котором мёртвые блуждают в полдень и в полночь…
Губы Рюдигера приоткрылись, но худая рука короля закрыла ему рот, не дав ничего сказать.
- Ты должен видеть Кримхильду, – сказал он. – Ты должен принести ей сватовство Этцеля и выслушать, что она на это скажет.
Его глаза нашли Данкварта, который тенью стоял за спиной Рюдигера и ждал.
- Иди к моей сестре, Данкварт, – сказал он и с небольшим дрожаньем губ прибавил: - Ты, без сомнения знаешь, где её найти. Доложи ей, маркграф Рюдигер фон Бехларн прибыл, чтобы поприветствовать её. Мы ждём её в каминной зале возле огня.
Брат Хагена посмотрел как человек, собравшийся проделать бесцельный путь. Его шаги прошуршали по камням пустой залы. Рюдигер ушёл тяжело и основательно. Шаги Гунтера не были слышны.
***
Огонь горел в зале, и на огонь смотрел скрипач Фолькер фон Альцай. Когда Рюдигер подошёл к нему, он поднял глаза и протянул руку для приветствия. Рюдигер не принял её. Он стоял и смотрел на шпильмана.
- Идут ли в Бургундии годы быстрее, чем в Бехларне, – спросил он, качая головой, – коли с тех пор, как мы в последний раз виделись, время забрало твои светлые волосы, сделав их седыми?
Скрипач развлекался, рисуя смычком руны на сером камне. То, что искривило его губы, когда он услышал эти слова, не было похоже на улыбку.
- Ты по-прежнему поёшь в сумерках, сидя рядом с горящими благовониями, так что все, кто находятся в зале, затихают, и сама госпожа Уте поднимает голову от ткацкого станка, чтобы прислушаться к тебе?
- Нет, Рюдигер.
- Струны лопнули на твоей скрипке, шпильман. Ты не натянешь новые?
- Не стоит, Рюдигер!
Занавес у входа, разделившись пополам, открылся. Появились две женщины-тени. Они склонили головы. Уте вошла в зал. Трое её детей, сыновья, следовали за ней. Дочери недоставало.
У огня они и Рюдигер собрались все вместе. Гизельхер поворошил угли, оживляя огонь. Геренот зажёг факелы. Они не желали слуг, нарушивших бы их одиночество, и своими руками делали чёрную работу. Гигантские тени играли на белых стенах.
- Вы прибыли как посол Этцеля, – сказала госпожа Уте.
Она казалась озябшей. Она плотно куталась в плащ, который был на ней. Заговорив, она обратила свои прекрасные старые глаза на Рюдигера.
- Госпожа, – сказал бехларнец, – придайте моему сватовству вес вашей поддержкой.
Госпожа Уте горько рассмеялась.
- Вы так говорите, господин – сказала она, – как если бы Кримхильда ещё была в моих объятиях, была достаточно близко, чтобы слышать мой голос. Кримхильда более не слышит меня … Я надеюсь, у вашей супруги всё хорошо, и что поделывает Дитлинда, ваша нежная дочь?
Рюдигер не отвечал, потому что смотрел на неё и тонул в её глазах. Он слышал только голос дамы, который выдавал, что в глубине её души не прекращаются горькие слёзы.
И её горе выходило порой наружу, как неупокоенная душа является из незапертого склепа, и это горе вовек не имело утешения… вовек… вовек…
Король Гунтер покашлял, как будто у него пересохло в горле. Фолькер резко обернулся. Как голодный коршун его взгляд метнулся мимо Рюдигера к двери. Сухие растрескавшиеся губы приоткрылись, как будто он умирал от жажды и никак не мог умереть. Рюдигер обернулся. Данкварт был уже здесь и держал занавесь поднятой.
Женщина вошла. Эта женщина была Кримхильда.
Господин Рюдигер хотел пойти ей навстречу. Но на полпути остановился и упал на колени. Его голова опустилась; он не нашёл слов для приветствия.
