Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Паустовский, "Далёкие годы".
"Трегубова боялись не только гимназисты, но и учителя. Он был монархистом, членом Государственного совета и гонителем свободомыслия. Он стоял на равной ноге с киевским митрополитом и приводил в полное безгласие захудалых сельских батюшек, когда они являлись к нему получать разнос за недостойные поступки.
Трегубов любил выступать на модных в то время религиозно-философских диспутах. Он говорил гладко и сладко, распространяя запах одеколона.
Мы ненавидели его так же холодно, как он ненавидел нас. Но церковные тексты мы заучивали на всю жизнь.
Мы пользовались любым поводом, чтобы удрать с "закона божьего". Надежным убежищем в этих случаях были уроки католического "закона". Они шли одновременно с нашими, но в другом классе. Мы пробирались туда и только там чувствовали себя в безопасности. То уже была территория, как бы подчиненная апостолической церкви и римскому папе Льву XIII. Трегубов терял всякую власть на пороге этого обыкновенного пыльного класса. нем властвовал ксендз-каноник Олендский.
Высокий, тучный, с белой головой, с черными четками на руке, он нисколько не удивлялся, когда в дверях его класса показывался смущенный "российский" гимназист.
- Сбежал? - сурово спрашивал Олендский.
- Нет, пан каноник, я только хотел немного посидеть у вас на уроке.
- Немного посидеть? Ах, лайдак, лайдак! - Олендский начинал трястись от смеха.- Подойди сюда!
Гимназист подходил к Олендскому. Ксендз громко хлопал его табакеркой по голове. Этот жест обозначал отпущение грехов.
- Садись! - говорил после этого Олендский.- Вон туда, в угол, за спину Хоржевского (Хоржевский был очень высокий гимназист, поляк), чтобы тебя не увидели из коридора и не повлекли в геенну огненную. Сиди и читай газету. На!
Олендский вытаскивал из кармана сутаны сложенную вчетверо "Киевскую мысль" и протягивал беглецу.
- Спасибо, пан каноник! - говорил беглец.
- Благодари не меня, а бога,- отвечал Олендский.- Я только жалкое орудие его рук. Он вывел тебя из дома неволи, как евреев из египетской земли.
Трегубов, конечно, знал, что Олендский прячет нас у себя на уроках. Но перед Олендским даже Трегубов терялся. Добродушный ксендз при встречах с Трегубовым становился изысканно вежлив и ядовит. Достоинство иерея православной церкви не позволяло Трегубову вступать в пререкания с Олендским. Мы же пользовались этим сколько могли. конце концов, мы так понаторели в католическом "законе божьем", что знали его лучше многих поляков
- Станишевский Тадеуш,- говорил ксендз-каноник,-скажи мне "Магнификат".
Станишевский Тадеуш вставал, поправлял кушак, откашливался, громко глотал слюну, смотрел сначала за окно, потом на потолок и наконец признавался:
- Забыл, пан каноник.
- Забыл? Однако ты не забываешь приходить в костел каждый раз, когда там бывает панна Гжибовская. Садись! Кто знает "Магнификат"? Ну? Кто? О, святая дева над девами, королева апостолов! Что же это такое? Все молчат! Кто знает "Магнификат", пусть подымет руку.
Поляки рук не подымали. Но случалось иногда так, что поднимал руку кто-нибудь из православных, какой-нибудь несчастный беглец от Трегубова.
- Ну,- говорил в изнеможении Олендский,-скажи хоть ты "Магнификат"! И если после этого бог не покарает их,- ксендз показывал на поляков,- то только из-за своего великого милосердия.
Тогда беглец вставал и говорил без запинки "Магнификат".
- Подойди сюда! - говорил Олендский. Беглец подходил. Олендский доставал из кармана сутаны горсть конфет, похожих на кофейные зерна, и щедро высыпал их на ладонь беглецу. Потом Олендский нюхал табак, быстро успокаивался и начинал рассказывать любимую свою историю, как он служил в Варшаве панихиду над сердцем Шопена, запаянным в серебряную урну.
