Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Двенадцатая главаДвенадцатая глава
Стояние на собственных ногах
- Сколько можно! – кричал стряпчий пёс, страдая. – Почему на этой чёртовой Лицевой стороне я каждый день получаю увечья?
Вирджиния мрачно молчала, прижимая к затылку мешочек со льдом – её волосы уже потемнели от воды.
- Куда они нас привели? – спросил Алькуно, пытаясь приподняться на локте. Он лежал на низкой кровати, под спину ему был подложен ворох тряпья, чтобы место раны оказалось как можно выше, и в этом неудобном положении ему не удавалось достойно двигаться.
- На чердак, – сдержанно ответила Вирджиния.
- К чёрту на рога! В полную неизвестность! И что теперь прикажете делать, ваша светлость? – не успокаивался Алькуно. Грандина не выдержала:
- Вам – перестать вопить, как маленькая девочка, которую впервые высекли!
Алькуно издал нервный смешок и уткнулся лицом в грязную подушку без наволочки (для этого ему пришлось повернуться на бок, не до конца, лишь верхней частью тела). Вирджиния, глядя на него, вдруг поняла, кого он сейчас ей напоминает. «Впервые высекли»… да, он как её брат Франческо, когда того впервые выдрали розгой. Он кусал губы, громко плакал и стыдился этого; Вирджиния никогда не была нежной, не умела быть нежной, но подошла обнять его… сперва он грубо вырвался, а потом уткнулся в её плечо, зарылся в волосы.
Вирджиния закрыла глаза и сидела так какое-то время. Пусть думать о живом Франческо, как бы это ни было больно, но лишь бы не о том, что он лежал на полу с перерезанным горлом… там, дома.
- Алькуно, – позвала она, и сама удивилась тому, как заржавленно скрипит её голос. Голос древней старухи, похоронившей всех родных. Стряпчий пёс слегка приподнялся, это далось ему с куда большим трудом, чем недавно. – Не нужно стыдиться меня. Я знаю про вас что-то похуже, чем ваша рана.
Алькуно слабо усмехнулся. На фоне уродливой спинки кровати, похожей на тюремную решётку, его лицо имело почти трупный цвет.
- Вы меня раскусили…
- Нужно врача. – Вирджиния встала, отложив мешочек со льдом. Алькуно снова взвился:
- Все врачи в этом поганом городе на учёте у Совета!
Грандина заправила выбившиеся пряди волос за уши и деловито сказала:
- Ну что ж. Покажите рану.
- Грандина, увольте меня…
- Алькуно, – Вирджиния потёрла ушибленный затылок, – вы же знаете, что говорил блаженный Августин: «Никто не остается самим собой, опираясь лишь на самого себя».
Шпион сдавленно рассмеялся:
- Я и есть никто.
- Вы мой человек, – парировала она.
Алькуно скривился от стыда и отвращения к себе, но, когда она, подойдя, осторожно дотронулась до его плеча, не выдержал этой ситуации, откинул голову назад и осторожно отнял от левого бока пропитанную кровью тряпку. Он был без плаща и куртки, только в заскорузлой рубашке, и на матрац также успела натечь кровь. Когда Вирджиния слегка наклонилась, чтобы при свете свечей рассмотреть его резаную рану, он невольно вздрогнул – но удержался, когда она дотронулась до него. Грандина слегка вздохнула при виде широко расползшихся краёв раны; подняв глаза, положила тряпку обратно и сказала:
- Лежите и не двигайтесь больше. Я скоро вернусь.
После чего направилась к двери. Алькуно, чувствуя себя так, будто ему больше нечего терять в этой жизни, лениво посмотрел на двускатный потолок, на окно, сквозь которое в ответ поглядела на шпиона луна. Откуда-то то ли из-за стены, то ли из-под пола послышались слабые, сдавленные звуки скрипки. Повсюду эта скрипка.
Вирджиния вошла, неся ещё свечи, затем принесла кривую иглу и крепкое вино в графине.
- Ну вот, – удовлетворённо сказала она. – Зачем вы тревожили рану?
- Я как-то об этом не думал.
- Вы никогда ранены не бывали? – удивилась она.
- Вы собираетесь меня прижигать? – с недоверием спросил он вместо ответа.
- Прижигание не способствует заживлению, – назидательно ответила грандина, – а только останавливает кровь. Мы же хотим поднять вас на ноги как можно скорее. – Она за кончик подтянула отмокавшую в вине нитку. – Я зашью вашу рану.
Обилие свечей, запах вина, дерева и крови, изумлённые глаза Алькуно с расширенными зрачками – Вирджиния старалась быть внимательной до предела ко всему, что её окружало, чтобы ощутить себя живой, и не думать, не вспоминать. Она даже испытывала удовольствие от того, что сейчас главная здесь она, что всё зависит от неё. Хотя где-то в животе подталкивал её изнутри комок страха – единственный её ребёнок от законного брака, ребёнок, которого она никогда не родит, – всё же ей было приятно.
- Сейчас нитки пропитаются, – мирно заметила она, присаживаясь на матрац. Алькуно слегка отодвинулся и заметил:
- Ваша светлость, вы собираетесь зашивать мою рану, сидя на грязном тюфяке на чердаке этой чёртовой дыры? Если б я убил вас, вы хотя бы умерли от меча, как подобает, – голос у него подрагивал, терпеть боль было всё труднее.
Вирджиния прищурилась:
- О том, что я воспитывалась два года в монастыре, вы, конечно, знаете.
- Ещё бы, – это была его попытка взять реванш над нею.
- Но о том, что при монастыре существует госпиталь, вы не знали?
- Знал, знал, но не подумал… – напряженно проговорил стряпчий пёс. – Ну что же, тогда не медлите.
- Нитки должны пропитаться вином как следует, иначе рана загноится.
Алькуно снова уткнулся лицом в подушку, и Вирджиния разобрала, что он, кажется, произнёс «Совет, Совет, Совет…».
- Не буди лихо, пока оно тихо, – сказала от дверей жуткая старуха с бельмом на глазу, локтем придерживая створку и внося в комнату деревянную лоханку, от которой шли жаркие клубы пара, а на руке неся белую ткань. – Вот и вода, милая синьора, и полотенца.
- Спасибо, – кивнула Вирджиния, и бабка поставила лоханку на тот стул, который недавно занимала грандина. Алькуно молча слушал плеск воды (Вирджиния, обжигаясь, мыла руки, это продолжалось долго) и молча стерпел, когда она протёрла его рану, а потом промокнула сухой тканью, откинувшись на подушку, стиснув зубы и закрыв глаза, однако по какому-то наитию открыл их, когда девушка поднесла к огню иголку.
Грандина сделала лёгкое движение рукой, намекающее, что Алькуно должен убрать мешающую ей ткань рубашки. Это он тоже стерпел и послушался.
- Может, вас стоит привязать? – спросила она, вставляя нитку в иголку. Стряпчий пёс даже приподнялся:
- Нет! Я не конь, которого скопить собираются.
Вирджиния, встретившись с ним глазами, даже покраснела; её равнодушие ей изменило.
- Я прошу вашего прощения, magister.
Алькуно демонстративно протянул руки за голову и взялся за спинку кровати.
- Мешать не буду, но молчать не обещаю.
Вирджиния улыбнулась, и, прикусив губу, с трудом проколола кожу с наружного края, Алькуно со свистом выдохнул сквозь сжатые зубы.
Что же дальше писал Августин. Ни одно тело само по себе не стоит. Тот, кто хотел себя обрести в самом себе, быть из себя самим собой, — пал: пал ангел и сделался дьявол. Ха, это истина. Алькуно показалось, что кровать проваливается под ним. И вот сейчас пляска смерти, тонкая и острая, как иголка, с собственной нанимательницей и хозяйкой, с неудавшейся жертвой резни, с палачом, вооружённым ниткой. Он не стоит сам по себе, она держит его на длине нити и завязывает узел. Зашуршала скрипка. Пение слабо доносилось то ли снизу, то ли сверху:
- Gloria Patri… Patri et Filio…
Вирджиния повторила одними губами; она чувствовала, что глаза её напряжены, смотрят остро, как укол иглы, а слух настороженно ловит изменения в дыхании раненого, но руки работали расслабленно и мягко, без единого лишнего движения, как будто лаская или играя на скрипке.
Алькуно уставился на луну, чтоб избежать искушения покоситься на иголку. И увидел, как будто от луны отделяется капля, словно слеза, стекает с луны и, как будто натолкнувшись на преграду, разбегается узорами, рисует в небе кружево, плетёт паутину вокруг луны. Всё пространство над городом вскоре было покрыто сетью. «Вам никогда не думалось, что Изнанка – это что-то живое?». Видение исчезло, потому что из глаз Алькуно брызнули слёзы, когда игла проткнула его кожу во второй раз.
В доме больше не звучала музыка, когда девушка Фьоренца, перекатывая в горле звуки славословия и мурлыкая, поднялась по лестнице на чердак, открыла дверь, ахнула, тихо-тихо прикрыла и так же тихо спустилась по лестнице.
При свете одинокой свечи лохматый скрипач сидел на скамье, широко расставив ноги, и держал скрипку на коленях; Энцо Санта-Фьоре сидел за столом в задумчивости. Скрипач не обратил ни малейшего внимания на вошедшую Фьоренцу; Энцо вскочил, и огонь свечи задрожал, разбрасывая бешеные тени. Фьоренца пожала плечами.
- Как ты думаешь, – спросил гранд Саньта-Фьоре, – могу я подняться наверх?
- Нет, – быстро ответила она. – Не знаю, чем они там заняты, но поверь на слово, лучше не стоит.
Энцо моргнул:
- Как это?
- Эта лисица там… подвывает. – Фьоренца снова пожала плечами, не желая вдаваться в подробности.
- Старуха понесла наверх горячую воду, – заметил скрипач и, придерживая скрипку подбородком, стал подкручивать колки. Скрипка жалобно заныла. – Наверное, девочка обрабатывает раны этому типу.
- Она? – Энцо рассмеялся и направился к дверям. – Она – не просто девочка. Что ж… тогда я поговорю с ней попозже, лучше бы утром. Думаю, утром и постараемся найти цирюльника или палача для раненого.
Кажется, он успокоился, несмотря на то, что отринул единственное предположение на тему происходящего на чердаке. Когда он вышел, Фьоренца хмыкнула:
- Интересно, чем же они там тогда занимаются.
По лестнице прошуршали шаги, любопытная певица выглянула наружу и пропустила Вирджинию – грандина вошла на кухню с лоханкой в руках и с лёгкой улыбкой на губах, как будто для неё не было ничего непривычного в таскании тяжёлых деревянных посудин по лестницам. Фьоренца обратила внимание на эту улыбку, взяла у Вирджинии лохань и после небольшого колебания спросила:
- Вам что-нибудь нужно… синьорина?
- Синьора, – поправила та. Фьоренца поставила лоханку на скамью и обернулась:
- Вы замужем? – Она, изумившись, упёрла руки в боки: – Неужто раненый – ваш муж!
- Конечно, нет, – не без презрения произнесла Вирджиния, разглядывая при свете свечи свои руки. – Раненый – мой человек.
Пару мгновений продолжалось неловкое молчание.
- Садитесь, синьора, – предложил, наконец, скрипач, сняв скрипку с плеча. Фьоренца засуетилась:
- Да, присаживайтесь! Может, вам принести покушать или попить?
Вирджиния улыбнулась – куда более сердечно:
- Не беспокойтесь так. Хотя я бы не отказалась…
- Меня лучше называть на «ты», не такая я уж важная дама, а зовут меня Фьоренца! – Девушка принялась вытаскивать из кухонного шкафа кувшины и тарелки. – Здесь всё холодное, но я могу согреть…
Вирджиния успела только молча покачать головой, и Фьоренца снова закрутилась.
Когда перед гостьей оказалась тарелка с зеленью и мясом, певица присела за стол и подпёрла щёку ладонью, чтобы созерцать, как грандина будет угощаться. На осторожную попытку Вирджинии нащупать почву под ногами она сразу объяснила всё: что дом это её, вернее, конечно, не только она здесь живёт, а в основном на этой улице всё музыканты и уличные певцы, такое вот соседство, дорогая синьора, кушайте-кушайте, а Энцо – он не из наших, он своим кораблём владеет, не чета шушере вроде Карло, это скрипач, который тут был…
- Энцо прибыл в порт недели две назад, – продолжала Фьоренца. Вирджиния, старательно жуя жёсткое мясо, решала для себя вопрос, что рассказывать о себе, когда певица неизбежно спросит… Но Фьоренца продолжала болтать, нимало не беспокоясь.
