Очередное продолжение мерлезонского балета

[Volker von Alzey]

Четырнадцатая глава

Четырнадцатая глава
Кони и псы

Утром случилось так, что Вирджиния читала Священное Писание – обмолвившись, что она знает грамоту, грандина стала зачитывать для любопытной Фьоренцы фрагменты из книги. Когда стряпчий пёс спустился со своего чердака, то певица пребывала в полном ошеломлении.
- А вот, а вот, – говорила она, открывая страницу наугад. – Прочитайте отсюда!
- «Да лобзает он меня лобзанием уст своих, ибо ласки его слаще вина…»
- Постойте, да как же это? Разве в Писании говорится о таком?
- В Писании говорится обо всём, – ответила Вирджиния. Подумав, она прибавила: – Хотя чаще всего там говорится «не бойся»… Вот, если хочешь, далее о любви…
- Нет, я не хочу о любви, – сказала Фьоренца резко. Вирджиния полистала книгу:
- Тогда наоборот: «Не обольщает нас лукавое человеческое изобретение, ни бесплодный труд художников – изображения, испещрённые различными красками, взгляд на которые возбуждает в безумных похотение и вожделение к бездушному виду мёртвого образа». – На этом месте в кухню вошёл Алькуно. – «И делающие, и похотствующие, и чествующие суть любители зла, достойные таких надежд».
Алькуно не стал намекать на своё тихое присутствие, как вчера, а с порога продолжил:
- «Горшечник мнёт мягкую землю, заботливо лепит всякий сосуд на службу нашу; из одной и той же глины выделывает сосуды, потребные и для чистых дел, и для нечистых – всё одинаково».
- Хорошее утро, – сказала Фьоренца.
- Право, зачем тебе я, когда есть Алькуно – он знает Писание наизусть, – лукаво заметила Вирджиния. – Хотя и грешит извращением смысла.
- Хорошее утро, – ответил стряпчий пёс Фьоренце и, подойдя к столу, обратился к грандине: – Испытайте меня, если хотите.
- Бытие, глава тридцать первая, стих двадцатый.
Алькуно отвлёкся, посмотрев на стол – справа книга, слева разложенные карты, которыми Фьоренца баловалась до того, как заинтересоваться Священным Писанием.
- «Иаков же похитил сердце у Лавана Арамеянина, потому что не известил его, что удаляется». – Алькуно поднял глаза на Вирджинию: – Вы на что-то намекаете?
- Хотя бы на то, что у вас в руке шляпа…
Она заметила сразу, что он одет для выхода на улицу, но поклялась себе, что не будет задавать прямых вопросов. Алькуно в своём праве, может уходить и приходить, когда пожелает.
И он не ответил на её замечание, а молча положил шляпу на скамью возле Фьоренцы, собрал карты со стола и стал тасовать.
- Какая наглядная аллегория, синьора. Слева карты, справа книга, слева брюнетка, справа блондинка… – Фьоренца рассмеялась, а стряпчий пёс выложил три карты и, перевернув первую картинкой вверх, хмыкнул: – «Дурак».
Вирджиния привстала со своего места, чтобы перевернуть вторую:
- Восьмёрка Мечей, – холодно произнесла она, и Алькуно, встретившись с ней взглядами, вспомнил, как Аддолората гадала ей на картах перед свадьбой.
- Ловушка, тюрьма, страх и нерешительность, – отозвался он.
- Вы и тогда были с нами? – неожиданно мягко спросила Вирджиния. Алькуно молча кивнул. Грандина перевернула третью карту и открыла Королеву Мечей.
- Рыцаря со мной на этот раз не будет, – заметила она.
- Карты раскладывал я, – ревниво заметил Алькуно.
- Ну, что же, во всяком случае, с вами будет Королева. – Вирджиния села на своё место. Она думала о страхе, своём единственном ребёнке, предсказанном Восьмёркой Мечей. Хватит, сказала она себе. Я выйду в город, найду дом палача. Надоело всего бояться, надоело отворачиваться от человеческих лиц из боязни увидеть лица мёртвых.
