Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
14.09.2012 в 03:03
Пишет Quiterie:ДНЕВНИК АРАМИСА
День первый. (Дни отсчитываются подряд от начала дневника – прим. ред.)
Проснулся сегодня с таким чувством, будто чего-то мне не хватает. Минут пять соображал, чего не хватает. Оказалось, что денег. Ну, и (какое-то слово старательно замазано чернилами), конечно...
Ах, гвардейцы так невоспитанны! Пришлось сегодня вызвать на дуэль сразу троих. Это ничего, но зачем я назначил им места встречи в разных концах Парижа? И как я теперь успею везде, если ночью у меня назначено ещё одно свидание?
Кстати, о свиданиях: д’Артаньян вчера зачем-то одолжил верёвочную лестницу. Повеситься, что ли, хочет?
читать дальшеДень второй.
Выкрутился. Отправил к одному д’Артаньяна (в счёт верёвочной лестницы), а к другому – Атоса (бескорыстно). Они их развлекали, пока я не явился. Когда я подошёл, тот гвардеец, который полчаса общался с Атосом, бросился передо мной на колени и стал просить прощения. Когда я его простил, стал просить отпущения (грехов). Пришлось отпустить (его, а не грехи).
Тот гвардеец, которого караулил д’Артаньян, достался мне в целости – без моральных травм. Сам д‘Артаньян как-то подозрительно быстро смылся, при чём из кармана у него торчала моя верёвочная лестница. Я сразу подумал, что это не к добру.
Оказалось, что предчувствие меня не обмануло. Когда я разобрался с гвардейцем и отправился приступать к самой важной части ночи, обнаружилось, что в нужном окне висит верёвочная лестница. МОЯ верёвочная лестница. Горя праведным гневом, я полез по этой лестнице... На полпути её отцепили. Когда вылез из кустов, заметил в окне недовольную физиономию д’Артаньяна. Поклявшись утром разобраться с ним, пошёл домой.
Утром выяснилось, что я перепутал окна. Но вины д‘Артаньяна это не умаляет.
Отсыпаться буду в карауле.
День третий.
Отоспался в карауле. В результате отдежурил за двоих.
Д’Артаньян ходит надутый. Сказал Атосу, что мы не сошлись во мнениях по поводу одной главы из блаженного Августина. Атос всё знает, но молчит, за что ему спасибо. Одного только не пойму, откуда он всё знает? Подслушивает через печные трубы, как Санта-Клаус?
День четвёртый.
Проснулся от голода. Вспомнил, что обедал в последний раз вчера. Ужинал позавчера. Завтракал вообще на прошлой неделе. Надо срочно придумывать, где денег взять.
Портос тоже бедствует, перебиваясь с хлеба на бургундское. Спросил его, почему он не обедает у своей герцогини. Он покраснел и сказал, что герцогиня в отъезде. По-моему, это не герцогиня в отъезде, а Портос в пролёте.
Пойду, помирюсь с д’Артаньяном, пусть придумает, где взять денег.
День пятый.
Два дня назад д’Артаньян придумал, где взять денег. Теперь ему остаётся придумать всего лишь:
1. У кого спросить, что же мы четверо делали эти два дня.
2. Что соврать тем, кто видел нас в эти два дня.
3. Что соврать де Тревилю.
4. Что соврать королю после того, как наврём три короба де Тревилю.
5. Кто будет держать Атоса, пока мы будем врать.
День шестой.
Сказали де Тревилю, что ездили на два дня в Тур к моей кузине-белошвейке. Д’Артаньяна за это, конечно, колесовать мало... Но это так, мелочи. Говорят, правда, что королева едва в обморок не упала, когда узнала об этом. Пришлось ночью подсунуть в окно её спальни объяснительную записку. Когда я с запиской лез по стене Лувра, меня застукал патруль гвардейцев кардинала, и когда я с чувством выполненного долга слез на землю, меня прижали к стенке в углу. Я предложил гвардейцам сначала помолиться. Не помогло. От безвременной и трагической кончины меня спас д’Артаньян, проходивший мимо. Разумеется, мимо он проходил совершенно случайно.
Когда мы дружно обратили в бегство перепуганных гвардейцев, я спросил д’Артаньяна, что он тут делает. Он зарделся и соврал, что следил за женой галантерейщика. С каких это пор гасконцы стали краснеть, когда врут? Тактично намекнул ему на этот факт. Он мне сказал, что его дед дожил до ста лет.