- Наверное, – чопорно произнесла Вирджиния, наконец, – мне стоит представиться.
- Вам вина налить? – радостно спросила та и, подавая грандине бокал, вдруг внимательно посмотрела ей в лицо. – Добрая синьора, вы можете даже имени своего мне не называть, или назвать какое вам по душе. Я вижу, что есть у вас на душе что-то; ну так у всех на этой улице есть что-то. Здесь вас никто о чём ни спросит, допытываться ничего не будет. Энцо я доверяю как себе – если уж он вас привёл без страху, значит, вам вся моя вера.
- Спасибо, Фьоренца, – тихо ответила Вирджиния. Та улыбнулась и поставила бокал на столешницу. Подождав, пока девушка отойдёт и снова сядет, грандина спросила: – Но что же вы намерены делать в ближайшее время?
- Спать, конечно! Вы остаётесь ночевать тут, а утром Энцо с вами поговорить собирается, – Вирджиния обратила внимание на особенную женскую интонацию, с которой Фьоренца говорит об гранде Санта-Фьоре. Ей сделалось неприятно, и она сделала ответный ход:
- Если у тебя в доме есть скрипка, может, и лютня есть?
- Есть гитара. Вот, на стене висит. Вы умеете играть?
Гитара тут же была снята с гвоздя, и Вирджиния, приняв её бережно, как ребёнка, поняла, что ход был верный – человек, владеющий музыкальным инструментом, для Фьоренцы уже почти свой.
- Я не много раз играла на ней, – заметила она, беря аккорды на пробу. После короткой паузы пробренчала простую мелодию и напела:
- Брат Джакомо, брат Джакомо,
Спишь ли ты, спишь ли ты?
И тут же, сосредоточенно хмурясь, медленно меняя позицию руки и переставляя пальцы:
- Di…es… i..rae… di… es.. il… la…
- Лучше бы что-нибудь повеселее, – предложила Фьоренца, сидевшая, закинув ногу на ногу. Вирджиния взяла несколько резких звенящих аккордов, не столько весёлых, сколько злобных, и певица, узнав, подхватила:
- Я смерть, и на главе моей….
Вирджиния держала тон, и вскоре Фьоренца, прихлопывая в ладоши, пошла выпевать рулады вокруг мелодии; её звонкий сильный голос обвивался вокруг грудного низкого голоса грандины, как плющ вокруг дерева.
Песня про бал, на котором танцует смерть, должна была напоминать Вирджинии о том бале, на котором закончилась её жизнь; она и напоминала, и в любую минуту она могла бросить гитару и разрыдаться. Ей очень хотелось это сделать. Она напугала бы Фьоренцу, создала бы неприятную и тягостную ситуацию, и этого ей тоже очень хотелось – разбить этот приятный вечерок. К тому же, у неё после ушиба сильно болела голова, и это тоже был повод сделать что-то некрасивое. Но она продолжала играть, петь и, вопросительно поднимая брови, ловить ход мелодии Фьоренцы, поддерживать её, слегка улыбаясь.
Энцо, открыв дверь, так и застыл, увидев развеселившихся девушек. Он явно ожидал от Вирджинии немного другого поведения в это тёмном доме у самой реки, в обществе людей странных и незнакомых. Грандина прижала ладонью дрожащие струны (рука у неё тоже слегка дрожала, но при свечах всё подрагивает) и встала, держа гитару в руках:
- Здравствуйте, Энцо. Я должна поблагодарить вас за помощь.
Он слегка поклонился и после короткого молчания, поняв, что Вирджиния ждёт от него некоторых объяснений, сказал:
- Думаю, вам стоит отдохнуть, а утром поговорить о… – Энцо неопределённо пожал плечами. – Я так растерян! – вдруг признался он. – Я сам в изгнании! И неожиданно – вы!
- А ты знаком с синьорой, Энцо? – по-свойски спросила Фьоренца. Растерянный гранд Санта-Фьоре переглянулся с бывшей невестой, и Вирджиния пожала плечами:
- В самом деле, поговорим завтра. Тем более что мой человек спит, а я хочу, чтобы он присутствовал при разговоре… я тоже удивлена, что вижу вас, – прибавила она, и что-то в её тоне заставило Энцо сделать шаг вперёд и заглянуть грандине в глаза, но, поколебавшись, он передумал о чём-либо спрашивать.
- Где я могла бы переночевать, Фьоренца? – осведомилась Вирджиния с лёгкой улыбкой. После внезапного оживления с песнями она вновь ощутила старую усталость, и вид Энцо почти злил её… старый знакомый, из той жизни, он казался таким не изменившимся, таким прежним, что приходилось признать, что она, Вирджиния – уже не совсем та, какой она была, когда общалась с этим человеком и писала ему сердечные письма.
Укрываясь одеялом, Вирджиния посматривала на луну; ей думалось, что при такой луне не уснёшь. Хотя руки и ноги уже её не слушались, в голове было слишком много мыслей… Энцо, очевидно, самовольно вернулся из изгнания, чтобы – отомстить? возвратить себе своё достояние? Он, конечно, друг, но теперь, когда Алькуно ранен, она не имеет поддержки… своей, независимой от кого-либо поддержки. Вирджиния облизнула губы, пытаясь сформулировать, кем является при ней Алькуно, но замутило, закружилась голова, и грандина ощутила, как покидает своё тело, и последняя искорка сознания в голове тоже гаснет…
Она спала очень долго, и не застала того момента, когда серый утренний свет плавно заполнил собой небо за окном, потом просочился сквозь окно в комнаты, и по реке поплыли лодки, как стая птиц, и чаячьи крики словно издавали их паруса. Алькуно открыл глаза и некоторое время размышлял о том, где он и почему он тут находится. Давно с ним не бывало такого – чтобы утром не сразу становилось ясно, как изменился мир за ночь. Он повернул голову (голова болела), повернулся на бок (все мышцы ныли, бок тянуло), попытался приподняться на локте и вскрикнул от боли в потревоженном правом запястье – разболелось адски, и с левой рукой ненамного лучше. Алькуно быстро понял, что героя из него не выйдет. Надо звать на помощь.
Однако дверь отворилась сама, и вошла девушка Фьоренца; перекатившись обратно на спину и переведя дыхание, Алькуно взглядом следил за тем, как она прикрыла за собой дверь, вошла в комнату. Фьоренца повела носом и направилась к окну; приоткрыв створку, она помедлила и обернулась к раненому. Тот не отвёл взгляда, только ухмыльнулся, рассматривая её. Алькуно сам не помнил, чтобы ему когда-либо было свойственно так оглядывать женщин (а эта женщина, к тому же, всё более иронично и удивлённо улыбалась, подняв брови), но теперь чувствовал себя вполне спокойно.
- Ну? – спросила Фьоренца, наконец.
- Ну? – переспросил он.
- Чего любуешься, может, хоть представишься?
- И могу любоваться дальше безвозбранно? – почти утвердительно откликнулся бывший пёс Совета. – Меня зовут Алькуно.
- Вот пусть кто-то другой и зовёт. Что за дурацкая кличка! «Кто-то там»*!
/Примечание: тут нужно, наконец, сказать, что значит «Alcuno» по-итальянски – «кое-кто», «несколько» или, в отрицательных предложениях, «никто»./
- Другого имени не завёл.
Фьоренца обиженно фыркнула.
- Хорошо, если тебе так нравится, – бросила она. – Тебе что-нибудь нужно?
- Помимо любования тобой – бельё, вода и завтрак. И, пожалуй, корпия, сделать перевязку.
- Не думай, что я сама буду бегать наверх с лоханками. Сейчас пришлю кого-нибудь. – Говоря это, Фьоренца подошла на пару шагов, слегка наклонилась и с внезапной заботой спросила: – Врач тебе нужен?
Алькуно хотел покачать головой, но вовремя передумал.
- Нет, как-нибудь сам переживу. Спасибо, милая! – сказал он уже ей вслед.
Фьоренца хлопнула дверью.
- Ох, – простонал Алькуно, пытаясь встать и не тревожить при этом бок и запястья. – Правду говорил Августин, тело само по себе не стоит, и никто не может опираться на самого себя... Так и есть, – заметил он уже по другому поводу: посмотрев на руки. Запястья заметно распухли, особенно правое, и, хотя, поднявшись на ноги, шпион первым делом проверил, лежат ли под его брошенным на пол плащом кошелёк и катцбальгер, было ясно, что катцбальгер этот будет бесполезен в руках хозяина ещё довольно долго.
Он медленно отвернулся от оружия и подошёл к окну, на ходу с трудом стянув мерзкую рубашку, одеревеневшую от вчерашней крови. В приоткрытую Фьоренцой створку задувал утренний ветерок, город, серый и мягкий, как сонный кот, растекался до горизонта. Всё было мирно и тускло, но лодка на различимой с краешка реке плыла под парусами цветов Бадоэро… Алькуно облизнул сухие губы.
От расчётов и удовольствия, доставляемого ветерком, его отвлекло ощущение, что он недолго ещё сможет простоять на ногах. Пришлось возвращаться к постели; лечь он смог, ушибив локоть. Лучший способ понять, что жив, – подумал он, – это оказаться в положении, когда не можешь стоять сам по себе. Когда это тебя настигнет, тогда и… Алькуно закрыл глаза.
Тринадцатая главаТринадцатая глава
Кошка на свадьбе
Когда Энцо поднялся на чердак, он застал раненого над лоханкой с водой, полуодетым, с бритвой в руке – бритва, впрочем, скоро была брошена в лоханку. Застав стряпчего пса в домашнем, беззащитном положении, Энцо, однако ощутил себя неуютно, в этом было что-то неприятное, и он не сразу понял, что Алькуно опирается на края лоханки не кистями, а локтями; в этой позе, сутулой и нелепой, было вместе с тем что-то угрожающее. Алькуно был похож на крадущегося, стелющегося по земле кота, и так же смотрел исподлобья. В голове у Энцо неожиданно пронеслось: «Кот скорее холоден, чем горяч, и притягивает к себе дурные жидкости…».
- Синьор Энцо, гранд Санта-Фьоре, – усталым и довольно тяжёлым тоном произнёс он, – чем обязан такой честью?
- Я вовсе… – начал Энцо, и Алькуно ждал, что он будет врать, но молодой гранд вдруг вспыхнул и спросил: – Как ты меня узнал?
Алькуно осторожно поменял положение тела, чтобы без вреда для себя оттолкнуться от бортов лоханки. Странное начало, подумал он. «Отчего же вы так люты до правды, ваша светлость?». Но вместо этого он спросил очень почтительно:
- Как же вы до сих пор живы, ваша светлость?
Энцо сперва улыбнулся, а потом удивился:
- Я здесь всего две недели.
- Нет, вы здесь не две недели, – немедленно ответил Алькуно, выпрямляясь и приосаниваясь. Свежая заштопанная рана придавала больше веса его словам. – Вы здесь с начала карнавала, не ранее, и только это объясняет тот факт, что Совет ещё не взял вас за горло, ваша светлость. Вы позволите мне одеться?
На этот раз Энцо обиделся. Смерив шпиона взглядом, невольно задержавшись на шве, он проговорил:
- Конечно. – И Алькуно снял сорочку со спинки стула. – Раз я прибыл две недели назад, то как раз до начала карнавала мой корабль должен был находиться в карантине…
- Но он не находился, потому что у вас есть свой человек в таможне, ваша светлость, – Алькуно высунул голову из ворота сорочки и стал осторожно надевать рукава. Энцо вдруг усмехнулся:
- Был свой человек, а теперь его нет, тут ты ошибся.
Алькуно отвлёкся от своих рукавов:
- Стало быть, Совет неподалёку, и…
Дверь заливисто заскрипела, вошла Фьоренца; мимоходом удивлённо оглянувшись на вдруг обрётшие голос петли, она посмотрела на комнату и ахнула:
- Какой срам, а ведь сюда сейчас придёт синьора!
- Она вчера всё это видела, – огрызнулся Алькуно, успев выловить в лоханке бритву, прежде чем Фьоренца налетела как вихрь и забрала и табурет, и посудину.
