Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Когда несколько дней назад у нас провалилась попытка сходить в Ленком на «Странную историю д-ра Джекила и м-р Хайда», я понял, что хочу всё же что-то сваять относительно чудного первоисточника спектакля.
В вышеупомянутом мюзикле, насколько помню, от изначального сюжета осталось маловато. В частности, там на Джекила/Хайда приходится аж две девушки, как и во многих экранизациях повести Стивенсона. Вообще это одно их самых показательных изменений в сюжете и колорите, которым подвергалась «История…» – вечное стремление впендюрить любовную линию. Казалось бы, сюжетов без лямура так мало, что их надо беречь и лелеять…
Причём оригинальный сюжет, на самом деле, этого не переносит. В повести нет ни одного женского персонажа! Как на корабле, право слово (кстати, в «Острове сокровищ» нормальных женских персонажей тоже нет). Все герои повести холостяки, даже никаких горничных Мэри Райли на самом деле нет и близко. Вкупе с атмосферой – вечный вечер, постепенно сгущающийся от эпизода к эпизоду туман, к финале заполняющий даже дома, и сами эти дома, где живут одинокие люди. Дом главного героя имеет два выхода – парадный и «изнаночный», в одну дверь входит Хайд, из другой выходит Джекил. Прекрасный образ двойственности человеческой натуры, ещё до Фрейда!
Кстати, о Фрейде. Наша эпоха видит в повести в первую очередь проблему запретных влечений. Мистер Хайд – натурально, «ид», подтачивающее несчастное «эго». Стивенсон с викторианской чопорностью намекает на пороки доктора Джекила, ничего, конечно, не разъясняя, и современный читатель норовит додумать, что же там такое было. Я как-то ознакомилась с – довольно осторожным, впрочем, – предположением, что речь шла о гомосексуальных страстях: «Вам знаком его протеже… некий Хайд?», отсутствие женских персонажей, да, наконец, само место действия - викторианская Англия!
А ваш покорный со свойственной ему повёрнутостью хотел сделать из Джекила серийного убийцу. Всего через два года после выхода повести в свет на тех самых улицах, где разгуливал Хайд, появился Джек-Потрошитель…
Однако «либидозная» проблема, судя по всему, волновала Стивенсона меньше всего. Я не являюсь знатоком его наследия, но мне, право слово, хватило любовной линии в «Чёрной стреле», чтобы понять, насколько ему неинтересно было возиться с морквой.
А освещать пороки Джекила не нужно было не только из-за свойственной эпохе стыдливости. Повесть эта – выжимка, экстракт, гениальная заготовка для полусотни романов (и ведь пишут же, пишут). Поэтому в ней столько чёрных дыр и белых пятен. Это почти черновик. Или почти миф, простите мне столь сильное высказывание.
Так вот. Естественно, продолжатели и интерпретаторы используют эту самую тему викторианских грехов, но ещё пуще того юзается проблема, считающаяся вообще основой сюжета – раздвоение личности. И, стало быть, через это самое раздвоение личности автор показывает двойственность человеческой натуры и пр.
Перво-наперво: кто вообще сказал, что у Джекила раздвоение личности? Что сам доктор рассказывает о действии изобретённого им препарата? «Все мои ощущения как-то переменились, стали новыми, а потому неописуемо сладостными. Я был моложе, все мое тело пронизывала приятная и счастливая легкость, я ощущал бесшабашную беззаботность, в моем воображении мчался вихрь беспорядочных чувственных образов, узы долга распались и более не стесняли меня, душа обрела неведомую прежде свободу, но далекую от безмятежной невинности…»Можно продолжать и дальше и с цитатами на руках доказывать, что доктор рассказывает всё, происходящее с Хайдом, от первого лица. По сути, Эдвард Хайд – это просто псевдоним. Никнейм.