Алькуно вдруг быстро сказал:
- Книга Премудрости Соломона, пятнадцатая глава, десятый стих!
Вирджиния даже будто отшатнулась, не ожидая такого окрика, растерялась, но проговорила так же быстро:
- «Сердце его – пепел, и надежда его ничтожнее земли, и жизнь его презреннее грязи».
- Отлично, синьора, – сказал Алькуно покровительственным тоном и вышел из кухни, сопровождаемый смехом Фьоренцы.
Отсмеявшись, певица заметила:
- До чего же вы странные оба, добрая синьора!
Вирджиния улыбнулась и закрыла книгу.
- При последнем гадании моём перед свадьбой, мне выпала «Луна», а теперь открылся «Дурак». Вот и творится безумие. Фьоренца, ты знаешь, где находится дом палача?
- В городе несколько палачей, – Девушка взяла роковую Восьмёрку, Королеву и «Дурака», чтобы присоединить их к другим картам.
- Мне нужен тот палач, у которого дочь выходит замуж.
- А, так это кривой Гумилис, он недалеко отсюда живёт, у Регулярных Каноников. Вот посмотрите в окно: видите реку?..
От реки Алькуно, перейдя мост, свернул и направился к зданию суда республики; давно он не ходил этим путём. Впрочем, и теперь он не пойдёт к дверям, в которые входил для докладов… Алькуно надвинул шляпу на самое лицо и вздохнул. Той двери он теперь не видел.
На фасаде красовался барельеф в виде головы чудовища, дракона как будто; в пасть к нему Алькуно и бросил свой донос, достав из-за пазухи, прижав ладонь к носу зверя, будто желая заставить его молчать. Таких урн было несколько, но бывший пёс Совета знал, куда надо бросать.
Отойдя от урны, он обернулся и вдруг различил на месте той двери, через которую он входил в здание суда, что-то вроде плиты, похожей на дверь… а потом он и разобрал, что это действительно маленькая дверь, расположенная слишком высоко. Алькуно успел позабыть, что она настолько маленькая и неудобная. Быстро развернувшись, он пошёл прочь, и только в пятнадцати шагах от здания суда заметил, что дрожит, а в двадцати пяти – понял, что его трясёт от страха. Закрыв глаза в злости на самого себя, Алькуно перевёл дыхание, зашагал быстрее и на ходу поправил бритву, спрятанную в рукаве – бесполезный катцбальгер тоже был при нём, но бритва успокаивала.
До чего я стал труслив, подумал он, просто мерзко. И никогда не знал за собой такого ощущения уместности своей при ком-то, иными словами – преданности. Теперь, когда он почти беспомощен, отвратительно слаб да ещё и показал, что трупы, о которых знал гранд Энцо, проплыли мимо него… Именно теперь и именно поэтому нужно предпринимать конкретные меры. Предположим, он рискует жизнями гранда Энцо и всей его команды, но им и так грош цена, не сегодня-завтра на них выйдут псы Совета.«Кроме того, я-то не обязан быть верной шавкой Вирджинии, да и не умею облаивать».
Да, нужен действительно неожиданный шаг, который отвлёк бы всеобщее внимание. Алькуно снова дотронулся до бритвы сквозь рукав.
Вот он и предпринял меры.
Бывший пёс Совета зашёл к Фьоренце попрощаться и проверить, не забыл ли он что-нибудь, помимо опустевшей склянки с мазью; певица прихорашивалась перед зеркалом в спальне и встретила Алькуно с его «Здравствуй, милая» возбуждённой скороговоркой:
- Сегодня выступаю в особняке ди Салубриа!
- А разве он не в трауре по жене? – Алькуно вспомнил миленького толстячка с тонким голосом и его жену, сестру Вирджинии. Внешность Марии Реджины он уже смутно помнил, как лица всех покойников. Самой грандины в доме не было, но сразу спрашивать о ней стряпчий пёс поостерёгся.
- Конечно, в трауре, но ведь карнавал.