Так же безмолвно стояли остальные. Глаза Кримхильды, сильно покрасневшие, обратились на Гунтера – тот глядел в сторону, на Геренота – тот опустил веки, на Гизельхера – тот закусил губу. Она посмотрела сквозь Фолькера фон Альцай, не замечая голодного крика, который он, казалось, издавал всем своим существом.
Она не взглянула и на мать; каждая морщинка на лице Уты задрожала.
Она обратила взгляд на безмолвно склонённую голову Рюдигера.
- Господин маркграф фон Бехларн, – сказала она тусклым голосом. – Приветствую вас. Мне сообщили, что вы прибыли в Вормс как посол Этцеля, вашего господина. Господин Этцель может гордиться, что ему выпала судьба иметь такого вассала, как вы. Есть короли, у которых меньше добрых друзей…
- Моё послание, госпожа, – сказал бехларнец и поднялся, – направлено к вам!
Губы Кримхильды раздвинулись, но её гримаса мало была похожа на улыбку.
- Вы, должно быть, ошибаетесь, господин, – ответила она. – Я больше не человек, люди могут получить весть из мира. А я тень. Теням, – продолжала она с тайным трепетом, – уже не отправить послание. Им приносят самих себя.
Глубоко закутавшись в плащ, вдова сделала шаг к Гунтеру, но не стала к нему приближаться. Она поймала его взгляд своими глазами; не дыша, с кровью на искусанных губах, смотрел он на неё.
- Вы изволили сказать, – промолвила она, – что имеете сообщить мне нечто важное. Важно для меня, как вам известно, только одно: месть за смерть моего мужа. Вы, наконец, готовы к этому?
- Нет, Кримхильда, – сказал Гунтер хрипло.
На Кримхильду, на бледной коже которой вспыхнул кровавый огонь, стало страшно смотреть. Она подошла ближе к брату, но при этом казалось, будто, напротив, она притянула его к себе своими кровавыми глазами – его, измученно сопротивлявшегося.
- Король Гунтер, – сказала она, не повышая тона, – я прошу тебя как короля и помазанника Божия: помоги мне в моей мести убийце Зигфрида, моего мужа.
Рука владетеля Бехларна вцепилась в руку шпильмана, рядом с которым он стоял; пальцы Рюдигера чувствовали игру напряжённых мускулов, сопротивлявшихся его хватке.
- Спаситель наш на кресте! – сказал бехларнец беззвучно. – О чём говорит дама?
Фолькер не ответил.
Брат и сестра смотрели в глаза друг другу. Король Гунтер сказал:
- Тысячу ты раз просила ты меня, Кримхильда. Тысячу раз я давал тебе ответ. Я охотнее выброшу свою корону и отправлюсь отсюда нищим, уйду в пустоту и никогда не вернусь, чем предам верность своего вассала!
Безумное выражение исказило рот Кримхильды смехом.
- Ах, король Гунтер, – сказала она, – с каких пор ты стал таким лицемером? Я знаю одного, с кем ты заключил братство на крови, и чью верность предал, и который был твоим родственником.
Красный огонь факела играл на застывшем лице Гунтера точно так же, как на серых камнях.
- Не об этом сегодня речь, сестра, – процедил король сквозь зубы.
- Об этом речь сегодня и вовеки, – возразила Кримхильда. – С этим я встаю и с этим ложусь. А если я засну между первым и третьим криком петуха, то вижу во сне всегда одно и то же. Я не прекращу говорить об этом, пока могу двигать языком. Я не сложила руки в молитве с тех пор, как мои пальцы коснулись кровавой раны в сердце Зигфрида. Я не молилась в соборе с тех пор, как там несёт караул почётная стража у гроба Зигфрида. Ты стал Богом, к которому я взываю, воздев руки: «Услышь меня!». Но ты глух, как был глух Бог в ту последнюю ночь в соборе. Произошла несправедливость, какой ещё не случалось. Кровь была пролита, и не отомщена…
Она сделала ещё шаг к нему, подняв руку и почти касаясь его этой вытянутой рукой, от которой, казалось, исходил режущий холод.