- Вчера было темно! – и певица снова исчезла. Вскоре на жуткую постель Алькуно было наброшено покрывало, сам он уложен на это покрывало вошедшей Вирджинией, и из этого невыносимого положения, прищурившись, смотрел на двух кровных грандов, сидящих возле него на стульях, словно возле больного ребёнка, натирал запястья палаческой мазью, любезно переданной ему нанимательницей, и слушал их разговор.
- Вы вчера появились, как ангел с небес, – говорила Вирджиния тем тоном, который шпион слышал у неё ещё в прежние времена, а Энцо широко улыбался и отнекивался для виду.
- Возможно, маски пришли по следу синьора гранда, – заметил Алькуно, не поднимая глаз от своих рук.
- Да чем же я так подозрителен? – не выдержал Энцо. Посмотрев ему в глаза, стряпчий пёс улыбнулся:
- Да вот хотя бы ваш кинжал с позолоченной рукояткой, ваша светлость… – Энцо невольно схватился за оружие. – Мало подходит для бедного моряка.
Вирджиния прикрыла лицо ладонью, сдерживая смех; даже когда она подняла глаза на собеседников, видно было, как она развеселилась – почти неестественно.
- Алькуно, не позорьте моего доброго друга!
Шпион фыркнул и откинулся на подушку; у Энцо брови поползли вверх – он совсем не ожидал такого тона между грандиной и её слугой. Он встал со своего места и неторопливо сделал пару шагов к окну.
- Лучше подумаем, – продолжала Вирджиния, сделав вид, что не заметила этого перемещения, – как нам быть.
- Уходить отсюда, пока живы, – мгновенно ответил Алькуно. – Вчерашнее побоище делало нам славу на весь город, клянусь душой.
- Постой, – прервал его Энцо, стоявший у окна. Голос у него был такой, будто он на что-то решился. – Вирджиния… вы знаете, за что вас преследуют?
- Да, – ответила она с ледяным спокойствием, и переход от девичьего веселья к сдержанности, которой мог бы позавидовать и мёртвый в гробу, заставил Алькуно повернуть к ней голову. Вирджиния сидела на стуле, сложив руки на коленях, лица её он из своего положения не видел, и это бесило его. – За то, что я единственная оставшаяся в живых после резни, которая произошла неделю назад.
- А почему произошла резня, вы знаете?
- Нет, – сказала Вирджиния, чтобы заставить гранда поскорее рассказать то, что он хотел рассказать. Алькуно осторожно вертел в руке бритву, глядя в спину Энцо из-под ресниц; теперь он прекратил всякое движение и держал острый нож почти так, как держат скрипичный смычок, и только тихо поглаживал рукоять указательным пальцем. Гранд Санта-Фьоре несколько мгновений молчал.
- Ваш отец был советником, – сказал он, наконец, и повернулся от окна, – я знаю это наверняка. Сейчас я расскажу! – он ринулся обратно к стулу. – Меня и сослали за это… Понимаете, Вирджиния, когда я сватался к вам, дело уже было решённое, и я старался во всём помогать будущему тестю… Честно говоря, – он опёрся на спинку стула и смотрел на свои руки, – я очень хотел показать ему, что на меня можно положиться… Вы знаете, у меня была слава беспутного человека, – Энцо усмехнулся, и Алькуно понял, что гранд сейчас способен рассказать всё, даже как в первый раз посетил бордель. Даже как поднял руку на отца – если бы, конечно, мальчику приходилось совершать подобное. Алькуно тоже усмехнулся, не прекращая поглаживать рукоять бритвы.
Энцо продолжал рассказ, а шпион разглядывал его; невысокий, ладно сложенный, с пружинистым шагом и энергичными движениями… слабая линия рта, но очень красивые глаза, светлые, как льдинки, в окружении тёмных пушистых ресниц. Светловолосая Вирджиния могла бы позавидовать таким ресницам; Алькуно внезапно подумал, что у обоих светлые, серо-голубые глаза, как у брата и сестры.
- Тогда гранд Феррафератта судился с одним монастырём за спорные земли, и дело было нешуточное. Я помогал ему, и однажды утром, вернее, ещё ночью, перед самым рассветом, приехал человек от моего поверенного с известием… в деле были обнаружены новые сведения, хотя это не относится к сути моего рассказа. Важно, что эти сведения были на руку нам, и перспективы были самые обнадёживающие. Я решил… к тому же, я не спал ночь. Словом, я лично поехал к гранду Феррафератта с известием. Он не раз засиживался допоздна – впрочем, вы, должно быть, знаете.
Алькуно кивнул, а Вирджиния тихо сказала:
- Нет, я не знаю.
Алькуно посмотрел на неё, она обернулась к нему, и стряпчий пёс попытался состроить как можно более обнадёживающее лицо. Он уже догадывался, о чём расскажет молодой гранд.
- Не знаете, – смутился Энцо. – Ну, что ж, так или иначе, это бывало. Впрочем, я, скорее, ждал услышать, что он ещё спит, и хотя бы оставить известие… а, может быть, дождаться, пока дом проснётся, и проводить вас в церковь, – он неожиданно поднял глаза на Вирджинию и открыто улыбнулся. – Я отправился по реке, прибыл к причалу Ка Феррафератта… Там были двое человек на страже, но они узнали меня и пропустили, и я увидел, как из ворот для малых выездов выносят что-то. Гранд Феррафератта лично сопровождал груз, и я… я остановился возле перил, как замороженный, потому что в душе уже понял, что выносят трупы, хотя долго не мог в это поверить. Но потом я увидел, как их выбрасывают в реку. Я плохо разглядел и благодарю Бога за то, что плохо разглядел, потому что на них были следы страшных пыток! – Энцо оттолкнулся от спинки стула, обошёл его и сел, как будто вдруг выбился из сил. – Ну что же, я выдал своё присутствие…
Разумеется, фыркнул Алькуно про себя.
- Гранд Феррафератта удивил меня тем, что как будто даже обрадовался. Обрадовался тому, что я присутствовал при сокрытии преступления. Он сказал, что вот настоящая проверка моей верности, не то что с монастырём. Пригласил меня к себе, и мы обстоятельно поговорили. Объяснения его были таковы: он советник, он знает в лицо всех других советников, и на пальце у него кольцо советника, он один из тех, кто вершит судьбу города. Власть Совета, сказал он мне, зиждется на точно знании того, кто враг и кто друг – одним словом, на шпионах.
Вирджиния, очень прямо сидевшая на стуле, невольно покосилась на Алькуно, Энцо перехватил этот взгляд, и брови у него поползли вверх.
-Ах вот оно что, – сказал шпион тихо и глухо. – Вот откуда взялись трупы. В Совете начались внутренние распри, и его светлость пытался сделать себе своих собственных шпионов на Изнанке. Но ему…
- Что ты знаешь об Изнанке? - резко спросил Энцо.
- Я жил на Изнанке больше трёх лет.
- Вирджиния, ваш человек – шпион Совета Девяти?! – закричал Энцо.
- Прокричите это ещё громче, – сдавленно произнесла Вирджиния, и гранд Санта-Фьоре смутился.
- Простите… но разве мы можем…
- Можете, – перебил Алькуно, приподнимаясь на локте и глядя на Энцо с откровенной злобой. – Но не обязаны, ваша светлость. Я ранен и не способен держать оружие. Убейте, если хотите, а не хотите – давайте думать о деле!
- Алькуно, – Вирджиния слегка повысила голос, стряпчий пёс послушно опустился на подушку, но не преминул заметить:
- Есть третий вариант: ждать, пока сюда войдут люди Малипьери, или люди Бадоэро, или кто-нибудь третий.
Энцо ухватился за брошенную ему спасительную нить:
- Малипьери и Бадоэро определённо не заодно, это правда.
- Иначе мы все погибли бы вчера, – язвительно отозвался Алькуно. Вирджиния поднялась с места и отошла к окну. Прислонившись лбом к деревянной раме, она слышала, как Энцо торопливо заканчивает рассказ:
- Я не мог участвовать в этом. Место советника прельщает, но кормить трупами реку я не хотел. Я сказал всё открыто – не хотел лгать, да и как лгать отцу моей невесты? Посмотреть ему в глаза наутро после брачной ночи и знать, кто он? – он обращался к одному Алькуно, почти забыв о присутствии самой невесты. – Конечно, после этого он не мог оставить всё как прежде, и тут ему помог этот мерзавец Бадоэро… я думаю, этот лавочник хотел утопить гранда Альфео вместе с теми несчастными - он это и сделал...
Вирджиния закрыла глаза и только через некоторое время заметила, что двое в комнате замолчали и, очевидно, смотрят на неё.
- Мой отец не умел унижать, да, Алькуно? – спросила она. – Не смог сделать то, что сделали с тобой?
- Отсюда следует, что обращаться с Изнанкой умеет только Малипьери и, возможно, Бадоэро, а вот другие советники… беззащитны, – рассудительно проговорил стряпчий с ключами, и только на последнем слове в его голосе что-то изменилось, так что Вирджиния повернулась к нему. Встретив её взгляд, он вдруг сказал:
- Я думаю, его светлость не чувствовал грань смерти. Может, он даже не совсем верил в Изнанку. Для него была или смерть, или жизнь, и он не знал, что такое, когда не знаешь, живой ты или мёртвый, и хочешь только скорее умереть. Синьора, – он вздохнул, ища слова, – он был не Малипьери. Палач, но не человек Изнанки.
- Он творил ужасные вещи! – воскликнул Энцо, взмахнув рукой, и Алькуно поморщился. – Простите, что я это говорю, Вирджиния, – спохватился он, – но преступление есть преступление.
- А я тоже убила человека, – вдруг сказал она и без паузы продолжила: – Нужно скрыться отсюда, не так ли?
- Может быть, на мой корабль! – негромко предложил гранд Санта-Фьоре, ещё не оправившись от смятения. – На нём всего две маленькие пушки, но верный экипаж, и мы всегда сможем отплыть в случае беды. В любом случае, на первое время подойдёт.
- Наше время, – сказал Алькуно, – до конца карнавала. Мы живы, пока идёт карнавал, ваша светлость.
Вдруг глаза у него расширились, всего на мгновение, но Вирджиния заметила это:
- Вы что-то придумали?
- Нет, синьора, пока ничего, – торопливо ответил он. Но, когда он снова принялся вертеть в руках бритву, Вирджиния узнала в нём жадную лису, которую почти не видела с самой их встречи в заброшенном доме. Она снова отвернулась к окну и стиснула зубы, ожидая, когда Энцо уйдёт – он отвечал на вопросы Алькуно о корабле, команде, пушках, запасах пороха… Стряпчий пёс стал вежлив и внимателен, молодой гранд вскоре начал отвечать с готовностью, признавая в нём союзника. Наконец, рассеянно ответив на прощание Энцо, Вирджиния проследила взглядом за со скрипом закрывшейся дверью и подошла к постели Алькуно.
- Magister…
- На этот счёт до нас донеслась только непроверенная информация, – немедленно откликнулся он и усмехнулся ей в лицо: – Иначе ваш отец погиб бы гораздо раньше.
- Но, очевидно, им всё же стало известно.
- Очевидно, так.
Вирджиния опустилась на колени перед постелью; в этом было что-то родственное, тёплое, как будто она пришла к брату, или отцу, или матери.
- Почему вы всегда говорите мне правду? – спросила она. Алькуно радостно ответил:
- Потому что я честный шпион! – и неуклюжим движением перекатился так, чтобы быть с ней лицом к лицу. Теперь она видела, как он широко улыбается, так, что глаза сделались как два полумесяца, искрящихся смехом, – раньше за ним не водилось подобного. Вирджиния оперлась локтем на постель:
- Алькуно, мой отец и те, кто всех нас убили – одни и те же люди. Я, что же, всё равно что дочь Анджело Малипьери?
- Я тоже к ним принадлежу, синьора.
- Вы – иное дело…
- Нет, не иное, – внезапно очень резко произнёс он. Вирджиния, глядевшая на узор покрывала, не подняла глаз. – Не придумывайте себе положительных персонажей, синьора, ни из меня, ни из гранда Бадоэро, ни даже из гранда Санта-Фьоре. Здесь нет положительных персонажей. Все, кто с Изнанки – одним миром мазаны. Только одни за вас, а другие против вас. Используйте это, чтобы выжить, вот и всё.
