Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
...Когда бредовость этого «Трубадурня» начала зашкаливать, а мы с Ulysses E. Tylf не прекращали нервно смеяться, родилось название этого поста 
. Он о том, что некоторых режиссёров надо сажать на кол, а некоторых милосердно сажать в паровоз в автобус.
Итак, «Трубадур от пятого июля с Кауфманном, Хартерос и Марковым. Начнём с того, что ставил это Оливье Пи (я не знала заранее), а, значит, нас ждёт кабаре, стимпанк, аллегорические фигуры и куклы. А ещё отвратительная старая нагая ведьма. Ведьма мне понравилась, скажу сразу. Спектакль, который разыграл Фернандо для почтенной солдатской публики – тоже. Я смотрела и думала всего лишь о том, что почему-то «Трубадура» постоянно ставят в серо-чёрных, лунных тонах, и ни разу не видела я испански-яркого спектакля. Вот и Пи в ту же степь, хотя он, кажется, всегда такой. Я начала недоумевать, когда появилась слепая Леонора – как-то странно навешивать ей такое только для того, чтоб она не узнала ди Луну, – но и тут всё спасла Хартерос своей прекрасной игрой (у неё в начале очень кокетливая Леонора), а в последующих актах слепота Леоноры работала как дополнительный поворот винта (с), вся жестокость по отношению к ней воспринимается острее. Или вот когда она пытается разнять братцев… следом-то (а давайте я, как Белинский, буду пересказывать происходящее!) происходит встреча ди Луны и Манрико нос к носу – и баритон тенора конкретно порезал. Ножом. Когда Марков только вышел на сцену, стало понятно, что он барон Скарпиа (ну ладно, барон Скарпиа с сильными поправками, тот сам резать не стал бы), а тут как-то совсем не осталось сомнений. Я загрустила о графе. И тут случился паровоз!
Действие «цыганского» акта происходит то ли на вокзале (народ с чемоданами), то ли в депо (стоит паровоз, и по нему стучат молотками). Пар, железо, Азучена в цилиндре – стимпанк! Красота! Помимо милой моему сердцу стилистики в этом, ИМХО, есть некий смысл. Не могу пока сформулировать, почему Азучена на вокзале – это хорошо, но я считаю, что это хорошо. Ну, ещё в наличии обнажённая танцовщица, и, хотя скидывание платья стало для меня неожиданностью, я в принципе не против. Гулять так гулять.
Манрикина мама – отвратительная бабища, накрашенная, как готик-девочка, и пьёт джин из горла, сидя на чемоданах. Когда она запевает своё коронное, сцена поворачивается, вокзал и народ исчезают – и как-то очень красиво получилось, что Азучена мгновенно осталась одна на фоне двух горящих деревьев. Я начала уважать режиссёра. Но случился, конечно, и флэшбек с привязыванием Азучениной мамы к дереву. На тот момент флэшбеки начали уже немного раздражать – они одновременно иллюстративны в лоб и невнятны, вроде пёсьеглавца Манрико в воображении Леоноры. Но по сути идея хороша, да. Особенно если учесть, что в этой опере никогда не понятно, правду ли говорит персонаж – вернее, объективная ли это правда или субъективная, из головы. Главный вопрос, конечно, Азучена с её сожжёнными детьми, но, знаете ли, турнир, на который сын цыганки прискакал в чёрных доспехах и всех победил, тоже как-то странен. История Манрико о Божьем гласе, как выяснилось, тоже: Кауфманн, потрясая картонным мечом, рассказывает маме, как он заборол ди Луну (и рогатый перс, альтер-эго графа, униженно уползает под сцену), при том, что мальчик-то лежит в больнице явно после ножевых ранений, оставленных этим самым ди Луной. Ну да, в самом деле, не будет же он маме говорить, как барон Скарпиа ему тростью врезал и покоцал с неимоверной лёгкостью.
Дальше произошёл вроде бы даже неплохой момент, но он напрочь сбил то отношение к спектаклю, которое было до сих пор. Когда является Руис с новостью, что надо бежать и спасать, Азучена (кстати, она на невидимых под юбкой платформищах, потому что выше на две головы всех мужиков) привязывает Манрико к стулу, чтоб не бежал и не спасал. Надо было видеть выражение лица Кауфманна «Ну маааам», надо было видеть, как он вымотался из пут, и… на этом месте я не выдержала и сказала: «Ой, Вань, умру от акробатиков!», Ulysses E. Tylf вскричал: «Смотри, как вертится, нахал!», мы закисли от смеха, и дальше рассматривать эту историю всерьёз не было совершенно никакой возможности.