«Что, он краснел, когда врал?» - спросил я.
«Нет, он не лез не в своё дело».
На этом мы и разошлись. До того разошлись, что прибежали гвардейцы с подкреплением – они думали, что мы напились и поджигаем Лувр. Улепётывали от них сначала по улицам, потом по крышам. Распугали всех мартовских кошек – ещё одна шпилька Ришелье. Обежав примерно пол-Парижа, успели помириться. Правда, д’Артаньян всё равно обозвал меня на прощание идиотом. «Только идиот полезет на стену Лувра в мушкетёрском плаще!» сказал он. Но он, конечно, не прав.
Какое счастье, что в караул мне сегодня с Атосом – он разбудит.
День седьмой.
Деньги опять закончились. Вот что значит слишком бурно отмечать выход из финансового аута.
Атос в запое, Портос в загуле, д’Артаньян в забое. Не в том смысле, что его на каторгу послали, а в том, что он на всё забил. Подумываю, не уйти ли мне в монастырь.
<Две страницы исписаны латынью и вырезаны редактором с пометкой «Мы печатаем дневник, а не диссертацию!»>
День восьмой.
Всерьёз задумываюсь об уходе из мира («В юбилейный десятый раз!» сказал д’Артаньян, но он, конечно, не прав). Мир это склеп, в конце концов («И люди в нём покойники» сказал всё тот же д’Артаньян, и снова он не прав... Или прав?).
Кстати, о д’Артаньяне. Он опять одолжил у меня верёвочную лестницу. Все мои помыслы устремлены к религии настолько, что почти даже не заинтересовался, зачем ему эта лестница нужна. И я почти даже не пролежал всю ночь с подзорной трубой на крыше соседнего дома.
Нет, определённо, с этим нужно что-то делать. Кто меня будить станет? Иоанн Богослов, на чьих «Откровениях» я сплю?
День девятый.
Вот уже три недели, как я не получал писем от моей люби (зачёркнуто) дорого (зачёркнуто) от моей (зачёркнуто) от (зачёркнуто)... Короче, вот уже три недели, как я не получал писем. Ну и пусть. Что такое любовь? Всего лишь (зачёркнуто) Словом, (жирная клякса) фи!
И вообще, я стихи писать буду!
<Четыре страницы стихов вырезаны редактором из этических соображений (Не из соображений, а из дневника – прим. корректора)>
День десятый.
Ещё один такой день – и я уйду в монастырь! Теперь уж точно уйду. И ничто меня не остановит. Поделился этим соображением с друзьями. Они не впечатлились. С горя весь день молился, а под вечер решил заняться умерщвлением плоти. С этой целью вызвал на дуэль какого-то гвардейца Его Высокопреосвященства. Гвардеец сам виноват – нечего было мне на ногу наступать.
День одиннадцатый.
Ура! Она мне написала! Я счастливейший человек на свете!
На всякий случай я пока не пойду в монастырь, особенно учитывая тот факт, что вместе с письмом я получил ещё и деньги. Боже, что я несу? Плевать на деньги, я же счастливейший из смертных!
<Редактор устало откладывает большие ржавые ножницы: «Меня не хватит на выстригание отсюда всех стихов!» Вырезано ещё четыре страницы.>
Ну, ладно, пока закругляться. Д’Артаньян ворчит «Экономь чернила – ложись спать!», никакой романтики. Кстати, почему д’Артаньян ночует у меня? Не поделил с галантерейщиком его жену?
День двенадцатый.
Ну и зачем, спрашивается, д’Артаньян у меня ночевал? Всё равно утром не разбудил!
Гвардейцы опять распоясались. Вякнули что-то оскорбительное в мой адрес, а потом ещё дерзко напоминали о христианском милосердии. Трогательно пообещал им, что вот когда я стану аббатом, они могут сколько угодно надеяться на моё милосердие, а пока я – хоть и временно – мушкетёр, так что пусть даже не надеются. И пощады пусть не просят – не пощажу. Позвал друзей составить мне компанию – ни один не отказался. Мы сложили гвардейцев штабелями и ушли.