Вирджиния посмотрела ему в лицо; шпион смотрел на неё почти с неприязнью, ему было тяжело от того, что на сидит на коленях возле его постели, а она чувствовала, что рот у неё кривится, нижняя челюсть дрожит. Стиснув зубы, она процедила:
- Запомню на будущее. – Справилась с собой, вздохнула и проговорила уже спокойно: – Насчёт вас я иллюзий не питаю, но узнать об отце… Вот и Энцо не захотел брать меня в жёны.
- Вы узнали, что он был один из самых могущественных людей этого города, чем плохо? Практически мой начальник, пусть и не непосредственный. Вот я и слуга Семьи, грандина.
Вирджиния легок вздохнула и встала на одно колено:
- Я дам вам дворянство. – Алькуно молча улыбнулся в ответ, и она прибавила: – Когда узнаю ваше имя, конечно.
- Когда придумаете мне новое, синьора.
Вирджиния поднялась на ноги и деловито спросила:
- Когда мы перебираемся на корабль? Полагаю, завтра?
- Я бы предложил сегодня.
- Вы ранены, и не только вы.
- Синьора… карнавал длится две недели. Резня произошла в первый день карнавала. Бог оставляет нам пять дней, не считая сегодняшнего вечера.
Вирджиния пожала плечами:
- Тогда давайте и не будем считать сегодняшний вечер. Мы можем погибнуть в любую минуту, так не будем приближать смерть по собственной вине, пренебрегая своим здоровьем.
Алькуно мрачно кивнул и поморщился – движение отозвалось неожиданной головной болью. Как только появилась возможность, сразу начал разваливаться, старая псина, подумал он.
К вечеру, выспавшись, он спустился вниз, не спрашивая позволения хозяйки; у него зрел план, а для воплощения нужна была возможность передвигаться, не пошатываясь. Вирджиния сидела на кухне – держа в руке бокал скверного вина, она рассказывала Фьоренце:
- Потом Энцо изгнали, и ко мне посватался Альвизе. Говорили, что Альвизе приложил старания к тому, чтобы Энцо был осуждён, что он настолько хотел взять меня в жёны. Это, конечно, глупость…
- Но звучит красиво, – заметила Фьоренца. – Лучше быть изгнанным за любовь, чем за ссоры с Советом.
- Нет, – отрубила Вирджиния, – Энцо отказался участвовать в преступлениях, это куда красивее.
- Ну, наверное, синьора, – Фьоренце явно больше нравилась история о любви. Алькуно, стоя в дверях, молча слушал, не мешая девушкам. Он удивился про себя тому, что Вирджиния, очевидно, рассказала собеседнице абсолютно всё, и заметил, что Фьоренца не так легкомысленна в этом разговоре, как хочет показаться, и её следующий вопрос совершенно убедил его: – А Энцо не был в вас влюблён? – она волновалась, и Вирджиния не замечала, или не хотела замечать этого.
- Нет, конечно, – ответила грандина. – Мы были добрыми друзьями… он нравился мне, конечно. Он и сейчас нравится мне.
Алькуно улыбнулся.
- Но я… – найдя нужную формулировку, она чётко произнесла: – Я никогда не волновала его, если ты понимаешь меня. Думаю, я никого не способна взволновать…
- А гранд Бадоэро? Ему вы нравитесь?
Вирджиния заулыбалась:
- Он пытался меня убить, и, поверь, не из ревности. Такие мужчины меня окружают – каждый второй пытался или должен был меня убить.
- Зато один интересней другого, – отозвалась Фьоренца, и девушки захихикали. Алькуно поражался выдержке обеих: одна определённо влюблена в гранда Санта-Фьоре, а другая каждую минуту сдерживает слёзы горя и страха, и вот – смеются. Знают ли они друг о друге то, что ему видно со стороны? Он старательно лязгнул плохо прибитой ручкой двери, и девушки обернулись.
- Зачем вы поднялись с постели, – начала Вирджиния, но Алькуно подошёл к столу и, мельком заметив, что глаза у неё влажные, сказал:
- Наверху меня морят голодом, так что…
- О! – Фьоренца вскочила.
Ужин в компании девушек был очень милым, так что Алькуно даже удивлялся. Вирджиния оживлённо беседовала с певицей, и шпионом завладело раздражение, преследовавшее его весь день, и желание зацепить хозяйку… запустить пальцы в незащищённую душу.
- Фьоренца, а ты знаешь балладу о похищенной невесте? – Певица сосредоточенно нахмурилась и попыталась напеть мелодию, потом сняла со стены гитару. Алькуно протянул был руку за инструментом, но скривился:
- А палаческая мазь заканчивается…
- Добудем завтра вам ещё, – сказала Вирджиния. – Так что же это за баллада? Спойте, хотя бы и без сопровождения. – Она улыбалась и думала о том, что Алькуно определённо хочет прирезать её. Слишком долго он был слаб при ней, слишком ей доверился, а она давно не показывала ему своей боли, давно не давала понять, что не может без его помощи. Пожалуй, она слишком хорошо взяла себя в руки, когда Энцо рассказал об отце. У Алькуно в глазах горел лисий огонёк, когда он отнекивался и говорил, что не умеет петь, и Вирджиния почувствовала, как к горлу подкатывает злость. Ну, давай, бей, если хочешь увидеть мою кровь, зачем оттягивать?
Голос у шпиона был глухой и слабоватый, пел он почти небрежно, делая вид, что он тут словно бы и ни при чём:
- Я не спал уже три ночи
(Задержись послушать!)
Все шипит, шипит гадюка
У воды канала.
Нынче я сложил канцону –
Подходи послушать! –
О невесте, что со свадьбы
Без следа исчезла.
- Отлично, отлично, – прошептала Вирджиния. Фьоренца сидела в углу, молча поглядывая то на одного, то на другую. Постепенно вспомнив мелодию, она стала подыгрывать, сперва осторожно, потом уверенней, и игра на гитаре сразу отгородила её от непонятных ей отношений грандины и её человека. Она состроила деловитое лицо, какое бывает у сосредоточенно умывающейся кошки.
Не сводил с неё очей
Гость один на свадьбе:
«Показать родным хочу
Твой свадебный наряд».
И она пошла за ним,
Думала вернуться…
Ждали до утра её –
И не дождались.
Было уютно, тепло, пахло вином и едой, за окном проплывали огни реки, Вирджиния слушала, чувствуя, что Алькуно неторопливо пилит по самому больному, кровоточащему месту её души, и почти видела, как он порой снимает ошмётки мяса с ржавой пилы.
Одиноко этой ночью
Музыкант шатался.
Вдруг в проулке перед ним
Вырос незнакомец.
«Верно, ищешь ты невесту,
Что пропала с пира?
Коль имеешь храбрость в сердце,
К ней тебя доставлю».
Лодка понесла его
Над водою тёмной,
Он невесту увидал
В золото одетой.
Нет, не пила, а, скорее, нож, который он погружает в её горло, перерезанное, как у сестёр. Вирджинии было почти приятно, что это так больно. Это правильно, они мертвы, а она жива, и бывший шпион Совета поёт песню о её свадьбе, глядя на столешницу, изредка поднимая на неё, грандину, глаза. Фьоренца до того освоилась в мелодии, что иногда пыталась пойти верхним голосом.
«Вот, возьми моё кольцо,
Отнеси супругу.
Передай, я не страдаю
Ни душой, ни телом».
Взяв кольцо, он повернулся,
Сделать шаг успел он,
Вскрик раздался, и сомкнулись
Над невестой волны.
И, сияя, словно луч,
Вниз она ушла, где
Не найдёт её синьор,
Что её похитил.
Я не спал уже три ночи
(Задержись послушать!)
Все шипит, шипит гадюка… гадюка...
У канала.
Когда отзвук последнего аккорда растаял, Алькуно и Вирджиния светски улыбнулись друг другу, почти оскалились.
- Всё придумано до нас, синьора, – заметил он.
.- Я знаю, так к чему вы напоминаете?
- Потому что меня раздражает ваша улыбка, – вдруг мрачно сказал он и поднялся с места.
- Сидите, – приказала она. – Сидите! – Алькуно мгновение помедлил, но сел. – Фьоренца, а споём про волка, лису и зайца?
Алькуно был доволен, ощущая своё влияние на нанимательницу, – влияние не дружеское, как днём после рассказа Энцо, а влияние, способное оставлять порезы. Кроме того… кроме того, как-никак, он собирался совершить предательское действие. Возможно, после этого они все перестанут ему доверять.
Шпион задумался, почти не слыша, о чём поёт Фьоренца. Вирджиния, покосившись на него, подумала – сытый вурдалак. И перед тем, как отправляться спать, с особенным тщанием осмотрела швы на ране Алькуно, так что он едва удержался от того, чтобы снова спеть ей песню о невесте.
Оставив свечу наверху, Вирджиния вслепую спустилась по лестнице. Отчаянный скрип сопровождал её на всём протяжении пути, и она вдруг ощутила, насколько опасна любая задержка здесь. Стиснув зубы, она спустилась до конца. Ведь не бежать к Алькуно наверх в поисках защиты. Энцо тоже не было в доме – ведь он не жил здесь. Помощи ждать неоткуда… только от раненых и мертвецов.
Алькуно спустился вниз, дождавшись, пока Вирджиния отойдёт подальше от лестницы. Бумагу он нашёл на кухне, где ещё загодя заприметил её, отыскал обгрызенное перо в ящике стола, но за чернилами пришлось идти на поклон к Фьоренце.
По наитию догадавшись, где она должна ночевать, он прошёл захламлённый коридорчик, свернул – вернее сказать, повернулся – налево, к двери, постучался, заглянул в комнату и обнаружил там обеих девушек: свою нанимательницу и певицу. Они сидели на постелях с распущенными волосами и, очевидно, убирали их перед сном. Алькуно остановился, держа руку на дверной скобе, не зная, войти ему, или нет. Казалось, что он с мороза, весь в снегу, вошёл в жарко натопленный дом. В том, как Вирджиния и Фьоренца сидели при одной свече, бросавшей отблески на чёрные кудри одной и светлые волосы другой, в нависающих над ними тенях было что-то нежное, загадочное и одновременно неприятное – это что-то делало вторжение Алькуно непристойным; девушки тоже чувствовали это особое положение и, когда они обернулись, Фьоренца смущённо привстала, а Вирджиния горделиво откинулась чуть назад, опираясь на руку, словно говорила: ну, смотри. Смотри, я считаю тебя не за человека, а за бродячего кота, и поэтому не стыжусь того, что ты ворвался в наш женский мир. Гость на чужой свадьбе, пронеслось в его голове.
Алькуно невольно отвёл взгляд и сухо произнёс:
- Фьоренца, мне нужны чернила.
Она вышла с ним в коридор, отыскала где-то почти пустую бутылочку, извиняясь и объясняя, что сама не умеет писать, а стряпчий пёс кивал и смотрел на её волосы, тяжело лежавшие на плечах. Поднявшись к себе наверх, он вздохнул с облегчением и взялся за родное дело: написание доноса.
Стояние на собственных ногах
- Сколько можно! – кричал стряпчий пёс, страдая. – Почему на этой чёртовой Лицевой стороне я каждый день получаю увечья?
Вирджиния мрачно молчала, прижимая к затылку мешочек со льдом – её волосы уже потемнели от воды.
- Куда они нас привели? – спросил Алькуно, пытаясь приподняться на локте. Он лежал на низкой кровати, под спину ему был подложен ворох тряпья, чтобы место раны оказалось как можно выше, и в этом неудобном положении ему не удавалось достойно двигаться.
- На чердак, – сдержанно ответила Вирджиния.
- К чёрту на рога! В полную неизвестность! И что теперь прикажете делать, ваша светлость? – не успокаивался Алькуно. Грандина не выдержала:
- Вам – перестать вопить, как маленькая девочка, которую впервые высекли!
Алькуно издал нервный смешок и уткнулся лицом в грязную подушку без наволочки (для этого ему пришлось повернуться на бок, не до конца, лишь верхней частью тела). Вирджиния, глядя на него, вдруг поняла, кого он сейчас ей напоминает. «Впервые высекли»… да, он как её брат Франческо, когда того впервые выдрали розгой. Он кусал губы, громко плакал и стыдился этого; Вирджиния никогда не была нежной, не умела быть нежной, но подошла обнять его… сперва он грубо вырвался, а потом уткнулся в её плечо, зарылся в волосы.
Вирджиния закрыла глаза и сидела так какое-то время. Пусть думать о живом Франческо, как бы это ни было больно, но лишь бы не о том, что он лежал на полу с перерезанным горлом… там, дома.