- Уличная певица в лучших домах города, мне даже завидно!
- Уж конечно, я бы смогла шпионить куда лучше тебя! – фыркнула Фьоренца. – Я бывала у Бадоэро, и не раз, бывала у Малипьери, и тоже не раз, и много раз пробиралась с чёрного хода! – Она глумливо улыбнулась зеркалу, адресуя эту улыбку Алькуно. Тот равнодушно улыбнулся в ответ, задумавшись, неужели эта чертовка спала с Малипьери. Капитан правосудия и она! Алькуно хмыкнул, теперь вполне искренне, и пожелал Фьоренце и в этот вечер уйти с праздника чёрным ходом. Выйдя за порог комнаты, он подумал, что и с этим домом прощается навсегда.
- Милая, а где моя хозяйка? – спросил он из коридора. Фьоренца крикнула из спальни:
- Ушла по какому-то делу! Как только Энцо пошлёт сигнал – я её отправлю к кораблю.
Алькуно вернулся к двери комнаты и с порога сказал:
- Ты лучше никуда её не отправляй, Фьоренца. Пусть она прибудет на корабль попозже… нельзя ведь перемещаться всем вместе, это подозрительно, – мягко прибавил он. Фьоренца молча переглянулась с ним через зеркало и неопределённо кивнула.

Вирджиния, выйдя из дома, удивилась тому, какой мягкой кажется река с этого берега – тихое течение, серебристые отблески на тёмной воде, нежность и покой, как будто ни единого трупа не сбрасывали туда за последние триста лет.
Она никогда не бывала на севере (и у неё не было времени и желания расспрашивать Алькуно о Маасрихте), но читала сочинения тамошних авторов, и, по её ощущениям, страх живущих там людей был холодным, замораживающим, заставлял замереть в напряжении и так закостенеть, не понимая и мечтая никогда не понять, что же это так пугает тебя. Южный страх другой – тёплый, густой, ласково обволакивающий, так что начинаешь беспорядочно биться, вырываться, пытаясь избежать его мерзких ласк, но страха никогда нельзя избежать. Сейчас Вирджиния занималась именно этим бессмысленным делом – бежала от страха.
Однако, куда ни беги, всё равно понятно, что лицо твоей жизни теперь имеет чуть раскосые глаза и след ожога на щеке.
Вирджиния, шагая по приречной улице, под хруст своих шагов по песку думала о том, что понимает желание Алькуно быть для всех незнакомым; она низко надвинула капюшон – недостаточно для того, чтобы выглядеть подозрительно, но достаточно низко, чтобы не было видно лица, – и всё же ощущала себя открытой всем ветрам. Прохожие, в масках и без, пытались заглянуть под капюшон. Алькуно знает всё о её жизни, Фьоренце она рассказала немало. Зачем рассказывала? Не потому ли, что людей, знавших Вирджинию лучше, чем она сама, больше нет? Дети не могут простить родителям того, что те всё о них знают, больше, чем сами дети. Но когда этих знающих больше нет – это значит, что ты незнаком всему миру. Любые рассказы о себе – это жалкая попытка сделать себя знакомым… и даже Алькуно, эта помесь пса с лисой, даже если бы он круглые сутки следил за ней, всё равно не знает её. Вирджиния для него такая же загадка, как он для неё.
Вот и выходит, что маскарад продолжается бесконечно. Вирджиния зажмурилась на ходу. Когда она открыла глаза, то по шпилю церкви впереди поняла, что добралась до улицы Регулярных Каноников.