Правда, дальше сил смеяться уже не стало. Шляется ди Луна с леонориным платьем, отобранным у Инес, постригают Леонору через стрижку в парикмахерской и надевание венка, ну-ну. Сразу начинаешь совсем замечать, что Кауфманн хреново поёт и давится (к финалу он распоётся, но до этого ещё надо дожить). Спасается всё только его игрой, а Хартерос и поёт, и играет (как она коснулась пальцами лица Манрико, узнала, засияла!), а Марков внизу с наставленными на него пистолетами, так что его почти не видать.
Следующий акт (кажется, четвёртый? Открывается хором солдат) это уже совсем голимый бред с детишками и пляшущими марионетками, а также ди Луной втыкающим нож в дерево, к которому привязана Азучена, не говоря уж о кабалетте, которую тенор поёт, прости Господи, сидя, всю первую часть, потом только встаёт и что-то шляется на фоне горящего креста. Мою больную душу лечит любовь Леоноры и Манрико, а также автомат в руке последнего в финале кабалетты (я даже ждала «дагестанской свадьбы», и, честное слово, это было бы даже к месту).
Короче, к финалу зритель был вымотан обилием фигни на сцене и уже не хотел от жизни ничего, кроме конца. И тут началось удивительное. Начался вполне себе нормальный, обычный «Трубадур», где всё как полагается – ну, кроме поводырей слепой Леоноры и чаши с ядом, которую загадочная тень (она же поводырь) за ней носит. В остальном же – появляется внезапно! влюблённый ди Луна, который после того, как она согласится, позволит себе пообнимать девушку за плечи, а Леонора всю свою сцену перед тем поёт без какой бы то ни было режиссёрской помощи, не считая поводыря в сторонке. И как она поёт! И какие у неё глаза! А затем дуэт с Луной, а затем сцена в темнице, где Манрико собирается убить Азучену, чтобы спасти её от мучительной казни, но не может. Конечно, этот Манрико не проклинает Леонору особенно яростно – он страдает-страдает, – но, что бы они вообще ни говорил, очень болезненно воспринимаются любые его слова и ноты, потому что Леонора очень страшно умирает. Она так умирает, что, если это ей поставил режиссёр, ему можно многое простить за одно это. Нет, там без особого натурализма, там просто чистая боль. Мастера они с Кауфманном играть очищенное – беспримесная любовь, беспримесная смерть. И ди Луна – в начале барон с ножичком! – приходит и отыгрывает графского графа, он и ярится, и приказание о казни отдаёт (Фернандо неторопливо подходит и что-то в шею Манрико втыкает), и впадает в ужас и ступор, когда Азучена сообщает ему про брата. Короче, амор, фурор, долор, террор. Катарсис был. Да. О да.
Правда, возникают неизбежные вопросы – например, какого хрена ди Луна был настолько про разное (думаю, такого хрена, что пошёл против режиссёрской концепции, ибо вряд ли Пи дал ему сперва задание играть барона, а потом графа
). Ну, и главный вопрос всё же: о чём вообще история? Где карта, Билли? Где волшебный ключик от «Трубадура»? А нетути. Идей много, находок много, и нередко хороших – ну прекрасная же сцена в больнице меж Манрико и Азученой , и так далее, – но (и тут я хочу согласиться с mr waugh обеими руками), всё это распадается на ряд эпизодов, которые хороши или плохи сами по себе.
Однако у этой истории есть продолжение. «Трубадур» закалил меня так, что я смогла воспринять «Голландца» в постановке Бархатова, а «Голландец» дал по голове таким образом, что «Трубадур» Пи стал казаться неплохим спектаклем. Там, по крайней мере, всё или почти всё – о «Трубадуре». Режиссёр всё-таки об этой опере думал. Либретто читал. Ляпов, кроме фразы Манрико в адрес Леоноры «Посмотри мне в глаза», там не было. Я по-прежнему думаю, что тот, кто такое поставил - не режиссёр. Я бы даже сказала, профнепригоден. Но даже думаю, что неплохо было бы пересмотреть.
И за это моё отношение к Пи надо благодарить Васеньку-да-сгноит-его-Господь-Бархатова, про которого я имею сказать следующим постом. Экран покажет.