Но можно было догадаться, что это не обойдётся без мести со стороны кардинальской гвардии. Ночью, когда я совершенно случайно прогуливался под окнами г-жи де... Словом, прогуливался под окнами. Так вот, во время этой совершенно невинной прогулки я угодил в засаду неких лиц явно гвардейского вида. Меня зажали в угол и предъявили какое-то обвинение – я не расслышал, что это было за обвинение, но оно точно было несправедливое. Я потребовал показать протокол обвинения. Они показали. Я в ответ показал им какую-то бумагу и сказал, что это индульгенция. Пока они в этой темноте пытались разобрать, что же там написано, я дал дёру. Они погнались за мной – индульгенции им мало, что ли? Я залез на дерево и просидел на нём до утра. Найти-то меня не нашли, да только ночью пошёл дождь...
Вернулся домой под утро. Д’Артаньян ехидно осведомился, какова вода в источнике Иппокрены. Какого чёрта д’Артаньян до сих пор ночует у меня?
Чтобы в очередной раз не проспать до ужина, изобрёл будильник. Хорошая штука. Не удивлюсь, если спустя пару веков кто-нибудь слямзит у меня идею.
День тринадцатый.
Я ухитрился жутко простудиться ночью на этом проклятом дереве – не скажу, чтобы это трудно было сделать... Так что тот факт, что я наконец-то проснулся раньше полудня, не сильно мне помог.
Отправил д’Артаньяна в качестве платы за проживание взять у де Тревиля для меня отпуск по семейным делам дней на несколько. Отпуск – потому что после одного эпизода с Атосом де Тревиль на сообщение о чьей-нибудь болезни не очень адекватно реагирует.
День четырнадцатый.
Д’Артаньян всё ещё живёт у меня. Спросил, почему он не поселится у Атоса или Портоса. В ответ услышал маловразумительное хмыканье и какой-то шедевр гасконского юмора. Отдал ему верёвочную лестницу вместе со всем своим альпинистским снаряжением. Ладно, живёт у меня, пусть хоть не у меня ночует.
А теперь, когда д’Артаньян ушёл, я наконец-то смогу писать стихи всю ночь напролёт. А потом весь день спать. И никто мне не помешает.
<Редактор выстригает очередные восемь страниц стихов: «Это невыносимо. Видели бы вы, уважаемые читатели, что здесь написано!»>
День пятнадцатый.
Д’Артаньяна со вчерашнего вечера не видно. Зашёл Атос и рассказал, что несколько гвардейцев кардинала шатаются по всему Парижу с бумагой, на которой единственной разборчивой фразой является подпись «С любовью от Арамиса». Спросил, не выдавал ли я гвардейцам подобных расписок. Заверил его, что у меня такого и в мыслях не было. Атос ушёл, предупредив напоследок, что гвардейцы ищут меня, чтобы этой бумажкой... Он не уточнил, что именно они хотят сделать – должно быть, воспитание не позволило. Я долго внушал себе, что мне воспитание не позволяет строить предположения по этому поводу, но внушить не смог и весь день предавался странным фантазиям на заданную тему.
День шестнадцатый.
Вернулся в строй – отчасти из желания посмотреть на гвардейцев, по поводу которых накануне разыгралось моё воображение. Но гвардейцы меня не нашли. Одно из двух: либо они плохо искали, либо это к лучшему.
Под вечер вернулся д’Артаньян, злой, как черти по воскресеньям. Похоже, он собирается у меня поселиться. Клянчил верёвочную лестницу. Я сказал, что лестницу не дам. Он начал разводить демагогию на тему того, для чего мне вообще нужна эта лестница, раз я живу на первом этаже. Я обиделся и сказал, что мой дед тоже дожил до ста лет. Д’Артаньян предусмотрительно заткнулся.
Пока он молчит, буду писать стихи...
<Вырезав очередные три страницы, редактор складывает их в карман – почитать перед сном.>
День семнадцатый.
Мне сегодня не повезло: пришлось экстренно эвакуироваться из окна второго этажа. Так как верёвочную лестницу, пока я писал стихи, уволок д’Артаньян, пришлось прыгать – с разбегу, в кусты роз, в ОЧЕНЬ неполном костюме. В этих кустах я просидел, не шевелясь, часа полтора. Розы пахли так, словно предстоял по меньшей мере ураган, какая там гроза. Это ещё при том, что эти розы не цвели...
Когда мне удалось выбраться из кустов, от неполного костюма остались только полные обрывки, да и те – на кустах. Сам я был уже даже не в полосочку – в клеточку.
Влез в свою спальню через окно. Обнаружил там д’Артаньяна. Он был примерно в том же костюме, то и я, только не в клеточку. Не удержался и спросил, что ему нужно в моей спальне. Он соврал, что искал верёвочную лестницу.