В маленьком доме недалеко от церкви дверь была не заперта. Вирджиния, потянув на себя створу, увидела внутренность комнаты – огонь в камине, обитые досками стены, маленькая Мадонна в углу и огромный массивный стол, заставленный склянками и стопками бумаг. Подойдя поближе, грандина увидела, что главным украшением стола, а также грузом, прижимающим бумаги, служит человеческий череп. В глазницу был вставлен свёрнутый трубочкой бумажный листок, верно, записка. Эта бумажка придавала черепу неожиданно трогательный вид, так что он казался скорее знаком гостеприимства, чем символом смерти или, тем более, зловещей профессии хозяина дома. Вирджиния огляделась, не видя в комнате кого-либо другого – её вполне устраивало общество черепа, обилие людей опротивело, но…
Дверь слева приоткрылась, и из щели нерешительно, словно такая же гостья, выглянула девушка с очень светлыми, почти белыми косами, перекинутыми на грудь. Посмотрев ей в лицо, Вирджиния увидела одни только огромные голубые глаза – казалось, больше на этом лице не было вообще ничего. Когда девушка вопросительно улыбнулась, это было понятно не столько по бледным губам, сколько по лучикам морщин вокруг глаз.
- Вы дочь хозяина дома? – осведомилась грандина.
- Да, синьорина, – та присела в поклоне. – Чего вам угодно?
- Меня… прислал один человек, – сама идея того, что Алькуно мог прислать её к кому-то, ещё недавно оказалась бы ей непроизносимо смешной, и теперь Вирджиния невольно улыбнулась, – для которого вы делали мазь. У него… следы от верёвок.
- Ах, знакомый моего мужа, – закивала дочь палача. – Мазь кончилась, да, синьорина? Вы можете подождать, пока я сделаю, или лучше прислать вам позднее?
- Я подожду.
Дочь палача усадила грандину на стул, такой же массивный и тяжёлый, как стол, и некоторое время одна светловолосая и светлоглазая девушка наблюдала за другой светловолосой и светлоглазой – та что-то толкла, смешивала, что-то поставила греться на разбуженный кочергой огонь. Наконец, у Вирджинии вырвалось:
- И как же вы… – и только теперь она сказала себе, что думала всё это время о том, каково быть дочерью палача. Если быть до конца честной, она со вчерашнего дня думала об этом. И вот, теперь перед ней дочь признанного убийцы, такая спокойная и светлая.
Девушка обернулась от камина:
- Как же я, синьорина? – она вернулась к столу, чтобы посмотреть на Вирджинию, и тут же направилась к окну, где на подоконнике настаивалась какая-то жидкость. Вирджиния, глядя ей вслед, проговорила:
- Возможно, вас обидит мой вопрос, – давно её голос так не выдавал её неуверенность, – тем более что мы с вами совсем незнакомы.
- Меня зовут Мария, так что будем знакомы, – весело ответила дочь палача, возвращаясь с тяжёлой бутылью. – Меня часто спрашивают, каково же быть дочкой палача, синьорина, так что не бойтесь, вы меня не обидите. – Мария снова направилась к камину. – Но вы так спрашиваете, синьорина, как будто не просто из любопытства. Это из-за того человека, для которого я делаю мазь? – спросила она, стоя лицом к огню.
- Нет, – ответила Вирджиния, понимая, что снова пускается в откровения, которые не могут принести ничего хорошего. – Это из-за моего отца. Мой отец был преступником.
- Надеюсь, не мой отец его казнил? – серьёзно проговорила Мария, подойдя к столу. Вирджиния улыбнулась, уже не глядя, как работает дочь палача, и неотрывно смотря на череп.
- Нет, его вовсе не казнили. Но сейчас он уже мёртв. – Впервые она это сказала. И Вирджиния повторила: – Мой отец мёртв.
Дочка палача перемешивала ингредиенты, поглядывая искоса на грандину.
- Стало быть, вы дочь преступника… это тяжелее, чем быть дочерью палача, синьорина.
- Но если о преступлении никто не знает?
- Но ведь вы знаете.
Накрыв склянку крышечкой и отставив в сторону, Мария села за стол, положила подбородок на сплетённые пальцы и заметила:
- Я вот не стыжусь того, что мой отец – палач. Он на стороне закона.
- А если власть противозаконна? – тихо спросила Вирджиния. Мария пожала плечами:
- Совет – какая-никакая, а власть. Власть – это добро, без неё не было бы порядка.
- Да, – ответила Вирджиния сухо. Две похожие девушки несколько мгновений помолчали. Потом Мария встала:
- Вот ваша мазь, синьорина. Денег с вас не возьму, вы друзья моего мужа, так что он запретил.