Вот тут, собственно, и становится ясно, зачем Джекилу нужно было изобретать препарат. Он не зло в себе хотел победить, как сам он, старый лицемер, утверждает (это в советской экранизации Джекил насмотрелся ужасов англо-бурской войны, вот и...). Он всего-то хотел, чтобы «узы долга распались». Что он сам говорит прямым текстом? «Я не хочу подробно описывать ту мерзость, которой потворствовал (даже и теперь мне трудно признать, что ее творил я сам)». Главное, чтоб было кого обвинить. Как по-человечески.
Доктор нашёл самый простой способ избавиться от «уз долга» – химический. С этим связана ещё одна знаковая поправка современных экранизаций: препарат не пьётся, а вкалывается. Не сказать чтобы барбитура или там кокаин до неузнаваемости меняли внешность, но оставим это право за автором... Но стоит учесть, что никто не может описать внешность Хайда.
Не считая этого пункта, который можно трактовать по-разному, дальше всё идёт как полагается: Джекил вскоре уже потребляет средство не для того, чтобы становиться Хайдом, а для того только, чтоб оставаться Джекилом. Пытается бросить, срывается, и в «хайдовом» состоянии забивает до смерти человека. Зарекается потреблять средство снова, возвращается к прежнему способу получения тихих радостей, и тут его настигает – превращение в Хайда в самый неожиданный момент (и то болезненное состояние, почти психоз, которое описывает Джекил – тоже что-то очень знакомое). Дальше всё закономерно становится только хуже. Вот тут как раз доктор всё больше отделяет Хайда от себя, пытаясь этим защититься. «И эта бунтующая мерзость была для него ближе жены, неотъемлемее глаза, она томилась в его теле, как в клетке, и он слышал ее глухое ворчание, чувствовал, как она рвется на свет, а в минуты слабости или под покровом сна она брала верх над ним и вытесняла его из жизни» – пишет он о себе в третьем лице.
Впрочем, в том, что Стивенсон поднял проблему разрушительного начала в человеке, никто и не сомневается. Самое интересное здесь то, что её можно повернуть и так, и эдак. Здесь и безмотивное убийство, и наркомания, и какой-то туманно описанный разврат. По сути, это всё та же одержимость (о которой я всё хочу поговорить в связи серийными убийцами, да никто всё равно слушать не станет), подселение к личности чего-то левого. «Наружу вырвался тот, кто стоял у двери».
В вышеупомянутом мюзикле, насколько помню, от изначального сюжета осталось маловато. В частности, там на Джекила/Хайда приходится аж две девушки, как и во многих экранизациях повести Стивенсона. Вообще это одно их самых показательных изменений в сюжете и колорите, которым подвергалась «История…» – вечное стремление впендюрить любовную линию. Казалось бы, сюжетов без лямура так мало, что их надо беречь и лелеять…
Причём оригинальный сюжет, на самом деле, этого не переносит. В повести нет ни одного женского персонажа! Как на корабле, право слово (кстати, в «Острове сокровищ» нормальных женских персонажей тоже нет). Все герои повести холостяки, даже никаких горничных Мэри Райли на самом деле нет и близко. Вкупе с атмосферой – вечный вечер, постепенно сгущающийся от эпизода к эпизоду туман, к финале заполняющий даже дома, и сами эти дома, где живут одинокие люди. Дом главного героя имеет два выхода – парадный и «изнаночный», в одну дверь входит Хайд, из другой выходит Джекил. Прекрасный образ двойственности человеческой натуры, ещё до Фрейда!
Кстати, о Фрейде. Наша эпоха видит в повести в первую очередь проблему запретных влечений. Мистер Хайд – натурально, «ид», подтачивающее несчастное «эго». Стивенсон с викторианской чопорностью намекает на пороки доктора Джекила, ничего, конечно, не разъясняя, и современный читатель норовит додумать, что же там такое было. Я как-то ознакомилась с – довольно осторожным, впрочем, – предположением, что речь шла о гомосексуальных страстях: «Вам знаком его протеже… некий Хайд?», отсутствие женских персонажей, да, наконец, само место действия - викторианская Англия!