Кстати, он ухитрился куда-то задевать уже три верёвочные лестницы, и у меня есть основания полагать, что как минимум одну он не вернёт.
День восемнадцатый.
Д’Артаньян сегодня спал на моей кровати. Один, по диагонали, в позе морской звезды. Я спал за столом, лицом... Нет, не в салат, а в молитвенник.
Вечером мы устроили пьяный дебош в «Сосновой шишке». Собственно, я был почти что не при чём. Я даже почти то не проткнул случайно шпагой какого-то гвардейца, который не захотел отдать мне бумагу с надписью «С любовью от Арамиса». Друзья увидели эту бумагу и предположили, что я становлюсь знаменитым поэтом и советовали быть поразборчивее при раздаче автографов.
Сегодня предстоит ещё одна бурная ночь... Хоть бы роз под окном не оказалось.
День девятнадцатый.
Роз под окном не оказалось, зато там оказался десяток пьяных гвардейцев. Удирал от этих гвардейцев по всему Парижу. В узком переулке налетел на д’Артаньяна, который занимался примерно тем же, чем и я. Встали в углу и ставили гвардейцам подножки. Тем и спаслись.
Сегодня днём, вернувшись домой, обнаружил д’Артаньяна спящим на столе лицом в раскрытую книгу. Заинтересовавшись, посмотрел, что за книга – оказалось, «Откровения Иоанна Богослова». (Хм, лёгкая эротика? – прим. ред.). Бедняга. Эк его с непривычки...
День двадцатый.
Д’Артаньян ходит хмурый. Спросил его, в чём дело. Он ответил, что ему всю ночь снился Апокалипсис. Я ответил, что это неудивительно. Он спросил, какой масти должны быть кони всадников Апокалипсиса.
«Красный, чёрный, белый и бледный – наверное, рыжий, вороной, серый и изабелловый» ответил я.
«Чёрт возьми... Что же тогда там делал мой жёлтый мерин?!» возмутился д’Артаньян.
Это было ничего, но когда он сказал, что остальные кони были вороные, а все всадники в мушкетёрской форме, я начал проводить интересные параллели. Провёл, затрепетал и ушёл молиться.
<Редактор выстригает страницы и откладывает их в сторону со словами «Опубликуем отдельно в рубрике «Религиозные анекдоты». Ну сколько можно строчить стихи?»>
Ну всё, иду спать... То есть не иду. Кровать д’Артаньян оккупировал. Надо его куда-нибудь пристроить.
День двадцать первый.
Так как д’Артаньян так и не вернул мне снаряжение для проникновения в различные труднодоступные места, лез сегодня на крышу без страховки. Едва не сверзился, но в целом залез благополучно. Только вытащил подзорную трубу, как рядом завозились, и на крышу влез... Д’Артаньян собственной персоной. Я едва не свалился и спросил, что он тут делает. Он ответил, что то же, что и я.
Если бы не будильник, я бы сегодня отдежурил не то, что за двоих – за троих.
Дал д’Артаньяну почитать свои стихи. Тот долго расточал мне комплименты. Правда, после этого почему-то ржал минут пятнадцать, как конь... Апокалипсиса.
День двадцать второй.
Атос поистине великий человек – он забрал у меня д’Артаньяна!
А д’Артаньян забрал у меня последнюю верёвочную лестницу...
Вообще, д’Артаньян как-то очень легко поддаётся дурным влияниям. Жил у меня – лазал по крышам. Сегодня он пьяный в стельку. Что будет, если он поселится у Портоса? Они вдвоём объедят весь Париж?
<Редактор выкидывает в корзину затупившиеся ножницы: «Двадцать страниц! Двадцать! И всё любовная лирика. Я понимаю, конечно, лишился приятного соседства, надо отметить, но это уже перебор!»>"
Что-то хохочу ))))) Мне эта тема близка )
URL записиДень первый. (Дни отсчитываются подряд от начала дневника – прим. ред.)
Проснулся сегодня с таким чувством, будто чего-то мне не хватает. Минут пять соображал, чего не хватает. Оказалось, что денег. Ну, и (какое-то слово старательно замазано чернилами), конечно...
Ах, гвардейцы так невоспитанны! Пришлось сегодня вызвать на дуэль сразу троих. Это ничего, но зачем я назначил им места встречи в разных концах Парижа? И как я теперь успею везде, если ночью у меня назначено ещё одно свидание?
Кстати, о свиданиях: д’Артаньян вчера зачем-то одолжил верёвочную лестницу. Повеситься, что ли, хочет?