- Алькуно, – позвала она, и сама удивилась тому, как заржавленно скрипит её голос. Голос древней старухи, похоронившей всех родных. Стряпчий пёс слегка приподнялся, это далось ему с куда большим трудом, чем недавно. – Не нужно стыдиться меня. Я знаю про вас что-то похуже, чем ваша рана.
Алькуно слабо усмехнулся. На фоне уродливой спинки кровати, похожей на тюремную решётку, его лицо имело почти трупный цвет.
- Вы меня раскусили…
- Нужно врача. – Вирджиния встала, отложив мешочек со льдом. Алькуно снова взвился:
- Все врачи в этом поганом городе на учёте у Совета!
Грандина заправила выбившиеся пряди волос за уши и деловито сказала:
- Ну что ж. Покажите рану.
- Грандина, увольте меня…
- Алькуно, – Вирджиния потёрла ушибленный затылок, – вы же знаете, что говорил блаженный Августин: «Никто не остается самим собой, опираясь лишь на самого себя».
Шпион сдавленно рассмеялся:
- Я и есть никто.
- Вы мой человек, – парировала она.
Алькуно скривился от стыда и отвращения к себе, но, когда она, подойдя, осторожно дотронулась до его плеча, не выдержал этой ситуации, откинул голову назад и осторожно отнял от левого бока пропитанную кровью тряпку. Он был без плаща и куртки, только в заскорузлой рубашке, и на матрац также успела натечь кровь. Когда Вирджиния слегка наклонилась, чтобы при свете свечей рассмотреть его резаную рану, он невольно вздрогнул – но удержался, когда она дотронулась до него. Грандина слегка вздохнула при виде широко расползшихся краёв раны; подняв глаза, положила тряпку обратно и сказала:
- Лежите и не двигайтесь больше. Я скоро вернусь.
После чего направилась к двери. Алькуно, чувствуя себя так, будто ему больше нечего терять в этой жизни, лениво посмотрел на двускатный потолок, на окно, сквозь которое в ответ поглядела на шпиона луна. Откуда-то то ли из-за стены, то ли из-под пола послышались слабые, сдавленные звуки скрипки. Повсюду эта скрипка.
Вирджиния вошла, неся ещё свечи, затем принесла кривую иглу и крепкое вино в графине.
- Ну вот, – удовлетворённо сказала она. – Зачем вы тревожили рану?
- Я как-то об этом не думал.
- Вы никогда ранены не бывали? – удивилась она.
- Вы собираетесь меня прижигать? – с недоверием спросил он вместо ответа.
- Прижигание не способствует заживлению, – назидательно ответила грандина, – а только останавливает кровь. Мы же хотим поднять вас на ноги как можно скорее. – Она за кончик подтянула отмокавшую в вине нитку. – Я зашью вашу рану.
Обилие свечей, запах вина, дерева и крови, изумлённые глаза Алькуно с расширенными зрачками – Вирджиния старалась быть внимательной до предела ко всему, что её окружало, чтобы ощутить себя живой, и не думать, не вспоминать. Она даже испытывала удовольствие от того, что сейчас главная здесь она, что всё зависит от неё. Хотя где-то в животе подталкивал её изнутри комок страха – единственный её ребёнок от законного брака, ребёнок, которого она никогда не родит, – всё же ей было приятно.
- Сейчас нитки пропитаются, – мирно заметила она, присаживаясь на матрац. Алькуно слегка отодвинулся и заметил:
- Ваша светлость, вы собираетесь зашивать мою рану, сидя на грязном тюфяке на чердаке этой чёртовой дыры? Если б я убил вас, вы хотя бы умерли от меча, как подобает, – голос у него подрагивал, терпеть боль было всё труднее.
Вирджиния прищурилась:
- О том, что я воспитывалась два года в монастыре, вы, конечно, знаете.
- Ещё бы, – это была его попытка взять реванш над нею.
- Но о том, что при монастыре существует госпиталь, вы не знали?
- Знал, знал, но не подумал… – напряженно проговорил стряпчий пёс. – Ну что же, тогда не медлите.
- Нитки должны пропитаться вином как следует, иначе рана загноится.
Алькуно снова уткнулся лицом в подушку, и Вирджиния разобрала, что он, кажется, произнёс «Совет, Совет, Совет…».
- Не буди лихо, пока оно тихо, – сказала от дверей жуткая старуха с бельмом на глазу, локтем придерживая створку и внося в комнату деревянную лоханку, от которой шли жаркие клубы пара, а на руке неся белую ткань. – Вот и вода, милая синьора, и полотенца.
- Спасибо, – кивнула Вирджиния, и бабка поставила лоханку на тот стул, который недавно занимала грандина. Алькуно молча слушал плеск воды (Вирджиния, обжигаясь, мыла руки, это продолжалось долго) и молча стерпел, когда она протёрла его рану, а потом промокнула сухой тканью, откинувшись на подушку, стиснув зубы и закрыв глаза, однако по какому-то наитию открыл их, когда девушка поднесла к огню иголку.
Грандина сделала лёгкое движение рукой, намекающее, что Алькуно должен убрать мешающую ей ткань рубашки. Это он тоже стерпел и послушался.
- Может, вас стоит привязать? – спросила она, вставляя нитку в иголку. Стряпчий пёс даже приподнялся:
- Нет! Я не конь, которого скопить собираются.
Вирджиния, встретившись с ним глазами, даже покраснела; её равнодушие ей изменило.
- Я прошу вашего прощения, magister.
Алькуно демонстративно протянул руки за голову и взялся за спинку кровати.
- Мешать не буду, но молчать не обещаю.
Вирджиния улыбнулась, и, прикусив губу, с трудом проколола кожу с наружного края, Алькуно со свистом выдохнул сквозь сжатые зубы.
Что же дальше писал Августин. Ни одно тело само по себе не стоит. Тот, кто хотел себя обрести в самом себе, быть из себя самим собой, — пал: пал ангел и сделался дьявол. Ха, это истина. Алькуно показалось, что кровать проваливается под ним. И вот сейчас пляска смерти, тонкая и острая, как иголка, с собственной нанимательницей и хозяйкой, с неудавшейся жертвой резни, с палачом, вооружённым ниткой. Он не стоит сам по себе, она держит его на длине нити и завязывает узел. Зашуршала скрипка. Пение слабо доносилось то ли снизу, то ли сверху:
- Gloria Patri… Patri et Filio…
Вирджиния повторила одними губами; она чувствовала, что глаза её напряжены, смотрят остро, как укол иглы, а слух настороженно ловит изменения в дыхании раненого, но руки работали расслабленно и мягко, без единого лишнего движения, как будто лаская или играя на скрипке.
Алькуно уставился на луну, чтоб избежать искушения покоситься на иголку. И увидел, как будто от луны отделяется капля, словно слеза, стекает с луны и, как будто натолкнувшись на преграду, разбегается узорами, рисует в небе кружево, плетёт паутину вокруг луны. Всё пространство над городом вскоре было покрыто сетью. «Вам никогда не думалось, что Изнанка – это что-то живое?». Видение исчезло, потому что из глаз Алькуно брызнули слёзы, когда игла проткнула его кожу во второй раз.
В доме больше не звучала музыка, когда девушка Фьоренца, перекатывая в горле звуки славословия и мурлыкая, поднялась по лестнице на чердак, открыла дверь, ахнула, тихо-тихо прикрыла и так же тихо спустилась по лестнице.
При свете одинокой свечи лохматый скрипач сидел на скамье, широко расставив ноги, и держал скрипку на коленях; Энцо Санта-Фьоре сидел за столом в задумчивости. Скрипач не обратил ни малейшего внимания на вошедшую Фьоренцу; Энцо вскочил, и огонь свечи задрожал, разбрасывая бешеные тени. Фьоренца пожала плечами.
- Как ты думаешь, – спросил гранд Саньта-Фьоре, – могу я подняться наверх?
- Нет, – быстро ответила она. – Не знаю, чем они там заняты, но поверь на слово, лучше не стоит.
Энцо моргнул:
- Как это?
- Эта лисица там… подвывает. – Фьоренца снова пожала плечами, не желая вдаваться в подробности.
- Старуха понесла наверх горячую воду, – заметил скрипач и, придерживая скрипку подбородком, стал подкручивать колки. Скрипка жалобно заныла. – Наверное, девочка обрабатывает раны этому типу.
- Она? – Энцо рассмеялся и направился к дверям. – Она – не просто девочка. Что ж… тогда я поговорю с ней попозже, лучше бы утром. Думаю, утром и постараемся найти цирюльника или палача для раненого.
Кажется, он успокоился, несмотря на то, что отринул единственное предположение на тему происходящего на чердаке. Когда он вышел, Фьоренца хмыкнула:
- Интересно, чем же они там тогда занимаются.
По лестнице прошуршали шаги, любопытная певица выглянула наружу и пропустила Вирджинию – грандина вошла на кухню с лоханкой в руках и с лёгкой улыбкой на губах, как будто для неё не было ничего непривычного в таскании тяжёлых деревянных посудин по лестницам. Фьоренца обратила внимание на эту улыбку, взяла у Вирджинии лохань и после небольшого колебания спросила:
- Вам что-нибудь нужно… синьорина?
- Синьора, – поправила та. Фьоренца поставила лоханку на скамью и обернулась:
- Вы замужем? – Она, изумившись, упёрла руки в боки: – Неужто раненый – ваш муж!
- Конечно, нет, – не без презрения произнесла Вирджиния, разглядывая при свете свечи свои руки. – Раненый – мой человек.
Пару мгновений продолжалось неловкое молчание.
- Садитесь, синьора, – предложил, наконец, скрипач, сняв скрипку с плеча. Фьоренца засуетилась:
- Да, присаживайтесь! Может, вам принести покушать или попить?
Вирджиния улыбнулась – куда более сердечно:
- Не беспокойтесь так. Хотя я бы не отказалась…
- Меня лучше называть на «ты», не такая я уж важная дама, а зовут меня Фьоренца! – Девушка принялась вытаскивать из кухонного шкафа кувшины и тарелки. – Здесь всё холодное, но я могу согреть…
Вирджиния успела только молча покачать головой, и Фьоренца снова закрутилась.
Когда перед гостьей оказалась тарелка с зеленью и мясом, певица присела за стол и подпёрла щёку ладонью, чтобы созерцать, как грандина будет угощаться. На осторожную попытку Вирджинии нащупать почву под ногами она сразу объяснила всё: что дом это её, вернее, конечно, не только она здесь живёт, а в основном на этой улице всё музыканты и уличные певцы, такое вот соседство, дорогая синьора, кушайте-кушайте, а Энцо – он не из наших, он своим кораблём владеет, не чета шушере вроде Карло, это скрипач, который тут был…
- Энцо прибыл в порт недели две назад, – продолжала Фьоренца. Вирджиния, старательно жуя жёсткое мясо, решала для себя вопрос, что рассказывать о себе, когда певица неизбежно спросит… Но Фьоренца продолжала болтать, нимало не беспокоясь.
- Наверное, – чопорно произнесла Вирджиния, наконец, – мне стоит представиться.
- Вам вина налить? – радостно спросила та и, подавая грандине бокал, вдруг внимательно посмотрела ей в лицо. – Добрая синьора, вы можете даже имени своего мне не называть, или назвать какое вам по душе. Я вижу, что есть у вас на душе что-то; ну так у всех на этой улице есть что-то. Здесь вас никто о чём ни спросит, допытываться ничего не будет. Энцо я доверяю как себе – если уж он вас привёл без страху, значит, вам вся моя вера.
- Спасибо, Фьоренца, – тихо ответила Вирджиния. Та улыбнулась и поставила бокал на столешницу. Подождав, пока девушка отойдёт и снова сядет, грандина спросила: – Но что же вы намерены делать в ближайшее время?
- Спать, конечно! Вы остаётесь ночевать тут, а утром Энцо с вами поговорить собирается, – Вирджиния обратила внимание на особенную женскую интонацию, с которой Фьоренца говорит об гранде Санта-Фьоре. Ей сделалось неприятно, и она сделала ответный ход:
- Если у тебя в доме есть скрипка, может, и лютня есть?
- Есть гитара. Вот, на стене висит. Вы умеете играть?
Гитара тут же была снята с гвоздя, и Вирджиния, приняв её бережно, как ребёнка, поняла, что ход был верный – человек, владеющий музыкальным инструментом, для Фьоренцы уже почти свой.
