Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Вчера отсмотрела "Кармен" 2009 года, Гардинер машет, Адриан Нобл режиссирует, Антоначчи карменит, некто Эндрю Ричардс донжозит, а Николя Кавалье тореадорит. И все они делали это весьма лихо.
Вообще я давно не смотрела "Кармен", поэтому меня эта музыка захлестнула как впервые. Она чертовски гениальна и действует как рок-концерт или африканские барабаны: напрямую в кровь. Про её архетипичность говорить не нужно, и так всем понятно. Лично у меня теперь она довольно сильна запаяна на языческие действа в постановке Кушея (мне может понравиться спектакль Кушея, и это не Клеменца, сама до сих пор удивляюсь). А если брать традиционную "Кармен", некую условную и сферическую, то она сама по себе уже ритуал. Непременная красная роза, непременные красные и золотисто-коричневые тона, танцы выглядят именно так, Микаэла одета именно в тёмно-синее и пр. И из всего этого набора можно, оказывается, рассказать историю внове. Красная Кушетка Углом, как известно, может быть признаком не только тупой "Тоски", а веер с мантильей, оказывается, тоже могут не занудить "Кармен".
Собственно, постановщик просто берёт и рассказывает историю, тратясь не свои завихрения, не на какие-нибудь концептуальные концепты (ведь нужно выпендриться, когда ставишь "Кармен", ведь её же все чересчур знают!), а на интересные детали, на разведение сцен, которые трудно развести. Например, драка женщин в первом акте впервые на моей памяти поставлена не глупой суетнёй, как вполне нормально. Понятно, что и где происходит, ничего лишнего, и при этом есть динамика, напряжение и ощущение, что таки да, эти бешеные бабы сейчас всех порвут.
Нобл не придумывал ничего нового, он просто выкинул из головы многочисленные вариации "Кармен", которые он, как и большинство из нас, видел бесчисленное множество. Поэтому у него и кровавая надпись "Кармен" через занавес и прочие признаки жанра, но ему как-то плевать, что это что-то очень старое. Да и зрителям плевать, потому что это ведь и есть очень старая история. И происходит самое главное: смотришь такую обычную традиционную — и буквоедскую, кстати, — "Кармен" и начинаешь втягиваться, а потом вдруг оказывается в мире спектакля по уши.
Здесь прекрасная и очень живая глав.героиня — не ведьма, которая существует только в разгорячённом воображении Хозе, не красотка, которой не существует, когда на неё никто не смотрит, не одна-единственная функция, как у Кушея, где эта дикое животное Кармен не знало больше одного выражения лица. Ведь даже самые привлекательные люди на самом деле люди, они живут и что-то чувствуют, а не существуют только для того, чтоб поражать окружающих. И Антоначчи— это такая настоящая женщина, которая может уткнуться в плечо Хозе в сцене убежища контрабандистов. Это женщина, которая после первой встречи с Эскамильо тут же гадает на него — и результат что-то не очень весёлый. Да, она красивая, привлекательная, сексуальная, но это не самое главное, потому что задача Кармен на сцене не мужиков соблазнять, а проживать жизнь, и история её, как известно, не о сексе, а о свободе и независимости
. И Антоначчи такая, свободная и сильная, но не дикое животное и не картинка из журнала, а человек.
Удивительно, но Микаэла здесь точно так же не слабая. Когда видишь её (кстати, тёзку Антоначчи, что забавно — Анну Катерину Гилле) в синем платье и шляпе, ждёшь, что всё будет привычно и скучно, как всегда. Дуэт Хозе и этой девушки с мальчишеским лицом действительно как всегда, а вот ария внезапно! неожиданно! совершенно не скучная и зритель понимает, о чём же она. Это было достигнуто очень простым средством без спецэффектов и закрутов,e naturale — ария была спета эмоционально, с чувством и страстью, всего-то. И выяснилось, что ария красивая, сильная, рисует и эти дикие горы, и эту смелую девушку, которая пришла сюда искать своего благородного дона.