читать дальшеДень второй.
Выкрутился. Отправил к одному д’Артаньяна (в счёт верёвочной лестницы), а к другому – Атоса (бескорыстно). Они их развлекали, пока я не явился. Когда я подошёл, тот гвардеец, который полчаса общался с Атосом, бросился передо мной на колени и стал просить прощения. Когда я его простил, стал просить отпущения (грехов). Пришлось отпустить (его, а не грехи).
Тот гвардеец, которого караулил д’Артаньян, достался мне в целости – без моральных травм. Сам д‘Артаньян как-то подозрительно быстро смылся, при чём из кармана у него торчала моя верёвочная лестница. Я сразу подумал, что это не к добру.
Оказалось, что предчувствие меня не обмануло. Когда я разобрался с гвардейцем и отправился приступать к самой важной части ночи, обнаружилось, что в нужном окне висит верёвочная лестница. МОЯ верёвочная лестница. Горя праведным гневом, я полез по этой лестнице... На полпути её отцепили. Когда вылез из кустов, заметил в окне недовольную физиономию д’Артаньяна. Поклявшись утром разобраться с ним, пошёл домой.
Утром выяснилось, что я перепутал окна. Но вины д‘Артаньяна это не умаляет.
Отсыпаться буду в карауле.
День третий.
Отоспался в карауле. В результате отдежурил за двоих.
Д’Артаньян ходит надутый. Сказал Атосу, что мы не сошлись во мнениях по поводу одной главы из блаженного Августина. Атос всё знает, но молчит, за что ему спасибо. Одного только не пойму, откуда он всё знает? Подслушивает через печные трубы, как Санта-Клаус?
День четвёртый.
Проснулся от голода. Вспомнил, что обедал в последний раз вчера. Ужинал позавчера. Завтракал вообще на прошлой неделе. Надо срочно придумывать, где денег взять.
Портос тоже бедствует, перебиваясь с хлеба на бургундское. Спросил его, почему он не обедает у своей герцогини. Он покраснел и сказал, что герцогиня в отъезде. По-моему, это не герцогиня в отъезде, а Портос в пролёте.
Пойду, помирюсь с д’Артаньяном, пусть придумает, где взять денег.
День пятый.
Два дня назад д’Артаньян придумал, где взять денег. Теперь ему остаётся придумать всего лишь:
1. У кого спросить, что же мы четверо делали эти два дня.
2. Что соврать тем, кто видел нас в эти два дня.
3. Что соврать де Тревилю.
4. Что соврать королю после того, как наврём три короба де Тревилю.
5. Кто будет держать Атоса, пока мы будем врать.
День шестой.
Сказали де Тревилю, что ездили на два дня в Тур к моей кузине-белошвейке. Д’Артаньяна за это, конечно, колесовать мало... Но это так, мелочи. Говорят, правда, что королева едва в обморок не упала, когда узнала об этом. Пришлось ночью подсунуть в окно её спальни объяснительную записку. Когда я с запиской лез по стене Лувра, меня застукал патруль гвардейцев кардинала, и когда я с чувством выполненного долга слез на землю, меня прижали к стенке в углу. Я предложил гвардейцам сначала помолиться. Не помогло. От безвременной и трагической кончины меня спас д’Артаньян, проходивший мимо. Разумеется, мимо он проходил совершенно случайно.
Когда мы дружно обратили в бегство перепуганных гвардейцев, я спросил д’Артаньяна, что он тут делает. Он зарделся и соврал, что следил за женой галантерейщика. С каких это пор гасконцы стали краснеть, когда врут? Тактично намекнул ему на этот факт. Он мне сказал, что его дед дожил до ста лет.
«Что, он краснел, когда врал?» - спросил я.
«Нет, он не лез не в своё дело».
На этом мы и разошлись. До того разошлись, что прибежали гвардейцы с подкреплением – они думали, что мы напились и поджигаем Лувр. Улепётывали от них сначала по улицам, потом по крышам. Распугали всех мартовских кошек – ещё одна шпилька Ришелье. Обежав примерно пол-Парижа, успели помириться. Правда, д’Артаньян всё равно обозвал меня на прощание идиотом. «Только идиот полезет на стену Лувра в мушкетёрском плаще!» сказал он. Но он, конечно, не прав.
Какое счастье, что в караул мне сегодня с Атосом – он разбудит.
День седьмой.