Вирджиния поблагодарила, попрощалась и вышла из дома палача, ощущая себя постаревшей на двадцать лет.
Борясь с тяжёлым чувством, она пересекла улицу решительным, широким, насколько позволяло платье, шагом. Когда она приближалась к мосту через реку, то поняла, что кто-то идёт позади, и идёт за ней. Ступив на мост, она услышала, что по гулкому настилу идёт не меньше пяти человек, и, подойдя к перилам посмотреть вниз, где плавал всякий мусор, покосилась в сторону преследователей – и увидела чёрные пятна вместо лиц.
Вирджиния сорвалась с места.
Она добралась до другого берега, бросилась к ближайшему проулку, ведущему прочь с набережной, и оказалась во влажной тени города. Городу не могло быть веры, но Вирджиния всё же надеялась. Она, задержавшись на секунду, перекинула через руку плащ, чтоб не мешал, подобрала юбки и побежала, стараясь спешить и беречь при этом силы. Сзади она услышала шлёпанье по лужам – тяжёлый мужской бег. Никого на улице, кроме мгновенно скрывшихся детей. Вирджиния увидела чуть впереди тёмный переулок, ведущий налево. Повернув, она упёрлась в маленькую дверь, расположенную излишне высоко, рванула её и, всхлипнув «Слава Тебе..!», перебралась через порог и захлопнула створку. Повернувшись вокруг своей оси, грандина побежала рысью по каким-то серым помещениям с окнами настолько пыльными, что сквозь них ничего нельзя было увидеть. «Изнанка?» – подумала Вирджиния, с гулким шумом пробежав через узкую залу и локтями врезавшись в дверь. Дверь поддалась под ударом, и грандина вылетела прямо на улицу. Вокруг всё было ярко, шумно, с грохотом ползла огромная подвода, и лошади-тяжеловозы заполняли собой улицу во всю ширину и до самого неба.
Вирджиния осторожно вышла на свет, не понимая, где она оказалась. Солнце ударило ей в глаза и почти сразу ушло в плотные облака. Вирджиния повернула голову налево и увидела вдалеке красно-синие ливреи Бадоэро. Поджав губы, грандина спокойно, но быстро зашагала в обратную сторону. Везде они. Кажется, меня окружают, подумала она. Алькуно выразился бы метафорой простой, но жуткой – берут в клещи.
Навстречу грандине плыли лица и фигуры прохожих, какой-то веснушчатый парень на ходу грыз яблоко, шум голосов и шагов для Вирджинии заглушало её собственное дыхание. Переулок расширился, как река, впадающая в море, и преследуемая вышла к небольшой площади, на которой стояло здание суда республики. Огромный монолит был расположен боком к грандине, глядя фасадом вправо, как равнодушный лев.
- Ах вот почему они все здесь, – заметила она довольно хладнокровно, и в следующее мгновение совсем не удивилась, увидев людей Малипьери и своего родственника синьора Каложеро ди Салубриа, возглавляющего их. Они верхом ехали по краю площади, держась в тени домов, человек десять. Вирджиния стала отступать обратно в переулок. Уж лучше люди Бадоэро. Они, по крайней мере, возможно, не убьют её сразу.
Вирджиния развернулась и пошла по переулку обратно, напевая. Ей было страшно две минуты назад, теперь она просто устала бояться, и только от напряжения забывала моргать, так что глаза её высохли и стали болеть к тому моменту, когда она оказалась между людьми Калоджеро и людьми Альвизе. Грандина чуть-чуть повернула голову и скосила глаза – всадники въехали в переулок. Конец.
Тогда она бросилась прямо к людям Бадоэро, схватила за уздечку коня одного из них и сказала очень чётко:
- Я грандина Феррафератта и грандесса Альберти, меня преследуют люди Малипьери и хотят убить прежде, чем ваш синьор меня найдёт.