Что касается дона, то это не трепетный тенор, а здоровый такой мужик с бородой, который очень прикольно воспринимается в качестве Хозе после Аланьи. Он успел убийство совершить, в бега податься, в солдатах послужить. Не мальчик. Разговорная речь у него, правда, с интонациями того самого трепетного тенора, потому что петь он поёт, а разговаривать не умеет (да и поёт, ну, специфично, но мы же все привыкли к высоким нотам, берущимся диминуэндо и почти фальцетом и к частенько заглублённому звуку, не правда ли). В начале это такой взрослый Хозе, который знает, чего хочет, но добросовестный солдат — маска. В финале он приходит к Кармен в драной одежде и грубой накидке, а волосы, всегда собранные в хвост, распущены, и благостная улыбка — эдакий христосик, юродивый, влюблённый нищий. Это тоже маска, конечно же. Настоящее лицо Хозе — это когда он, оскалившись, смотрит на Эскамильо и думает, как удобнее его убить, и это финал, когда он на четвереньках подползает к Кармен, как зверь, и когда в конце, по образцу Отелло, душит её, а потом закалывает.
Кстати, такая же петля шарфа помогла ему победить Эскамильо в поединке. У этого человека рефлексы убийцы, и он вытащил саблю для убийства Кармен ещё во втором акте. Нередко бывает, что зло в истории — Кармен, презрительная, разрушающая всё вокруг себя. Это глубоко неверно, но дело не в этом. В нынешней истории зло — конечно, Хозе. Однозначное злобное зло, человек, не выносящий свободы — чьей-либо свободы, кроме своей собственной.
Кстати, в спектакле мы слышим голос его матери, читающий её письмо. Как нередко бывает с находками в этом спектакле, я не могу вписать этот голос в какой-то концепт, но на ощущения, на атмосферу он работает очень здорово. Много таких прелестных находок связаны с Эскамильо — то, как ему при уходе из таверны отдают его шляпу, а он щедро надевает её на голову услужливому парню, то, как, он уходит, накинув шаль Мерседес на плечо, а Кармен украдкой выхватывает и оставляет у себя, и так далее. В целом здесь чудный Эскамильо, принадлежащий незнакомому мне концепту. Пожалуй, на красивое сильное животное более всего здесь похож именно он. Он воспринимает мир как данность, его ничто не смущает, не выбивает из седла, он сразу всё просекает (и то, как к нему относится Кармен, и то, кто такой Хозе), но также он и очень человечный. В тосте есть весь спектр эмоций от лихачества, веселья и заигрывания с дамами до внезапной остановки и грусти, почти тоски — ведь его смерть тоже скоро. И по ходу тоста свет выхватывает для него Кармен, чтобы его вдруг пронзило. Но подойдёт он к ней, конечно, совершенно бестрепетно, и в их первом диалоге никто никого не отбреет даже. Разговор равных, фактически.
Надо заметить, что поставлены и сделаны режиссёром и линие второстепенные персонажей, например, злобный, вызверяющийся Цунига, у которого и добродушие по отношению к Хозе в начале первого акта подавляющее и агрессивное. Он и к Кармен приходит от злости, чтобы сломить (ещё и бухой вусмерть, конечно). И в целом этот спектакль хорошо обжит, каждый на своём месте, смотришь, затаив дыхание, и, удивительно, но не знаешь, что будет за следующим поворотом — потому что они, герои, сами ещё не знают. Знают, конечно, только карты, но ведь и с ними никогда не знаешь, правду скажут или нет. А вдруг есть у Кармен шанс спастись? И только когда двери арены тяжело захлопываются, запирая Хозе и Кармен на ограниченной пространстве, тогда понимаешь, что всё, конец. И даже за диалого их следишь так, как будто всё это впервые.