- Брат! – сказала она. – Где брат твой Зигфрид?
Гунтер ничего не сказал. Никто ничего не сказал. В камине обрушился кусок горящей древесины. Король Гунтер повернул голову и разразился хохотом.
- Ну, Рюдигер? – воскликнул он и ударил в ладоши. – Небылицы ли я тебе рассказывал? Ты всё ещё желаешь передать послание короля Этцеля?
Кримхильда перевела взгляд на Рюдигера, который подошёл к ним, смущённый, но не потерявший почву под ногами, растерянный, но исполненный решимости.
- Что ты хочешь от меня, Рюдигер? – спросила Кримхильда почти беззвучно.
- Госпожа, – отвечал он, прямо на неё направив свои честные, спокойные глаза, – мне кажется, что я пришёл в горящий дом, попал на тонущий корабль, в дом, где лежит умирающий или мёртвый. Но своё послание я сообщу. Этого ждёт от меня мой господин.
- Господин Этцель, – сказала Кримхильда, и так произнесла это так, будто видела в огне камина край света.
- Да, госпожа, король Этцель. Он сватается к тебе через меня.
После этих слов последовало молчание. Все глаза остановились на Кримхильде – та осталась неподвижной. Мать открыла рот, как будто хотела заговорить с дочерью. Но слова угасли у неё на губах.
Кримхильда глубоко вздохнула, и второй раз, и третий. Она дрожала от гнева с головы до ног.
- Вы знаете, господин маркграф Рюдигер, – сказала она, – что в доме моих братьев каждая моя обида остаётся безнаказанной.
Тень мелькнула между Кримхильдой и огнём. Это Гернот, вспыхнув, бросился к ней.
- Сестра! – крикнул он. Они смерили друг друга глазами, оба дрожащие, оба погружённые в огонь и лёд.
- Ну?- прошелестела Кримхильда после долгого ожидания. – Ну же, брат?
Тишина и дыхание. Треск огня. Муки тлеющего факела.
- Ну, Геренот? – спросила Кримхильда, сильно наклонившись вперёд. – Ну, мой младший брат, который так любил охоту и теперь оставил её, ты хочешь наказать меня ложью? Или ты хочешь добиться справедливости для меня? Хочешь ты быть мстителем за моего мужа?
- Почему ты спрашиваешь, когда знаешь ответ? – прокричал Геренот яростно.
- А почему тогда вы соглашаетесь с тем, что Рюдигер меня сватает, когда вы знаете ответ? – спросила Кримхильда. – Я женщина. Мой защитник мёртв. Беззащитность оскорбляет меня.
Она выпрямилась, она приготовилась к уходу.
- Скачите домой, маркграф Рюдигер, – сказала она. – Когда господин Фолькер ещё играл на скрипке и пел, он пел о чёрном высоком дереве, которое испускает яд из своих листьев. Не дышите больше отравленным воздухом, и вы не будете прокляты.
Бехларнец хотел ответить, но движение занавеса, который взмётывался и опадал, опередило его. Шаги человека прозвучали по плитам, без тревоги, почти радостно. Голос человека прозвенел в комнате, без тревоги, почти радостно:
- Добро пожаловать в Вормс, Рюдигер, – сказал Хаген фон Тронье.
Кримхильда замерла, окаменев. Потом резкими шагами покинула залу.
Хаген фон Тронье посмотрел ей вслед. Он хлопнул бехларнца по плечу. Оглянулся на госпожу Уте, которая, побелев как снег, прошла мимо него и вышла из залы. Он вполголоса рассмеялся, глубоко вздохнул.
- Верно, не пустяк, – заметил он, – привёл тебя в Вормс, Рюдигер…
- Не пустяк, клянусь Богом! – откликнулся Гунтер с небольшим смешком. – Сватовство Этцеля к Кримхильде.