Деньги опять закончились. Вот что значит слишком бурно отмечать выход из финансового аута.
Атос в запое, Портос в загуле, д’Артаньян в забое. Не в том смысле, что его на каторгу послали, а в том, что он на всё забил. Подумываю, не уйти ли мне в монастырь.
<Две страницы исписаны латынью и вырезаны редактором с пометкой «Мы печатаем дневник, а не диссертацию!»>
День восьмой.
Всерьёз задумываюсь об уходе из мира («В юбилейный десятый раз!» сказал д’Артаньян, но он, конечно, не прав). Мир это склеп, в конце концов («И люди в нём покойники» сказал всё тот же д’Артаньян, и снова он не прав... Или прав?).
Кстати, о д’Артаньяне. Он опять одолжил у меня верёвочную лестницу. Все мои помыслы устремлены к религии настолько, что почти даже не заинтересовался, зачем ему эта лестница нужна. И я почти даже не пролежал всю ночь с подзорной трубой на крыше соседнего дома.
Нет, определённо, с этим нужно что-то делать. Кто меня будить станет? Иоанн Богослов, на чьих «Откровениях» я сплю?
День девятый.
Вот уже три недели, как я не получал писем от моей люби (зачёркнуто) дорого (зачёркнуто) от моей (зачёркнуто) от (зачёркнуто)... Короче, вот уже три недели, как я не получал писем. Ну и пусть. Что такое любовь? Всего лишь (зачёркнуто) Словом, (жирная клякса) фи!
И вообще, я стихи писать буду!
<Четыре страницы стихов вырезаны редактором из этических соображений (Не из соображений, а из дневника – прим. корректора)>
День десятый.
Ещё один такой день – и я уйду в монастырь! Теперь уж точно уйду. И ничто меня не остановит. Поделился этим соображением с друзьями. Они не впечатлились. С горя весь день молился, а под вечер решил заняться умерщвлением плоти. С этой целью вызвал на дуэль какого-то гвардейца Его Высокопреосвященства. Гвардеец сам виноват – нечего было мне на ногу наступать.
День одиннадцатый.
Ура! Она мне написала! Я счастливейший человек на свете!
На всякий случай я пока не пойду в монастырь, особенно учитывая тот факт, что вместе с письмом я получил ещё и деньги. Боже, что я несу? Плевать на деньги, я же счастливейший из смертных!
<Редактор устало откладывает большие ржавые ножницы: «Меня не хватит на выстригание отсюда всех стихов!» Вырезано ещё четыре страницы.>
Ну, ладно, пока закругляться. Д’Артаньян ворчит «Экономь чернила – ложись спать!», никакой романтики. Кстати, почему д’Артаньян ночует у меня? Не поделил с галантерейщиком его жену?
День двенадцатый.
Ну и зачем, спрашивается, д’Артаньян у меня ночевал? Всё равно утром не разбудил!
Гвардейцы опять распоясались. Вякнули что-то оскорбительное в мой адрес, а потом ещё дерзко напоминали о христианском милосердии. Трогательно пообещал им, что вот когда я стану аббатом, они могут сколько угодно надеяться на моё милосердие, а пока я – хоть и временно – мушкетёр, так что пусть даже не надеются. И пощады пусть не просят – не пощажу. Позвал друзей составить мне компанию – ни один не отказался. Мы сложили гвардейцев штабелями и ушли.
Но можно было догадаться, что это не обойдётся без мести со стороны кардинальской гвардии. Ночью, когда я совершенно случайно прогуливался под окнами г-жи де... Словом, прогуливался под окнами. Так вот, во время этой совершенно невинной прогулки я угодил в засаду неких лиц явно гвардейского вида. Меня зажали в угол и предъявили какое-то обвинение – я не расслышал, что это было за обвинение, но оно точно было несправедливое. Я потребовал показать протокол обвинения. Они показали. Я в ответ показал им какую-то бумагу и сказал, что это индульгенция. Пока они в этой темноте пытались разобрать, что же там написано, я дал дёру. Они погнались за мной – индульгенции им мало, что ли? Я залез на дерево и просидел на нём до утра. Найти-то меня не нашли, да только ночью пошёл дождь...
Вернулся домой под утро. Д’Артаньян ехидно осведомился, какова вода в источнике Иппокрены. Какого чёрта д’Артаньян до сих пор ночует у меня?
Чтобы в очередной раз не проспать до ужина, изобрёл будильник. Хорошая штука. Не удивлюсь, если спустя пару веков кто-нибудь слямзит у меня идею.