Всадник успел только разинуть рот, Вирджиния отпустила повод и, подобрав юбки, побежала прочь, не разбирая дороги. Вскоре, когда она сворачивала за угол, до неё донёсся грохот, ржание коней и женский визг. Кажется, её враги всё же столкнулись между собой. Вирджиния усмехнулась на бегу, но, увидев краем глаза улочку, параллельную злосчастному переулку, резко свернула в противоположную ей сторону, потому что там были трое людей Калоджеро – судя по всему, пробрались через проходы между домами или даже вернулись на площадь и…
Огромные силуэты лошадей и всадников вдалеке возвышались над крышами домов, как будто вели за собой Страшный Суд. Вирджиния стала задыхаться на бегу, в глазах стало темно, как не бывает даже на Изнанке, и она снова совсем не удивилась, когда рука синьора Калоджеро схватила её за волосы. Он был уже пеш, круглое лицо раскраснелось, он с силой дёрнул грандину за волосы, и она потеряла равновесие.
- Ну, убейте же её кто-нибудь! – почти жалобно крикнул он, когда Вирджиния упала на колени, и запрокинула голову назад. Грандина оскалилась от боли; прямо над ней женщина, следившая за охотой, вскрикнув, захлопнула ставни окна. Чёрно-жёлтый слуга Малипьери подошёл с кинжалом, сплюнул на сторону, Вирджиния пыталась вырваться… но что-то вдруг изменилось; убийца завалился вперёд, Калоджеро закричал, рука с кинжалом упала, коснувшись щеки Вирджинии, Вирджиния сделала отчаянный рывок, она и Калоджеро упали, Вирджиния трясущимися пальцами выдрала из руки убийцы кинжал.
Из глаза убийцы торчал арбалетный болт.
Казалось, он внимательно глядел на Вирджинию металлической головкой этого болта. Вирджиния, вцепившись в кинжал, на коленях развернулась к Калоджеро. Он медленно отползал. Никогда ни он, ни она не видели на лице друг друга такой злобы. Оба скалили зубы по-собачьи.
- А ну назад! – Вирджиния осторожно покосилась, услышав мужской голос. Да, это люди Бадоэро.
- Вы вступаете в открытый конфликт! – Калоджеро, меж тем, продолжал отползать. – Вы убили человека Анджело Малипьери!
- Мы знаем, кого мы убили. Так что теперь уже всё равно, убьём мы заодно и вас, или нет, – ответил конник в сине-красной ливрее. – Встаньте на ноги и отойдите вон той стене, синьор, а девочка останется с нами.
Калоджеро поднялся на ноги, и, когда он уже механически поднял руку, чтобы отряхнуться, на его мягком лице отразился ужас. Он несколько раз судорожно вдохнул.
- Я не могу отдать её! Она… она… она моя родственница! – закричал он. Люди Бадоэро окружили Вирджинию и двинулись прочь от здания суда, видневшегося в конце улочки, как привидение.
У грандины отобрали кинжал. Она протянула руки ладонями вверх, почти молитвенным жестом, и её торопливо связали каким-то ремнём. Спешившиеся всадники и лошади в качестве живых щитов окружали её плотной стеной, резко пахнущей потом и слегка – железом и кровью. Беспокойно оглядываясь и едва не рыча, люди Альвизе вели её – она не могла видеть, куда. Она почти равнодушно размышляла, что положение исключительно глупое, что она страшно устала, но убивать её не станут, раз не сделали это сейчас. Возможно, удастся встретиться с Альвизе и о чём-нибудь договориться.
Вирджиния вспомнила, что, когда они с синьором Калоджеро ползали в пыли, из глубокого кармана её юбки выпала склянка с мазью. Она ясно видела, как стекло блестит на земле рядом с трупом. Она не донесла мазь Алькуно. Именно эта мысль испортила её непоколебимое спокойствие. Вирджиния крепко зажмурила глаза, потом широко открыла их и сильно прикусила губу. Держаться. Держаться.

Засим публикацию я прекращаю, как и работу над книжкой. Арриведерла, Изнанка))), я не смог тебя дописать.

@темы: книжка