- Я не много раз играла на ней, – заметила она, беря аккорды на пробу. После короткой паузы пробренчала простую мелодию и напела:
- Брат Джакомо, брат Джакомо,
Спишь ли ты, спишь ли ты?
И тут же, сосредоточенно хмурясь, медленно меняя позицию руки и переставляя пальцы:
- Di…es… i..rae… di… es.. il… la…
- Лучше бы что-нибудь повеселее, – предложила Фьоренца, сидевшая, закинув ногу на ногу. Вирджиния взяла несколько резких звенящих аккордов, не столько весёлых, сколько злобных, и певица, узнав, подхватила:
- Я смерть, и на главе моей….
Вирджиния держала тон, и вскоре Фьоренца, прихлопывая в ладоши, пошла выпевать рулады вокруг мелодии; её звонкий сильный голос обвивался вокруг грудного низкого голоса грандины, как плющ вокруг дерева.
Песня про бал, на котором танцует смерть, должна была напоминать Вирджинии о том бале, на котором закончилась её жизнь; она и напоминала, и в любую минуту она могла бросить гитару и разрыдаться. Ей очень хотелось это сделать. Она напугала бы Фьоренцу, создала бы неприятную и тягостную ситуацию, и этого ей тоже очень хотелось – разбить этот приятный вечерок. К тому же, у неё после ушиба сильно болела голова, и это тоже был повод сделать что-то некрасивое. Но она продолжала играть, петь и, вопросительно поднимая брови, ловить ход мелодии Фьоренцы, поддерживать её, слегка улыбаясь.
Энцо, открыв дверь, так и застыл, увидев развеселившихся девушек. Он явно ожидал от Вирджинии немного другого поведения в это тёмном доме у самой реки, в обществе людей странных и незнакомых. Грандина прижала ладонью дрожащие струны (рука у неё тоже слегка дрожала, но при свечах всё подрагивает) и встала, держа гитару в руках:
- Здравствуйте, Энцо. Я должна поблагодарить вас за помощь.
Он слегка поклонился и после короткого молчания, поняв, что Вирджиния ждёт от него некоторых объяснений, сказал:
- Думаю, вам стоит отдохнуть, а утром поговорить о… – Энцо неопределённо пожал плечами. – Я так растерян! – вдруг признался он. – Я сам в изгнании! И неожиданно – вы!
- А ты знаком с синьорой, Энцо? – по-свойски спросила Фьоренца. Растерянный гранд Санта-Фьоре переглянулся с бывшей невестой, и Вирджиния пожала плечами:
- В самом деле, поговорим завтра. Тем более что мой человек спит, а я хочу, чтобы он присутствовал при разговоре… я тоже удивлена, что вижу вас, – прибавила она, и что-то в её тоне заставило Энцо сделать шаг вперёд и заглянуть грандине в глаза, но, поколебавшись, он передумал о чём-либо спрашивать.
- Где я могла бы переночевать, Фьоренца? – осведомилась Вирджиния с лёгкой улыбкой. После внезапного оживления с песнями она вновь ощутила старую усталость, и вид Энцо почти злил её… старый знакомый, из той жизни, он казался таким не изменившимся, таким прежним, что приходилось признать, что она, Вирджиния – уже не совсем та, какой она была, когда общалась с этим человеком и писала ему сердечные письма.
Укрываясь одеялом, Вирджиния посматривала на луну; ей думалось, что при такой луне не уснёшь. Хотя руки и ноги уже её не слушались, в голове было слишком много мыслей… Энцо, очевидно, самовольно вернулся из изгнания, чтобы – отомстить? возвратить себе своё достояние? Он, конечно, друг, но теперь, когда Алькуно ранен, она не имеет поддержки… своей, независимой от кого-либо поддержки. Вирджиния облизнула губы, пытаясь сформулировать, кем является при ней Алькуно, но замутило, закружилась голова, и грандина ощутила, как покидает своё тело, и последняя искорка сознания в голове тоже гаснет…
Она спала очень долго, и не застала того момента, когда серый утренний свет плавно заполнил собой небо за окном, потом просочился сквозь окно в комнаты, и по реке поплыли лодки, как стая птиц, и чаячьи крики словно издавали их паруса. Алькуно открыл глаза и некоторое время размышлял о том, где он и почему он тут находится. Давно с ним не бывало такого – чтобы утром не сразу становилось ясно, как изменился мир за ночь. Он повернул голову (голова болела), повернулся на бок (все мышцы ныли, бок тянуло), попытался приподняться на локте и вскрикнул от боли в потревоженном правом запястье – разболелось адски, и с левой рукой ненамного лучше. Алькуно быстро понял, что героя из него не выйдет. Надо звать на помощь.
Однако дверь отворилась сама, и вошла девушка Фьоренца; перекатившись обратно на спину и переведя дыхание, Алькуно взглядом следил за тем, как она прикрыла за собой дверь, вошла в комнату. Фьоренца повела носом и направилась к окну; приоткрыв створку, она помедлила и обернулась к раненому. Тот не отвёл взгляда, только ухмыльнулся, рассматривая её. Алькуно сам не помнил, чтобы ему когда-либо было свойственно так оглядывать женщин (а эта женщина, к тому же, всё более иронично и удивлённо улыбалась, подняв брови), но теперь чувствовал себя вполне спокойно.
- Ну? – спросила Фьоренца, наконец.
- Ну? – переспросил он.
- Чего любуешься, может, хоть представишься?
- И могу любоваться дальше безвозбранно? – почти утвердительно откликнулся бывший пёс Совета. – Меня зовут Алькуно.
- Вот пусть кто-то другой и зовёт. Что за дурацкая кличка! «Кто-то там»*!
/Примечание: тут нужно, наконец, сказать, что значит «Alcuno» по-итальянски – «кое-кто», «несколько» или, в отрицательных предложениях, «никто»./
- Другого имени не завёл.
Фьоренца обиженно фыркнула.
- Хорошо, если тебе так нравится, – бросила она. – Тебе что-нибудь нужно?
- Помимо любования тобой – бельё, вода и завтрак. И, пожалуй, корпия, сделать перевязку.
- Не думай, что я сама буду бегать наверх с лоханками. Сейчас пришлю кого-нибудь. – Говоря это, Фьоренца подошла на пару шагов, слегка наклонилась и с внезапной заботой спросила: – Врач тебе нужен?
Алькуно хотел покачать головой, но вовремя передумал.
- Нет, как-нибудь сам переживу. Спасибо, милая! – сказал он уже ей вслед.
Фьоренца хлопнула дверью.
- Ох, – простонал Алькуно, пытаясь встать и не тревожить при этом бок и запястья. – Правду говорил Августин, тело само по себе не стоит, и никто не может опираться на самого себя... Так и есть, – заметил он уже по другому поводу: посмотрев на руки. Запястья заметно распухли, особенно правое, и, хотя, поднявшись на ноги, шпион первым делом проверил, лежат ли под его брошенным на пол плащом кошелёк и катцбальгер, было ясно, что катцбальгер этот будет бесполезен в руках хозяина ещё довольно долго.
Он медленно отвернулся от оружия и подошёл к окну, на ходу с трудом стянув мерзкую рубашку, одеревеневшую от вчерашней крови. В приоткрытую Фьоренцой створку задувал утренний ветерок, город, серый и мягкий, как сонный кот, растекался до горизонта. Всё было мирно и тускло, но лодка на различимой с краешка реке плыла под парусами цветов Бадоэро… Алькуно облизнул сухие губы.
От расчётов и удовольствия, доставляемого ветерком, его отвлекло ощущение, что он недолго ещё сможет простоять на ногах. Пришлось возвращаться к постели; лечь он смог, ушибив локоть. Лучший способ понять, что жив, – подумал он, – это оказаться в положении, когда не можешь стоять сам по себе. Когда это тебя настигнет, тогда и… Алькуно закрыл глаза.
Тринадцатая главаТринадцатая глава
Кошка на свадьбе
Когда Энцо поднялся на чердак, он застал раненого над лоханкой с водой, полуодетым, с бритвой в руке – бритва, впрочем, скоро была брошена в лоханку. Застав стряпчего пса в домашнем, беззащитном положении, Энцо, однако ощутил себя неуютно, в этом было что-то неприятное, и он не сразу понял, что Алькуно опирается на края лоханки не кистями, а локтями; в этой позе, сутулой и нелепой, было вместе с тем что-то угрожающее. Алькуно был похож на крадущегося, стелющегося по земле кота, и так же смотрел исподлобья. В голове у Энцо неожиданно пронеслось: «Кот скорее холоден, чем горяч, и притягивает к себе дурные жидкости…».
- Синьор Энцо, гранд Санта-Фьоре, – усталым и довольно тяжёлым тоном произнёс он, – чем обязан такой честью?
- Я вовсе… – начал Энцо, и Алькуно ждал, что он будет врать, но молодой гранд вдруг вспыхнул и спросил: – Как ты меня узнал?
Алькуно осторожно поменял положение тела, чтобы без вреда для себя оттолкнуться от бортов лоханки. Странное начало, подумал он. «Отчего же вы так люты до правды, ваша светлость?». Но вместо этого он спросил очень почтительно:
- Как же вы до сих пор живы, ваша светлость?
Энцо сперва улыбнулся, а потом удивился:
- Я здесь всего две недели.
- Нет, вы здесь не две недели, – немедленно ответил Алькуно, выпрямляясь и приосаниваясь. Свежая заштопанная рана придавала больше веса его словам. – Вы здесь с начала карнавала, не ранее, и только это объясняет тот факт, что Совет ещё не взял вас за горло, ваша светлость. Вы позволите мне одеться?
На этот раз Энцо обиделся. Смерив шпиона взглядом, невольно задержавшись на шве, он проговорил:
- Конечно. – И Алькуно снял сорочку со спинки стула. – Раз я прибыл две недели назад, то как раз до начала карнавала мой корабль должен был находиться в карантине…
- Но он не находился, потому что у вас есть свой человек в таможне, ваша светлость, – Алькуно высунул голову из ворота сорочки и стал осторожно надевать рукава. Энцо вдруг усмехнулся:
- Был свой человек, а теперь его нет, тут ты ошибся.
Алькуно отвлёкся от своих рукавов:
- Стало быть, Совет неподалёку, и…
Дверь заливисто заскрипела, вошла Фьоренца; мимоходом удивлённо оглянувшись на вдруг обрётшие голос петли, она посмотрела на комнату и ахнула:
- Какой срам, а ведь сюда сейчас придёт синьора!
- Она вчера всё это видела, – огрызнулся Алькуно, успев выловить в лоханке бритву, прежде чем Фьоренца налетела как вихрь и забрала и табурет, и посудину.
- Вчера было темно! – и певица снова исчезла. Вскоре на жуткую постель Алькуно было наброшено покрывало, сам он уложен на это покрывало вошедшей Вирджинией, и из этого невыносимого положения, прищурившись, смотрел на двух кровных грандов, сидящих возле него на стульях, словно возле больного ребёнка, натирал запястья палаческой мазью, любезно переданной ему нанимательницей, и слушал их разговор.
- Вы вчера появились, как ангел с небес, – говорила Вирджиния тем тоном, который шпион слышал у неё ещё в прежние времена, а Энцо широко улыбался и отнекивался для виду.
- Возможно, маски пришли по следу синьора гранда, – заметил Алькуно, не поднимая глаз от своих рук.
- Да чем же я так подозрителен? – не выдержал Энцо. Посмотрев ему в глаза, стряпчий пёс улыбнулся:
- Да вот хотя бы ваш кинжал с позолоченной рукояткой, ваша светлость… – Энцо невольно схватился за оружие. – Мало подходит для бедного моряка.
Вирджиния прикрыла лицо ладонью, сдерживая смех; даже когда она подняла глаза на собеседников, видно было, как она развеселилась – почти неестественно.
- Алькуно, не позорьте моего доброго друга!
Шпион фыркнул и откинулся на подушку; у Энцо брови поползли вверх – он совсем не ожидал такого тона между грандиной и её слугой. Он встал со своего места и неторопливо сделал пару шагов к окну.
- Лучше подумаем, – продолжала Вирджиния, сделав вид, что не заметила этого перемещения, – как нам быть.
- Уходить отсюда, пока живы, – мгновенно ответил Алькуно. – Вчерашнее побоище делало нам славу на весь город, клянусь душой.