День тринадцатый.
Я ухитрился жутко простудиться ночью на этом проклятом дереве – не скажу, чтобы это трудно было сделать... Так что тот факт, что я наконец-то проснулся раньше полудня, не сильно мне помог.
Отправил д’Артаньяна в качестве платы за проживание взять у де Тревиля для меня отпуск по семейным делам дней на несколько. Отпуск – потому что после одного эпизода с Атосом де Тревиль на сообщение о чьей-нибудь болезни не очень адекватно реагирует.
День четырнадцатый.
Д’Артаньян всё ещё живёт у меня. Спросил, почему он не поселится у Атоса или Портоса. В ответ услышал маловразумительное хмыканье и какой-то шедевр гасконского юмора. Отдал ему верёвочную лестницу вместе со всем своим альпинистским снаряжением. Ладно, живёт у меня, пусть хоть не у меня ночует.
А теперь, когда д’Артаньян ушёл, я наконец-то смогу писать стихи всю ночь напролёт. А потом весь день спать. И никто мне не помешает.
<Редактор выстригает очередные восемь страниц стихов: «Это невыносимо. Видели бы вы, уважаемые читатели, что здесь написано!»>
День пятнадцатый.
Д’Артаньяна со вчерашнего вечера не видно. Зашёл Атос и рассказал, что несколько гвардейцев кардинала шатаются по всему Парижу с бумагой, на которой единственной разборчивой фразой является подпись «С любовью от Арамиса». Спросил, не выдавал ли я гвардейцам подобных расписок. Заверил его, что у меня такого и в мыслях не было. Атос ушёл, предупредив напоследок, что гвардейцы ищут меня, чтобы этой бумажкой... Он не уточнил, что именно они хотят сделать – должно быть, воспитание не позволило. Я долго внушал себе, что мне воспитание не позволяет строить предположения по этому поводу, но внушить не смог и весь день предавался странным фантазиям на заданную тему.
День шестнадцатый.
Вернулся в строй – отчасти из желания посмотреть на гвардейцев, по поводу которых накануне разыгралось моё воображение. Но гвардейцы меня не нашли. Одно из двух: либо они плохо искали, либо это к лучшему.
Под вечер вернулся д’Артаньян, злой, как черти по воскресеньям. Похоже, он собирается у меня поселиться. Клянчил верёвочную лестницу. Я сказал, что лестницу не дам. Он начал разводить демагогию на тему того, для чего мне вообще нужна эта лестница, раз я живу на первом этаже. Я обиделся и сказал, что мой дед тоже дожил до ста лет. Д’Артаньян предусмотрительно заткнулся.
Пока он молчит, буду писать стихи...
<Вырезав очередные три страницы, редактор складывает их в карман – почитать перед сном.>
День семнадцатый.
Мне сегодня не повезло: пришлось экстренно эвакуироваться из окна второго этажа. Так как верёвочную лестницу, пока я писал стихи, уволок д’Артаньян, пришлось прыгать – с разбегу, в кусты роз, в ОЧЕНЬ неполном костюме. В этих кустах я просидел, не шевелясь, часа полтора. Розы пахли так, словно предстоял по меньшей мере ураган, какая там гроза. Это ещё при том, что эти розы не цвели...
Когда мне удалось выбраться из кустов, от неполного костюма остались только полные обрывки, да и те – на кустах. Сам я был уже даже не в полосочку – в клеточку.
Влез в свою спальню через окно. Обнаружил там д’Артаньяна. Он был примерно в том же костюме, то и я, только не в клеточку. Не удержался и спросил, что ему нужно в моей спальне. Он соврал, что искал верёвочную лестницу.
Кстати, он ухитрился куда-то задевать уже три верёвочные лестницы, и у меня есть основания полагать, что как минимум одну он не вернёт.
День восемнадцатый.
Д’Артаньян сегодня спал на моей кровати. Один, по диагонали, в позе морской звезды. Я спал за столом, лицом... Нет, не в салат, а в молитвенник.
Вечером мы устроили пьяный дебош в «Сосновой шишке». Собственно, я был почти что не при чём. Я даже почти то не проткнул случайно шпагой какого-то гвардейца, который не захотел отдать мне бумагу с надписью «С любовью от Арамиса». Друзья увидели эту бумагу и предположили, что я становлюсь знаменитым поэтом и советовали быть поразборчивее при раздаче автографов.