А ваш покорный со свойственной ему повёрнутостью хотел сделать из Джекила серийного убийцу. Всего через два года после выхода повести в свет на тех самых улицах, где разгуливал Хайд, появился Джек-Потрошитель…
Однако «либидозная» проблема, судя по всему, волновала Стивенсона меньше всего. Я не являюсь знатоком его наследия, но мне, право слово, хватило любовной линии в «Чёрной стреле», чтобы понять, насколько ему неинтересно было возиться с морквой.
А освещать пороки Джекила не нужно было не только из-за свойственной эпохе стыдливости. Повесть эта – выжимка, экстракт, гениальная заготовка для полусотни романов (и ведь пишут же, пишут). Поэтому в ней столько чёрных дыр и белых пятен. Это почти черновик. Или почти миф, простите мне столь сильное высказывание.
Так вот. Естественно, продолжатели и интерпретаторы используют эту самую тему викторианских грехов, но ещё пуще того юзается проблема, считающаяся вообще основой сюжета – раздвоение личности. И, стало быть, через это самое раздвоение личности автор показывает двойственность человеческой натуры и пр.
Перво-наперво: кто вообще сказал, что у Джекила раздвоение личности? Что сам доктор рассказывает о действии изобретённого им препарата? «Все мои ощущения как-то переменились, стали новыми, а потому неописуемо сладостными. Я был моложе, все мое тело пронизывала приятная и счастливая легкость, я ощущал бесшабашную беззаботность, в моем воображении мчался вихрь беспорядочных чувственных образов, узы долга распались и более не стесняли меня, душа обрела неведомую прежде свободу, но далекую от безмятежной невинности…»Можно продолжать и дальше и с цитатами на руках доказывать, что доктор рассказывает всё, происходящее с Хайдом, от первого лица. По сути, Эдвард Хайд – это просто псевдоним. Никнейм.
Вот тут, собственно, и становится ясно, зачем Джекилу нужно было изобретать препарат. Он не зло в себе хотел победить, как сам он, старый лицемер, утверждает (это в советской экранизации Джекил насмотрелся ужасов англо-бурской войны, вот и...). Он всего-то хотел, чтобы «узы долга распались». Что он сам говорит прямым текстом? «Я не хочу подробно описывать ту мерзость, которой потворствовал (даже и теперь мне трудно признать, что ее творил я сам)». Главное, чтоб было кого обвинить. Как по-человечески.
Доктор нашёл самый простой способ избавиться от «уз долга» – химический. С этим связана ещё одна знаковая поправка современных экранизаций: препарат не пьётся, а вкалывается. Не сказать чтобы барбитура или там кокаин до неузнаваемости меняли внешность, но оставим это право за автором... Но стоит учесть, что никто не может описать внешность Хайда.
Не считая этого пункта, который можно трактовать по-разному, дальше всё идёт как полагается: Джекил вскоре уже потребляет средство не для того, чтобы становиться Хайдом, а для того только, чтоб оставаться Джекилом. Пытается бросить, срывается, и в «хайдовом» состоянии забивает до смерти человека. Зарекается потреблять средство снова, возвращается к прежнему способу получения тихих радостей, и тут его настигает – превращение в Хайда в самый неожиданный момент (и то болезненное состояние, почти психоз, которое описывает Джекил – тоже что-то очень знакомое). Дальше всё закономерно становится только хуже. Вот тут как раз доктор всё больше отделяет Хайда от себя, пытаясь этим защититься. «И эта бунтующая мерзость была для него ближе жены, неотъемлемее глаза, она томилась в его теле, как в клетке, и он слышал ее глухое ворчание, чувствовал, как она рвется на свет, а в минуты слабости или под покровом сна она брала верх над ним и вытесняла его из жизни» – пишет он о себе в третьем лице.
Впрочем, в том, что Стивенсон поднял проблему разрушительного начала в человеке, никто и не сомневается. Самое интересное здесь то, что её можно повернуть и так, и эдак. Здесь и безмотивное убийство, и наркомания, и какой-то туманно описанный разврат. По сути, это всё та же одержимость (о которой я всё хочу поговорить в связи серийными убийцами, да никто всё равно слушать не станет), подселение к личности чего-то левого. «Наружу вырвался тот, кто стоял у двери».