После уроков Олендский шел из школы к себе в костельный дом. Он останавливал на улице детей и щелкал их пальцем по лбу. Его хорошо знали в Киеве - высокого ксендза со смеющимися глазами".
"Трегубова боялись не только гимназисты, но и учителя. Он был монархистом, членом Государственного совета и гонителем свободомыслия. Он стоял на равной ноге с киевским митрополитом и приводил в полное безгласие захудалых сельских батюшек, когда они являлись к нему получать разнос за недостойные поступки.
Трегубов любил выступать на модных в то время религиозно-философских диспутах. Он говорил гладко и сладко, распространяя запах одеколона.
Мы ненавидели его так же холодно, как он ненавидел нас. Но церковные тексты мы заучивали на всю жизнь.
Мы пользовались любым поводом, чтобы удрать с "закона божьего". Надежным убежищем в этих случаях были уроки католического "закона". Они шли одновременно с нашими, но в другом классе. Мы пробирались туда и только там чувствовали себя в безопасности. То уже была территория, как бы подчиненная апостолической церкви и римскому папе Льву XIII. Трегубов терял всякую власть на пороге этого обыкновенного пыльного класса. нем властвовал ксендз-каноник Олендский.
Высокий, тучный, с белой головой, с черными четками на руке, он нисколько не удивлялся, когда в дверях его класса показывался смущенный "российский" гимназист.
- Сбежал? - сурово спрашивал Олендский.
- Нет, пан каноник, я только хотел немного посидеть у вас на уроке.
- Немного посидеть? Ах, лайдак, лайдак! - Олендский начинал трястись от смеха.- Подойди сюда!
Гимназист подходил к Олендскому. Ксендз громко хлопал его табакеркой по голове. Этот жест обозначал отпущение грехов.
- Садись! - говорил после этого Олендский.- Вон туда, в угол, за спину Хоржевского (Хоржевский был очень высокий гимназист, поляк), чтобы тебя не увидели из коридора и не повлекли в геенну огненную. Сиди и читай газету. На!
Олендский вытаскивал из кармана сутаны сложенную вчетверо "Киевскую мысль" и протягивал беглецу.
- Спасибо, пан каноник! - говорил беглец.
- Благодари не меня, а бога,- отвечал Олендский.- Я только жалкое орудие его рук. Он вывел тебя из дома неволи, как евреев из египетской земли.
Трегубов, конечно, знал, что Олендский прячет нас у себя на уроках. Но перед Олендским даже Трегубов терялся. Добродушный ксендз при встречах с Трегубовым становился изысканно вежлив и ядовит. Достоинство иерея православной церкви не позволяло Трегубову вступать в пререкания с Олендским. Мы же пользовались этим сколько могли. конце концов, мы так понаторели в католическом "законе божьем", что знали его лучше многих поляков
- Станишевский Тадеуш,- говорил ксендз-каноник,-скажи мне "Магнификат".
Станишевский Тадеуш вставал, поправлял кушак, откашливался, громко глотал слюну, смотрел сначала за окно, потом на потолок и наконец признавался:
- Забыл, пан каноник.
- Забыл? Однако ты не забываешь приходить в костел каждый раз, когда там бывает панна Гжибовская. Садись! Кто знает "Магнификат"? Ну? Кто? О, святая дева над девами, королева апостолов! Что же это такое? Все молчат! Кто знает "Магнификат", пусть подымет руку.
Поляки рук не подымали. Но случалось иногда так, что поднимал руку кто-нибудь из православных, какой-нибудь несчастный беглец от Трегубова.
- Ну,- говорил в изнеможении Олендский,-скажи хоть ты "Магнификат"! И если после этого бог не покарает их,- ксендз показывал на поляков,- то только из-за своего великого милосердия.
Тогда беглец вставал и говорил без запинки "Магнификат".