- Постой, – прервал его Энцо, стоявший у окна. Голос у него был такой, будто он на что-то решился. – Вирджиния… вы знаете, за что вас преследуют?
- Да, – ответила она с ледяным спокойствием, и переход от девичьего веселья к сдержанности, которой мог бы позавидовать и мёртвый в гробу, заставил Алькуно повернуть к ней голову. Вирджиния сидела на стуле, сложив руки на коленях, лица её он из своего положения не видел, и это бесило его. – За то, что я единственная оставшаяся в живых после резни, которая произошла неделю назад.
- А почему произошла резня, вы знаете?
- Нет, – сказала Вирджиния, чтобы заставить гранда поскорее рассказать то, что он хотел рассказать. Алькуно осторожно вертел в руке бритву, глядя в спину Энцо из-под ресниц; теперь он прекратил всякое движение и держал острый нож почти так, как держат скрипичный смычок, и только тихо поглаживал рукоять указательным пальцем. Гранд Санта-Фьоре несколько мгновений молчал.
- Ваш отец был советником, – сказал он, наконец, и повернулся от окна, – я знаю это наверняка. Сейчас я расскажу! – он ринулся обратно к стулу. – Меня и сослали за это… Понимаете, Вирджиния, когда я сватался к вам, дело уже было решённое, и я старался во всём помогать будущему тестю… Честно говоря, – он опёрся на спинку стула и смотрел на свои руки, – я очень хотел показать ему, что на меня можно положиться… Вы знаете, у меня была слава беспутного человека, – Энцо усмехнулся, и Алькуно понял, что гранд сейчас способен рассказать всё, даже как в первый раз посетил бордель. Даже как поднял руку на отца – если бы, конечно, мальчику приходилось совершать подобное. Алькуно тоже усмехнулся, не прекращая поглаживать рукоять бритвы.
Энцо продолжал рассказ, а шпион разглядывал его; невысокий, ладно сложенный, с пружинистым шагом и энергичными движениями… слабая линия рта, но очень красивые глаза, светлые, как льдинки, в окружении тёмных пушистых ресниц. Светловолосая Вирджиния могла бы позавидовать таким ресницам; Алькуно внезапно подумал, что у обоих светлые, серо-голубые глаза, как у брата и сестры.
- Тогда гранд Феррафератта судился с одним монастырём за спорные земли, и дело было нешуточное. Я помогал ему, и однажды утром, вернее, ещё ночью, перед самым рассветом, приехал человек от моего поверенного с известием… в деле были обнаружены новые сведения, хотя это не относится к сути моего рассказа. Важно, что эти сведения были на руку нам, и перспективы были самые обнадёживающие. Я решил… к тому же, я не спал ночь. Словом, я лично поехал к гранду Феррафератта с известием. Он не раз засиживался допоздна – впрочем, вы, должно быть, знаете.
Алькуно кивнул, а Вирджиния тихо сказала:
- Нет, я не знаю.
Алькуно посмотрел на неё, она обернулась к нему, и стряпчий пёс попытался состроить как можно более обнадёживающее лицо. Он уже догадывался, о чём расскажет молодой гранд.
- Не знаете, – смутился Энцо. – Ну, что ж, так или иначе, это бывало. Впрочем, я, скорее, ждал услышать, что он ещё спит, и хотя бы оставить известие… а, может быть, дождаться, пока дом проснётся, и проводить вас в церковь, – он неожиданно поднял глаза на Вирджинию и открыто улыбнулся. – Я отправился по реке, прибыл к причалу Ка Феррафератта… Там были двое человек на страже, но они узнали меня и пропустили, и я увидел, как из ворот для малых выездов выносят что-то. Гранд Феррафератта лично сопровождал груз, и я… я остановился возле перил, как замороженный, потому что в душе уже понял, что выносят трупы, хотя долго не мог в это поверить. Но потом я увидел, как их выбрасывают в реку. Я плохо разглядел и благодарю Бога за то, что плохо разглядел, потому что на них были следы страшных пыток! – Энцо оттолкнулся от спинки стула, обошёл его и сел, как будто вдруг выбился из сил. – Ну что же, я выдал своё присутствие…
Разумеется, фыркнул Алькуно про себя.
- Гранд Феррафератта удивил меня тем, что как будто даже обрадовался. Обрадовался тому, что я присутствовал при сокрытии преступления. Он сказал, что вот настоящая проверка моей верности, не то что с монастырём. Пригласил меня к себе, и мы обстоятельно поговорили. Объяснения его были таковы: он советник, он знает в лицо всех других советников, и на пальце у него кольцо советника, он один из тех, кто вершит судьбу города. Власть Совета, сказал он мне, зиждется на точно знании того, кто враг и кто друг – одним словом, на шпионах.
Вирджиния, очень прямо сидевшая на стуле, невольно покосилась на Алькуно, Энцо перехватил этот взгляд, и брови у него поползли вверх.
-Ах вот оно что, – сказал шпион тихо и глухо. – Вот откуда взялись трупы. В Совете начались внутренние распри, и его светлость пытался сделать себе своих собственных шпионов на Изнанке. Но ему…
- Что ты знаешь об Изнанке? - резко спросил Энцо.
- Я жил на Изнанке больше трёх лет.
- Вирджиния, ваш человек – шпион Совета Девяти?! – закричал Энцо.
- Прокричите это ещё громче, – сдавленно произнесла Вирджиния, и гранд Санта-Фьоре смутился.
- Простите… но разве мы можем…
- Можете, – перебил Алькуно, приподнимаясь на локте и глядя на Энцо с откровенной злобой. – Но не обязаны, ваша светлость. Я ранен и не способен держать оружие. Убейте, если хотите, а не хотите – давайте думать о деле!
- Алькуно, – Вирджиния слегка повысила голос, стряпчий пёс послушно опустился на подушку, но не преминул заметить:
- Есть третий вариант: ждать, пока сюда войдут люди Малипьери, или люди Бадоэро, или кто-нибудь третий.
Энцо ухватился за брошенную ему спасительную нить:
- Малипьери и Бадоэро определённо не заодно, это правда.
- Иначе мы все погибли бы вчера, – язвительно отозвался Алькуно. Вирджиния поднялась с места и отошла к окну. Прислонившись лбом к деревянной раме, она слышала, как Энцо торопливо заканчивает рассказ:
- Я не мог участвовать в этом. Место советника прельщает, но кормить трупами реку я не хотел. Я сказал всё открыто – не хотел лгать, да и как лгать отцу моей невесты? Посмотреть ему в глаза наутро после брачной ночи и знать, кто он? – он обращался к одному Алькуно, почти забыв о присутствии самой невесты. – Конечно, после этого он не мог оставить всё как прежде, и тут ему помог этот мерзавец Бадоэро… я думаю, этот лавочник хотел утопить гранда Альфео вместе с теми несчастными - он это и сделал...
Вирджиния закрыла глаза и только через некоторое время заметила, что двое в комнате замолчали и, очевидно, смотрят на неё.
- Мой отец не умел унижать, да, Алькуно? – спросила она. – Не смог сделать то, что сделали с тобой?
- Отсюда следует, что обращаться с Изнанкой умеет только Малипьери и, возможно, Бадоэро, а вот другие советники… беззащитны, – рассудительно проговорил стряпчий с ключами, и только на последнем слове в его голосе что-то изменилось, так что Вирджиния повернулась к нему. Встретив её взгляд, он вдруг сказал:
- Я думаю, его светлость не чувствовал грань смерти. Может, он даже не совсем верил в Изнанку. Для него была или смерть, или жизнь, и он не знал, что такое, когда не знаешь, живой ты или мёртвый, и хочешь только скорее умереть. Синьора, – он вздохнул, ища слова, – он был не Малипьери. Палач, но не человек Изнанки.
- Он творил ужасные вещи! – воскликнул Энцо, взмахнув рукой, и Алькуно поморщился. – Простите, что я это говорю, Вирджиния, – спохватился он, – но преступление есть преступление.
- А я тоже убила человека, – вдруг сказал она и без паузы продолжила: – Нужно скрыться отсюда, не так ли?
- Может быть, на мой корабль! – негромко предложил гранд Санта-Фьоре, ещё не оправившись от смятения. – На нём всего две маленькие пушки, но верный экипаж, и мы всегда сможем отплыть в случае беды. В любом случае, на первое время подойдёт.
- Наше время, – сказал Алькуно, – до конца карнавала. Мы живы, пока идёт карнавал, ваша светлость.
Вдруг глаза у него расширились, всего на мгновение, но Вирджиния заметила это:
- Вы что-то придумали?
- Нет, синьора, пока ничего, – торопливо ответил он. Но, когда он снова принялся вертеть в руках бритву, Вирджиния узнала в нём жадную лису, которую почти не видела с самой их встречи в заброшенном доме. Она снова отвернулась к окну и стиснула зубы, ожидая, когда Энцо уйдёт – он отвечал на вопросы Алькуно о корабле, команде, пушках, запасах пороха… Стряпчий пёс стал вежлив и внимателен, молодой гранд вскоре начал отвечать с готовностью, признавая в нём союзника. Наконец, рассеянно ответив на прощание Энцо, Вирджиния проследила взглядом за со скрипом закрывшейся дверью и подошла к постели Алькуно.
- Magister…
- На этот счёт до нас донеслась только непроверенная информация, – немедленно откликнулся он и усмехнулся ей в лицо: – Иначе ваш отец погиб бы гораздо раньше.
- Но, очевидно, им всё же стало известно.
- Очевидно, так.
Вирджиния опустилась на колени перед постелью; в этом было что-то родственное, тёплое, как будто она пришла к брату, или отцу, или матери.
- Почему вы всегда говорите мне правду? – спросила она. Алькуно радостно ответил:
- Потому что я честный шпион! – и неуклюжим движением перекатился так, чтобы быть с ней лицом к лицу. Теперь она видела, как он широко улыбается, так, что глаза сделались как два полумесяца, искрящихся смехом, – раньше за ним не водилось подобного. Вирджиния оперлась локтем на постель:
- Алькуно, мой отец и те, кто всех нас убили – одни и те же люди. Я, что же, всё равно что дочь Анджело Малипьери?
- Я тоже к ним принадлежу, синьора.
- Вы – иное дело…
- Нет, не иное, – внезапно очень резко произнёс он. Вирджиния, глядевшая на узор покрывала, не подняла глаз. – Не придумывайте себе положительных персонажей, синьора, ни из меня, ни из гранда Бадоэро, ни даже из гранда Санта-Фьоре. Здесь нет положительных персонажей. Все, кто с Изнанки – одним миром мазаны. Только одни за вас, а другие против вас. Используйте это, чтобы выжить, вот и всё.
Вирджиния посмотрела ему в лицо; шпион смотрел на неё почти с неприязнью, ему было тяжело от того, что на сидит на коленях возле его постели, а она чувствовала, что рот у неё кривится, нижняя челюсть дрожит. Стиснув зубы, она процедила:
- Запомню на будущее. – Справилась с собой, вздохнула и проговорила уже спокойно: – Насчёт вас я иллюзий не питаю, но узнать об отце… Вот и Энцо не захотел брать меня в жёны.
- Вы узнали, что он был один из самых могущественных людей этого города, чем плохо? Практически мой начальник, пусть и не непосредственный. Вот я и слуга Семьи, грандина.
Вирджиния легок вздохнула и встала на одно колено:
- Я дам вам дворянство. – Алькуно молча улыбнулся в ответ, и она прибавила: – Когда узнаю ваше имя, конечно.
- Когда придумаете мне новое, синьора.
Вирджиния поднялась на ноги и деловито спросила:
- Когда мы перебираемся на корабль? Полагаю, завтра?
- Я бы предложил сегодня.
- Вы ранены, и не только вы.
- Синьора… карнавал длится две недели. Резня произошла в первый день карнавала. Бог оставляет нам пять дней, не считая сегодняшнего вечера.
Вирджиния пожала плечами:
- Тогда давайте и не будем считать сегодняшний вечер. Мы можем погибнуть в любую минуту, так не будем приближать смерть по собственной вине, пренебрегая своим здоровьем.
Алькуно мрачно кивнул и поморщился – движение отозвалось неожиданной головной болью. Как только появилась возможность, сразу начал разваливаться, старая псина, подумал он.