Сегодня предстоит ещё одна бурная ночь... Хоть бы роз под окном не оказалось.
День девятнадцатый.
Роз под окном не оказалось, зато там оказался десяток пьяных гвардейцев. Удирал от этих гвардейцев по всему Парижу. В узком переулке налетел на д’Артаньяна, который занимался примерно тем же, чем и я. Встали в углу и ставили гвардейцам подножки. Тем и спаслись.
Сегодня днём, вернувшись домой, обнаружил д’Артаньяна спящим на столе лицом в раскрытую книгу. Заинтересовавшись, посмотрел, что за книга – оказалось, «Откровения Иоанна Богослова». (Хм, лёгкая эротика? – прим. ред.). Бедняга. Эк его с непривычки...
День двадцатый.
Д’Артаньян ходит хмурый. Спросил его, в чём дело. Он ответил, что ему всю ночь снился Апокалипсис. Я ответил, что это неудивительно. Он спросил, какой масти должны быть кони всадников Апокалипсиса.
«Красный, чёрный, белый и бледный – наверное, рыжий, вороной, серый и изабелловый» ответил я.
«Чёрт возьми... Что же тогда там делал мой жёлтый мерин?!» возмутился д’Артаньян.
Это было ничего, но когда он сказал, что остальные кони были вороные, а все всадники в мушкетёрской форме, я начал проводить интересные параллели. Провёл, затрепетал и ушёл молиться.
<Редактор выстригает страницы и откладывает их в сторону со словами «Опубликуем отдельно в рубрике «Религиозные анекдоты». Ну сколько можно строчить стихи?»>
Ну всё, иду спать... То есть не иду. Кровать д’Артаньян оккупировал. Надо его куда-нибудь пристроить.
День двадцать первый.
Так как д’Артаньян так и не вернул мне снаряжение для проникновения в различные труднодоступные места, лез сегодня на крышу без страховки. Едва не сверзился, но в целом залез благополучно. Только вытащил подзорную трубу, как рядом завозились, и на крышу влез... Д’Артаньян собственной персоной. Я едва не свалился и спросил, что он тут делает. Он ответил, что то же, что и я.
Если бы не будильник, я бы сегодня отдежурил не то, что за двоих – за троих.
Дал д’Артаньяну почитать свои стихи. Тот долго расточал мне комплименты. Правда, после этого почему-то ржал минут пятнадцать, как конь... Апокалипсиса.
День двадцать второй.
Атос поистине великий человек – он забрал у меня д’Артаньяна!
А д’Артаньян забрал у меня последнюю верёвочную лестницу...
Вообще, д’Артаньян как-то очень легко поддаётся дурным влияниям. Жил у меня – лазал по крышам. Сегодня он пьяный в стельку. Что будет, если он поселится у Портоса? Они вдвоём объедят весь Париж?
<Редактор выкидывает в корзину затупившиеся ножницы: «Двадцать страниц! Двадцать! И всё любовная лирика. Я понимаю, конечно, лишился приятного соседства, надо отметить, но это уже перебор!»>"
Что-то хохочу ))))) Мне эта тема близка )
@темы: цитата, литература, море позитива
-
-
15.09.2012 в 12:28Гм, опять какое-то коллективное бессознательное: у Эжена (Сусорова) на последнем концерте была песня про мушкетеров в виде всадников Апокалипсиса...
-
-
15.09.2012 в 13:26-
-
15.09.2012 в 13:52...Но всадник бледный де ла Фер ответил Шарлю де Батц:
"Работы много и для наших мечей.
Умрут сегодня и вельможа, и торгаш, и паяц,
А Бог и дьявол разберутся, кто чей".
И ад последовал за ними, как за флейтой крысня,
Но испугался и в муках издох,
И мир был брошен на весы, и найден легким весьма,
И стерт, как файл с расширением .doc.
Тогда не ?, от страха не сатаней,
Когда из бездны начала начал
Четыре парня на четверке разноцветных коней
Придут и спросят, о чем ты молчал.
-
-
15.09.2012 в 18:58Что-то Арамиса подозрительно часто зажимают в углу
Кто будет держать Атоса, пока мы будем врать. -
-
-
15.09.2012 в 21:24А "С любовью от Арамиса"?!
-
-
15.09.2012 в 21:28Кстати, я прямо представила себе музыку
-
-
15.09.2012 в 21:31И то верно, чему я удивляюсь
А Портосу всегда меньше народной любви достаётся...
-
-
15.09.2012 в 21:45