- Подойди сюда! - говорил Олендский. Беглец подходил. Олендский доставал из кармана сутаны горсть конфет, похожих на кофейные зерна, и щедро высыпал их на ладонь беглецу. Потом Олендский нюхал табак, быстро успокаивался и начинал рассказывать любимую свою историю, как он служил в Варшаве панихиду над сердцем Шопена, запаянным в серебряную урну.
После уроков Олендский шел из школы к себе в костельный дом. Он останавливал на улице детей и щелкал их пальцем по лбу. Его хорошо знали в Киеве - высокого ксендза со смеющимися глазами".
-
-
11.04.2013 в 23:32Паустовский!!
Кримхильда, это один из моих любимейших писателей!
Мне у Паустовского больше всего нравятся "Золотая роза", очерки о великих людях, особенно о Шиллере, "Время больших ожиданий" (воспоминания о жизни в Одессе) и, конечно же, сказки, наполовину бытовые, наполовину волшебные. )
-
-
12.04.2013 в 06:58А то думала, что это только скучные зарисовки о природе, которыми пичкают всех в школе...
-
-
12.04.2013 в 09:49Настолько погружаешься в его детство и юность, что это просто завораживает.
"Время больших ожиданий" тоже нравится.
-
-
12.04.2013 в 10:00-
-
12.04.2013 в 10:04-
-
12.04.2013 в 10:06-
-
12.04.2013 в 10:14-
-
12.04.2013 в 21:04я его не читаю . Это именно кусочек попался. Но теперь очень хочу прочесть.
Кримхильд, знакомство с Паустовским лучше всего начинать со сказок. ) Они у него для всех возрастов, поэтичные и совершенно чудесные: там действие происходит с обычными людьми в нашем мире, но обязательно с некоторой примесью волшебства. Я даже знаю, что тебе порекомендовать прочитать, если вдруг у тебя будет время и желание!
"Растрепанный воробей". Немножко музыкально-театральная сказка, там мама главной героини танцует в балете "Золушка" в Большом театре. А главную героиню зовут Маша. ))
Дремучий медведь. Про то, как звери, птицы и даже рыбы защитили маленького пастуха от медведя. Сказка более детская, чем предыдущая, но и более легкая, веселая. )
"Солдатская сказка. Похождения жука-носорога". А это моя любимая сказка у Паустовского. ) И приключенческая, и очень реалистичная, и местами веселая. )
Кстати, все три сказки совсем маленькие, каждую можно прочесть минут за 15.
А то думала, что это только скучные зарисовки о природе, которыми пичкают всех в школе...
А мы Паустовского в школе совсем не проходили. Но начинать ознакомление с творчеством Константина Григорьевича с описаний природы - глупость. Они у него чудесные, но ни в коем случае не для детей. Им от такого чтения будет скучно. Начинать надо со сказок и небольших рассказов, типа "Корзины с еловыми шишками" (это про композитора Грига). Плюс очерки о великих людях, от Андерсена до Цветаевой - они маленькие, страницы по три каждый, и очень ярко написаны. Про цветаевскую бузину я до сих пор помню, хотя очерк последний раз читала лет семь назад.
Quiterie,
"Время больших ожиданий" тоже нравится.
Замечательная книга. Мне понравилось описание заброшенных одесских пляжей и еще почему-то очень тронула история про маленькую Киру, о которой автор заботился, пока мать девочки болела. А, и историю про мнимую смерть Костанди тоже люблю.
Кстати, "Время больших ожиданий" я люблю читать, параллельно смотря фильм "Зеленый фургон". Там тоже про Одессу времен революции и погружение в эпоху получается глубже. )
А еще я несколько лет жила в Одессе и прекрасно знаю большую часть мест, описанных Паустовским. И угол Дерибасовской и Екатерининской улиц (это самый центр, кстати), и 16-ю станцию фонтана, и Ланжероновский пляж...
-
-
12.04.2013 в 21:29