. Он о том, что некоторых режиссёров надо сажать на кол, а некоторых милосердно сажать Итак, «Трубадур от пятого июля с Кауфманном, Хартерос и Марковым. Начнём с того, что ставил это Оливье Пи (я не знала заранее), а, значит, нас ждёт кабаре, стимпанк, аллегорические фигуры и куклы. А ещё отвратительная старая нагая ведьма. Ведьма мне понравилась, скажу сразу. Спектакль, который разыграл Фернандо для почтенной солдатской публики – тоже. Я смотрела и думала всего лишь о том, что почему-то «Трубадура» постоянно ставят в серо-чёрных, лунных тонах, и ни разу не видела я испански-яркого спектакля. Вот и Пи в ту же степь, хотя он, кажется, всегда такой. Я начала недоумевать, когда появилась слепая Леонора – как-то странно навешивать ей такое только для того, чтоб она не узнала ди Луну, – но и тут всё спасла Хартерос своей прекрасной игрой (у неё в начале очень кокетливая Леонора), а в последующих актах слепота Леоноры работала как дополнительный поворот винта (с), вся жестокость по отношению к ней воспринимается острее. Или вот когда она пытается разнять братцев… следом-то (а давайте я, как Белинский, буду пересказывать происходящее!) происходит встреча ди Луны и Манрико нос к носу – и баритон тенора конкретно порезал. Ножом. Когда Марков только вышел на сцену, стало понятно, что он барон Скарпиа (ну ладно, барон Скарпиа с сильными поправками, тот сам резать не стал бы), а тут как-то совсем не осталось сомнений. Я загрустила о графе. И тут случился паровоз!
Действие «цыганского» акта происходит то ли на вокзале (народ с чемоданами), то ли в депо (стоит паровоз, и по нему стучат молотками). Пар, железо, Азучена в цилиндре – стимпанк! Красота! Помимо милой моему сердцу стилистики в этом, ИМХО, есть некий смысл. Не могу пока сформулировать, почему Азучена на вокзале – это хорошо, но я считаю, что это хорошо. Ну, ещё в наличии обнажённая танцовщица, и, хотя скидывание платья стало для меня неожиданностью, я в принципе не против. Гулять так гулять.
Манрикина мама – отвратительная бабища, накрашенная, как готик-девочка, и пьёт джин из горла, сидя на чемоданах. Когда она запевает своё коронное, сцена поворачивается, вокзал и народ исчезают – и как-то очень красиво получилось, что Азучена мгновенно осталась одна на фоне двух горящих деревьев. Я начала уважать режиссёра. Но случился, конечно, и флэшбек с привязыванием Азучениной мамы к дереву. На тот момент флэшбеки начали уже немного раздражать – они одновременно иллюстративны в лоб и невнятны, вроде пёсьеглавца Манрико в воображении Леоноры. Но по сути идея хороша, да. Особенно если учесть, что в этой опере никогда не понятно, правду ли говорит персонаж – вернее, объективная ли это правда или субъективная, из головы. Главный вопрос, конечно, Азучена с её сожжёнными детьми, но, знаете ли, турнир, на который сын цыганки прискакал в чёрных доспехах и всех победил, тоже как-то странен. История Манрико о Божьем гласе, как выяснилось, тоже: Кауфманн, потрясая картонным мечом, рассказывает маме, как он заборол ди Луну (и рогатый перс, альтер-эго графа, униженно уползает под сцену), при том, что мальчик-то лежит в больнице явно после ножевых ранений, оставленных этим самым ди Луной. Ну да, в самом деле, не будет же он маме говорить, как барон Скарпиа ему тростью врезал и покоцал с неимоверной лёгкостью.
Дальше произошёл вроде бы даже неплохой момент, но он напрочь сбил то отношение к спектаклю, которое было до сих пор. Когда является Руис с новостью, что надо бежать и спасать, Азучена (кстати, она на невидимых под юбкой платформищах, потому что выше на две головы всех мужиков) привязывает Манрико к стулу, чтоб не бежал и не спасал. Надо было видеть выражение лица Кауфманна «Ну маааам», надо было видеть, как он вымотался из пут, и… на этом месте я не выдержала и сказала: «Ой, Вань, умру от акробатиков!», Ulysses E. Tylf вскричал: «Смотри, как вертится, нахал!», мы закисли от смеха, и дальше рассматривать эту историю всерьёз не было совершенно никакой возможности.