Владетель Тронье повёл головой, оглядываясь. Он вскинул подбородок так, что тот высвободился из-под кольчужного колпака, и борода встала дыбом.
- И Кримхильда..?
Фолькер фон Альцай вытолкнул из себя глухой звук. Из-под его бровей, всё время нахмуренных, полыхнул взгляд в сторону Хагена.
- Глупец! – произнёс он.
Гунтер пожал плечами:
- Она дала королю Этцелю и его послу тот же ответ, который давала всем, кто к ней сватался.
Хаген фон Тронье удовлетворённо вздохнул.
-Не сделай она этого, – сказал он, – скажи она да, ты должен был бы сказать нет, король Гунтер.
Братья переглянулись. Рука Фолькера больше не поигрывала смычком.
- Почему? – спросил бехларнец.
- Почему? – спросил король Гунтер. Взгляд, который он кинул на Хагена, не был дружелюбным.
- Попросту потому, – ответил Хаген, покосившись вокруг, – что второй супруг Кримхильды сгодился бы для того, чтобы мстить за первого.
Разгневанный вскрик, вырвавшийся у Гизельхера, заглушил его слова. Гунтер, побледнев, вскочил с места. Геренот рассмеялся своим прекрасным, гневным смехом, так что волосы начали танцевать на его голове. Фолькер фон Альцай закинул за спину свою скрипку и перехватил смычок, как меч.
- Твои слова ещё дурнее, чем твой дурной поступок, Хаген фон Тронье, – выкрикнул он, перекрыв голоса остальных.
- Я не уразумел смысла ваших слов, Хаген фон Тронье, – сказал бехларнец.
Хаген стоял, широко расставив ноги, и переводил взгляд с одного на другого. Его сдержанный смех, который никогда не бывал громким, сделался, однако, так силён, что его плечи затряслись. В единственном глазу, что оставила ему битва при Васгенвальде, замерцал слабый тёмно-зелёный огонёк, какие светятся ночами на тающих льдах.
- Вы обезумели, – начал он вполголоса. Однако с каждым словом рушилось его самообладание, как удары камней пробивают доспех. – Обезумели… бессмысленно… помешались! Господин Этцель! – Он расхохотался, закинув назад голову. – Господин Этцель..! – Он громко ударил в ладоши. – Это тот человек, что годится Кримхильде. Если бы я не был твоим вассалом, король Гунтер – я хотел бы быть вассалом Этцеля! Славный малый… Язычник… мне он по нраву! Он входит в церковь, только если хочет ограбить её. Слишком короткая шея – не может склониться ни перед Богом, ни перед человеком! Он – и Кримхильда! И вот уже перед свадьбой: «Чего ты желаешь, Кримхильда!». Он швырнёт весь мир к её ногам. Но она не хочет всего мира. Она хочет нечто иное. «Чего, Кримхильда, чего?!» – «Господин Этцель, поймай мне убийц Зигфрида, моего мужа»… «Моя госпожа, охотно!..». И господин Этцель несётся в горячей скачке и привозит своей жене убийц её первого супруга, обессиленно переваливается через луку седла, берёт их, волочит к ней за шеи, по две в каждой руке: «Они твои, Кримхильда!».
Король Гунтер так сильно рванулся вперёд, что почти коснулся губ владетеля Тронье.
- Я запрещаю тебе, Хаген, ты слышишь меня? Я запрещаю тебе, – прошипел он, и зубы его стучали, – так говорить о Кримхильде, моей сестре.
Хаген Тронье не отступил назад. Его глаз сощурился, почти исчезнув, в бороде блеснули зубы, зубы зверя, сильные и крепкие.
- Гунтер, король Гунтер, – прошептал он. – Только один глаз у меня; вырви его – мне он не нужен! И без глаза я вижу больше, чем ты. Ты совершил поступок, король Гунтер – он оказался сильнее тебя. Теперь ты боишься не только дел, но даже собственного зрения и слуха. Я не оказался слабее моего поступка; я стою на своём, моё дело исходит из сердца и будет исходить из сердца. Мои уши слышат, мой глаз смотрит для тебя. И это необходимо, король Гунтер! – Он кинул взгляд вокруг, угрюмо, тяжело, как будто разгневанный близостью других. Но продолжал речь.