К вечеру, выспавшись, он спустился вниз, не спрашивая позволения хозяйки; у него зрел план, а для воплощения нужна была возможность передвигаться, не пошатываясь. Вирджиния сидела на кухне – держа в руке бокал скверного вина, она рассказывала Фьоренце:
- Потом Энцо изгнали, и ко мне посватался Альвизе. Говорили, что Альвизе приложил старания к тому, чтобы Энцо был осуждён, что он настолько хотел взять меня в жёны. Это, конечно, глупость…
- Но звучит красиво, – заметила Фьоренца. – Лучше быть изгнанным за любовь, чем за ссоры с Советом.
- Нет, – отрубила Вирджиния, – Энцо отказался участвовать в преступлениях, это куда красивее.
- Ну, наверное, синьора, – Фьоренце явно больше нравилась история о любви. Алькуно, стоя в дверях, молча слушал, не мешая девушкам. Он удивился про себя тому, что Вирджиния, очевидно, рассказала собеседнице абсолютно всё, и заметил, что Фьоренца не так легкомысленна в этом разговоре, как хочет показаться, и её следующий вопрос совершенно убедил его: – А Энцо не был в вас влюблён? – она волновалась, и Вирджиния не замечала, или не хотела замечать этого.
- Нет, конечно, – ответила грандина. – Мы были добрыми друзьями… он нравился мне, конечно. Он и сейчас нравится мне.
Алькуно улыбнулся.
- Но я… – найдя нужную формулировку, она чётко произнесла: – Я никогда не волновала его, если ты понимаешь меня. Думаю, я никого не способна взволновать…
- А гранд Бадоэро? Ему вы нравитесь?
Вирджиния заулыбалась:
- Он пытался меня убить, и, поверь, не из ревности. Такие мужчины меня окружают – каждый второй пытался или должен был меня убить.
- Зато один интересней другого, – отозвалась Фьоренца, и девушки захихикали. Алькуно поражался выдержке обеих: одна определённо влюблена в гранда Санта-Фьоре, а другая каждую минуту сдерживает слёзы горя и страха, и вот – смеются. Знают ли они друг о друге то, что ему видно со стороны? Он старательно лязгнул плохо прибитой ручкой двери, и девушки обернулись.
- Зачем вы поднялись с постели, – начала Вирджиния, но Алькуно подошёл к столу и, мельком заметив, что глаза у неё влажные, сказал:
- Наверху меня морят голодом, так что…
- О! – Фьоренца вскочила.
Ужин в компании девушек был очень милым, так что Алькуно даже удивлялся. Вирджиния оживлённо беседовала с певицей, и шпионом завладело раздражение, преследовавшее его весь день, и желание зацепить хозяйку… запустить пальцы в незащищённую душу.
- Фьоренца, а ты знаешь балладу о похищенной невесте? – Певица сосредоточенно нахмурилась и попыталась напеть мелодию, потом сняла со стены гитару. Алькуно протянул был руку за инструментом, но скривился:
- А палаческая мазь заканчивается…
- Добудем завтра вам ещё, – сказала Вирджиния. – Так что же это за баллада? Спойте, хотя бы и без сопровождения. – Она улыбалась и думала о том, что Алькуно определённо хочет прирезать её. Слишком долго он был слаб при ней, слишком ей доверился, а она давно не показывала ему своей боли, давно не давала понять, что не может без его помощи. Пожалуй, она слишком хорошо взяла себя в руки, когда Энцо рассказал об отце. У Алькуно в глазах горел лисий огонёк, когда он отнекивался и говорил, что не умеет петь, и Вирджиния почувствовала, как к горлу подкатывает злость. Ну, давай, бей, если хочешь увидеть мою кровь, зачем оттягивать?
Голос у шпиона был глухой и слабоватый, пел он почти небрежно, делая вид, что он тут словно бы и ни при чём:
- Я не спал уже три ночи
(Задержись послушать!)
Все шипит, шипит гадюка
У воды канала.
Нынче я сложил канцону –
Подходи послушать! –
О невесте, что со свадьбы
Без следа исчезла.
- Отлично, отлично, – прошептала Вирджиния. Фьоренца сидела в углу, молча поглядывая то на одного, то на другую. Постепенно вспомнив мелодию, она стала подыгрывать, сперва осторожно, потом уверенней, и игра на гитаре сразу отгородила её от непонятных ей отношений грандины и её человека. Она состроила деловитое лицо, какое бывает у сосредоточенно умывающейся кошки.
Не сводил с неё очей
Гость один на свадьбе:
«Показать родным хочу
Твой свадебный наряд».
И она пошла за ним,
Думала вернуться…
Ждали до утра её –
И не дождались.
Было уютно, тепло, пахло вином и едой, за окном проплывали огни реки, Вирджиния слушала, чувствуя, что Алькуно неторопливо пилит по самому больному, кровоточащему месту её души, и почти видела, как он порой снимает ошмётки мяса с ржавой пилы.
Одиноко этой ночью
Музыкант шатался.
Вдруг в проулке перед ним
Вырос незнакомец.
«Верно, ищешь ты невесту,
Что пропала с пира?
Коль имеешь храбрость в сердце,
К ней тебя доставлю».
Лодка понесла его
Над водою тёмной,
Он невесту увидал
В золото одетой.
Нет, не пила, а, скорее, нож, который он погружает в её горло, перерезанное, как у сестёр. Вирджинии было почти приятно, что это так больно. Это правильно, они мертвы, а она жива, и бывший шпион Совета поёт песню о её свадьбе, глядя на столешницу, изредка поднимая на неё, грандину, глаза. Фьоренца до того освоилась в мелодии, что иногда пыталась пойти верхним голосом.
«Вот, возьми моё кольцо,
Отнеси супругу.
Передай, я не страдаю
Ни душой, ни телом».
Взяв кольцо, он повернулся,
Сделать шаг успел он,
Вскрик раздался, и сомкнулись
Над невестой волны.
И, сияя, словно луч,
Вниз она ушла, где
Не найдёт её синьор,
Что её похитил.
Я не спал уже три ночи
(Задержись послушать!)
Все шипит, шипит гадюка… гадюка...
У канала.
Когда отзвук последнего аккорда растаял, Алькуно и Вирджиния светски улыбнулись друг другу, почти оскалились.
- Всё придумано до нас, синьора, – заметил он.
.- Я знаю, так к чему вы напоминаете?
- Потому что меня раздражает ваша улыбка, – вдруг мрачно сказал он и поднялся с места.
- Сидите, – приказала она. – Сидите! – Алькуно мгновение помедлил, но сел. – Фьоренца, а споём про волка, лису и зайца?
Алькуно был доволен, ощущая своё влияние на нанимательницу, – влияние не дружеское, как днём после рассказа Энцо, а влияние, способное оставлять порезы. Кроме того… кроме того, как-никак, он собирался совершить предательское действие. Возможно, после этого они все перестанут ему доверять.
Шпион задумался, почти не слыша, о чём поёт Фьоренца. Вирджиния, покосившись на него, подумала – сытый вурдалак. И перед тем, как отправляться спать, с особенным тщанием осмотрела швы на ране Алькуно, так что он едва удержался от того, чтобы снова спеть ей песню о невесте.
Оставив свечу наверху, Вирджиния вслепую спустилась по лестнице. Отчаянный скрип сопровождал её на всём протяжении пути, и она вдруг ощутила, насколько опасна любая задержка здесь. Стиснув зубы, она спустилась до конца. Ведь не бежать к Алькуно наверх в поисках защиты. Энцо тоже не было в доме – ведь он не жил здесь. Помощи ждать неоткуда… только от раненых и мертвецов.
Алькуно спустился вниз, дождавшись, пока Вирджиния отойдёт подальше от лестницы. Бумагу он нашёл на кухне, где ещё загодя заприметил её, отыскал обгрызенное перо в ящике стола, но за чернилами пришлось идти на поклон к Фьоренце.
По наитию догадавшись, где она должна ночевать, он прошёл захламлённый коридорчик, свернул – вернее сказать, повернулся – налево, к двери, постучался, заглянул в комнату и обнаружил там обеих девушек: свою нанимательницу и певицу. Они сидели на постелях с распущенными волосами и, очевидно, убирали их перед сном. Алькуно остановился, держа руку на дверной скобе, не зная, войти ему, или нет. Казалось, что он с мороза, весь в снегу, вошёл в жарко натопленный дом. В том, как Вирджиния и Фьоренца сидели при одной свече, бросавшей отблески на чёрные кудри одной и светлые волосы другой, в нависающих над ними тенях было что-то нежное, загадочное и одновременно неприятное – это что-то делало вторжение Алькуно непристойным; девушки тоже чувствовали это особое положение и, когда они обернулись, Фьоренца смущённо привстала, а Вирджиния горделиво откинулась чуть назад, опираясь на руку, словно говорила: ну, смотри. Смотри, я считаю тебя не за человека, а за бродячего кота, и поэтому не стыжусь того, что ты ворвался в наш женский мир. Гость на чужой свадьбе, пронеслось в его голове.
Алькуно невольно отвёл взгляд и сухо произнёс:
- Фьоренца, мне нужны чернила.
Она вышла с ним в коридор, отыскала где-то почти пустую бутылочку, извиняясь и объясняя, что сама не умеет писать, а стряпчий пёс кивал и смотрел на её волосы, тяжело лежавшие на плечах. Поднявшись к себе наверх, он вздохнул с облегчением и взялся за родное дело: написание доноса.
@темы: книжка
-
-
24.12.2012 в 19:48Понравилось:
- обмен фразами "Никто не остается самим собой, опираясь лишь на самого себя" - "Я и есть никто" - "Вы мой человек". Мне чем дальше, тем больше нравятся их отношения. Появляется в них что-то такое... похожее на приручение пугливого, но опасного дикого животного (в лице Алькуно). Хотя он мне не слишком напоминает лиса, скорее, всё-таки, пса. Или хорька;
- как Вирджиния предложила Алькуно привязать и последующий обмен репликами;
- вообще поведение Вирджинии - она чудесно держится. Чувствуется, что есть в ней внутренняя сила, пусть даже пока и тёмная;
- "Он не стоит сам по себе, она держит его на длине нити и завязывает узел." - образ Алькуно как марионетки хорош. Разве что Вирджиния пока не очень опытный кукловод;
- вот этот отрывок: "И увидел, как будто от луны отделяется капля, словно слеза, стекает с луны и, словно натолкнувшись на преграду, разбегается узорами, рисует в небе кружево, плетёт паутину вокруг луны. Всё пространство над городом вскоре было покрыто сетью. «Вам никогда не думалось, что Изнанка – это что-то живое?».". Очень красивый, яркий образ, я даже представила, как такой "глюк" можно нарисовать, если снимать кино;
- почему-то вот этот момент: "Грандина прижала ладонью дрожащие струны (рука у неё тоже слегка дрожала, но при свечах всё подрагивает) и встала, держа гитару в руках". Снова очень яркая картинка.
Ляпы, которые я поймала:
- что глаза её напряжены, смотрят остро, как игла - образ красивый, с иглой перекликается, но только я представила сразу иголку с глазками, дурное моё воображение; х)
- но замутило, закружилась голова - наверное, там "его" упущено, а то "замутило" без местоимения в воздухе висит;
- и левое ненамного от него отставало - что левое? Ухо? Или это был левый бок? Или я что-то пропустила?
- "Лучший способ понять, что жив, – подумал он, – это оказаться в положениИ, когда не можешь стоять сам по себе. Когда это тебя настигнет, тогда и… Алькуно закрыл глаза" - окончание надо поменять, а вообще эта мысль мне тоже очень понравилась.
Вообще я вот сейчас поняла, что у тебя текст очень плотный и насыщенный. Его можно разбирать на предложения и каждое почти смаковать и обдумывать.
-
-
24.12.2012 в 20:52Кстати, кого про него ни спросишь - все то лисом, то псом зовут, и не хотят по имени
Я близка к тому, чтобы тебе позавидовать
Ну, он не реально привиделся, а очень ярко представился... музыка ещё играла))
Никак. х) Хандрить - это лишнее.
Главное, что это лечится
Ничего подобного. Или у тебя очень плотная и вкусная вода. =)
Ну, может, раньше было водянисто, а теперь вода сытная пошла
-
-
24.12.2012 в 20:57Кстати, кого про него ни спросишь - все то лисом, то псом зовут, и не хотят по имени
Так имя-то у него такое, что вслух произнести неудобно.
музыка ещё играла
Какая?
Ну, может, раньше было водянисто, а теперь вода сытная пошла
Такая, из глубин океана, насыщенная всякими минералами и уплотнённая давлением верхних слоёв. =))