Правда, дальше сил смеяться уже не стало. Шляется ди Луна с леонориным платьем, отобранным у Инес, постригают Леонору через стрижку в парикмахерской и надевание венка, ну-ну. Сразу начинаешь совсем замечать, что Кауфманн хреново поёт и давится (к финалу он распоётся, но до этого ещё надо дожить). Спасается всё только его игрой, а Хартерос и поёт, и играет (как она коснулась пальцами лица Манрико, узнала, засияла!), а Марков внизу с наставленными на него пистолетами, так что его почти не видать.
Следующий акт (кажется, четвёртый? Открывается хором солдат) это уже совсем голимый бред с детишками и пляшущими марионетками, а также ди Луной втыкающим нож в дерево, к которому привязана Азучена, не говоря уж о кабалетте, которую тенор поёт, прости Господи, сидя, всю первую часть, потом только встаёт и что-то шляется на фоне горящего креста. Мою больную душу лечит любовь Леоноры и Манрико, а также автомат в руке последнего в финале кабалетты (я даже ждала «дагестанской свадьбы», и, честное слово, это было бы даже к месту).
Короче, к финалу зритель был вымотан обилием фигни на сцене и уже не хотел от жизни ничего, кроме конца. И тут началось удивительное. Начался вполне себе нормальный, обычный «Трубадур», где всё как полагается – ну, кроме поводырей слепой Леоноры и чаши с ядом, которую загадочная тень (она же поводырь) за ней носит. В остальном же – появляется внезапно! влюблённый ди Луна, который после того, как она согласится, позволит себе пообнимать девушку за плечи, а Леонора всю свою сцену перед тем поёт без какой бы то ни было режиссёрской помощи, не считая поводыря в сторонке. И как она поёт! И какие у неё глаза! А затем дуэт с Луной, а затем сцена в темнице, где Манрико собирается убить Азучену, чтобы спасти её от мучительной казни, но не может. Конечно, этот Манрико не проклинает Леонору особенно яростно – он страдает-страдает, – но, что бы они вообще ни говорил, очень болезненно воспринимаются любые его слова и ноты, потому что Леонора очень страшно умирает. Она так умирает, что, если это ей поставил режиссёр, ему можно многое простить за одно это. Нет, там без особого натурализма, там просто чистая боль. Мастера они с Кауфманном играть очищенное – беспримесная любовь, беспримесная смерть. И ди Луна – в начале барон с ножичком! – приходит и отыгрывает графского графа, он и ярится, и приказание о казни отдаёт (Фернандо неторопливо подходит и что-то в шею Манрико втыкает), и впадает в ужас и ступор, когда Азучена сообщает ему про брата. Короче, амор, фурор, долор, террор. Катарсис был. Да. О да.
Правда, возникают неизбежные вопросы – например, какого хрена ди Луна был настолько про разное (думаю, такого хрена, что пошёл против режиссёрской концепции, ибо вряд ли Пи дал ему сперва задание играть барона, а потом графа
). Ну, и главный вопрос всё же: о чём вообще история? Где карта, Билли? Где волшебный ключик от «Трубадура»? А нетути. Идей много, находок много, и нередко хороших – ну прекрасная же сцена в больнице меж Манрико и Азученой , и так далее, – но (и тут я хочу согласиться с mr waugh обеими руками), всё это распадается на ряд эпизодов, которые хороши или плохи сами по себе.Однако у этой истории есть продолжение. «Трубадур» закалил меня так, что я смогла воспринять «Голландца» в постановке Бархатова, а «Голландец» дал по голове таким образом, что «Трубадур» Пи стал казаться неплохим спектаклем. Там, по крайней мере, всё или почти всё – о «Трубадуре». Режиссёр всё-таки об этой опере думал. Либретто читал. Ляпов, кроме фразы Манрико в адрес Леоноры «Посмотри мне в глаза», там не было. Я по-прежнему думаю, что тот, кто такое поставил - не режиссёр. Я бы даже сказала, профнепригоден. Но даже думаю, что неплохо было бы пересмотреть.
И за это моё отношение к Пи надо благодарить Васеньку-да-сгноит-его-Господь-Бархатова, про которого я имею сказать следующим постом. Экран покажет.
-
-
07.07.2013 в 21:04-
-
07.07.2013 в 21:18С ужасомжду следующего поста...а «Голландец» дал по голове таким образом, что «Трубадур» Пи стал казаться неплохим спектаклем.
Опять над "Голландцем" поиздевались? :
-
-
07.07.2013 в 22:50Hagene der degen, Вам следующий пост лучше вообще не читать