- Видел ли ты утреннее шествие, когда Кримхильда со своими дамами идёт к Зигфриду? Ты нет, господин Гунтер, а я – да. Считал ли ты, сколько золота несут дамы Кримхильды в своих плащах, красного золота, которое они каждое утро берут из клада нибелунгов? Ты нет, господин Гунтер, а я – да. Считал ли ты, сколько нищих, которых Кримхильда зовёт к себе, ожидают её у гробницы Зигфрида, ожидают, молясь, и их молитва – проклятие? Ты нет, господин Гунтер, а я – да! Видел ли ты зрелище, которое открывается нищим, когда двери гробницы, наконец, распахиваются, и стражники падают на колени, и Кримхильда стоит за могильным камнем, положив на него руку, а её дамы вокруг, бледные от слёз, ночных молитв и ненависти? Ты нет, господин Гунтер, а я – да! Видел ли ты, что каждое утро происходит, когда Кримхильда выходит из гробницы, её дамы подают знак, и нищие… Никому не приходится говорить им, что они должны упасть перед этой женщиной на колени; они сделают это сами, они бросятся в снег, протянут руки – не для того, чтобы просить милостыню, о нет. Они приносят ей себя, они теснятся, они хотят быть взяты ею. Мы твои, госпожа! Вот мы! И Кримхильда, твоя прекрасная сестра, прекраснее теперь, чем она когда-либо была, кладёт золото в их протянутые руки, проливает искрящийся дождь и говорит таким голосом, король Гунтер, от которого наступила бы зима, если бы зимы не было. «Во имя Зигфрида, что был убит, а убийца его живёт!». Слышал ли ты обращённые к вдове благодарный вой и крики боли о безнаказанном злодеянии? Слышал ли ты, как они говорят: «Королева, что мы должны сделать для тебя»? Видел ли ты взгляд Кримхильды, с которым она отвечает им «Ничего!» – потому что она, эта женщина, так хорошо, знает, что постепенно, без её участия, без её приказа, наступит день, когда из этих нищих мозгов вырвется желание отблагодарить мёртвого Зигфрида за его золото и добыть его вдове справедливость? Этого она ждёт. И поэтому все ждут. Ты тоже, господин Гунтер. А я – нет!
Его чеканный шаг прозвенел по камням. Он встряхнулся так, что от кольчужного колпака разлетелись искры; он был единственным при вормсском дворе, кто жил в доспехах отцов. Короли предпочитали мягкое платье.
Медленно поднял Гунтер опущенные веки. Он смотрел на бехларнца, улыбаясь.
- Ну, Рюдигер?
- Господа, – сказал посол Этцеля. Он касался руками своих волос, ему казалось, что голова его в огне. – Господа, скажите мне одну вещь, потому что я не знал ничего, когда приехал к вам. Зигфрид был убит?
- Да, – сказал Хаген фон Тронье.
Бехларнец посмотрел на него.
- И кто совершил это дело?
- Я, – сказал Хаген фон Тронье.
Посол Этцеля хотел заговорить, но ничего не сказал. Король Гунтер повернул голову.
В залу вошёл знатный юноша, стройный и бледный, ещё почти дитя, и сказал, преклонив колено:
- Господин маркграф Рюдигер, королева Кримхильда велела просить вас посетить её в её покоях.
Мужчины переглянулись. Хаген фон Тронье с шумом выдохнул весь воздух из лёгких. Юноша ждал.
- Иди! – сказал король Гунтер глухо. И осталось неизвестным, кого он имел в виду – юношу или посла Этцеля.
@темы: Deutsch, Нибелунги, литература
-
-
17.07.2012 в 16:13Пойду Тилля Ойленшпигеля читать, он лёгкий.