Одним словом, за обычным декорациями и почти ритуальными традиционными костюмами героев здесь много свежего воздуха. Это тот самый спектакль по Станиславскому, живой и с кровью. И не кровью, текущей из раны, потому что история всё же о жизни и её торжестве, а не о смерти и уничтожении.
Вообще я давно не смотрела "Кармен", поэтому меня эта музыка захлестнула как впервые. Она чертовски гениальна и действует как рок-концерт или африканские барабаны: напрямую в кровь. Про её архетипичность говорить не нужно, и так всем понятно. Лично у меня теперь она довольно сильна запаяна на языческие действа в постановке Кушея (мне может понравиться спектакль Кушея, и это не Клеменца, сама до сих пор удивляюсь). А если брать традиционную "Кармен", некую условную и сферическую, то она сама по себе уже ритуал. Непременная красная роза, непременные красные и золотисто-коричневые тона, танцы выглядят именно так, Микаэла одета именно в тёмно-синее и пр. И из всего этого набора можно, оказывается, рассказать историю внове. Красная Кушетка Углом, как известно, может быть признаком не только тупой "Тоски", а веер с мантильей, оказывается, тоже могут не занудить "Кармен".
Собственно, постановщик просто берёт и рассказывает историю, тратясь не свои завихрения, не на какие-нибудь концептуальные концепты (ведь нужно выпендриться, когда ставишь "Кармен", ведь её же все чересчур знают!), а на интересные детали, на разведение сцен, которые трудно развести. Например, драка женщин в первом акте впервые на моей памяти поставлена не глупой суетнёй, как вполне нормально. Понятно, что и где происходит, ничего лишнего, и при этом есть динамика, напряжение и ощущение, что таки да, эти бешеные бабы сейчас всех порвут.
Нобл не придумывал ничего нового, он просто выкинул из головы многочисленные вариации "Кармен", которые он, как и большинство из нас, видел бесчисленное множество. Поэтому у него и кровавая надпись "Кармен" через занавес и прочие признаки жанра, но ему как-то плевать, что это что-то очень старое. Да и зрителям плевать, потому что это ведь и есть очень старая история. И происходит самое главное: смотришь такую обычную традиционную — и буквоедскую, кстати, — "Кармен" и начинаешь втягиваться, а потом вдруг оказывается в мире спектакля по уши.
Здесь прекрасная и очень живая глав.героиня — не ведьма, которая существует только в разгорячённом воображении Хозе, не красотка, которой не существует, когда на неё никто не смотрит, не одна-единственная функция, как у Кушея, где эта дикое животное Кармен не знало больше одного выражения лица. Ведь даже самые привлекательные люди на самом деле люди, они живут и что-то чувствуют, а не существуют только для того, чтоб поражать окружающих. И Антоначчи— это такая настоящая женщина, которая может уткнуться в плечо Хозе в сцене убежища контрабандистов. Это женщина, которая после первой встречи с Эскамильо тут же гадает на него — и результат что-то не очень весёлый. Да, она красивая, привлекательная, сексуальная, но это не самое главное, потому что задача Кармен на сцене не мужиков соблазнять, а проживать жизнь, и история её, как известно, не о сексе, а о свободе и независимости
. И Антоначчи такая, свободная и сильная, но не дикое животное и не картинка из журнала, а человек. Удивительно, но Микаэла здесь точно так же не слабая. Когда видишь её (кстати, тёзку Антоначчи, что забавно — Анну Катерину Гилле) в синем платье и шляпе, ждёшь, что всё будет привычно и скучно, как всегда. Дуэт Хозе и этой девушки с мальчишеским лицом действительно как всегда, а вот ария внезапно! неожиданно! совершенно не скучная и зритель понимает, о чём же она. Это было достигнуто очень простым средством без спецэффектов и закрутов,
Что касается дона, то это не трепетный тенор, а здоровый такой мужик с бородой, который очень прикольно воспринимается в качестве Хозе после Аланьи. Он успел убийство совершить, в бега податься, в солдатах послужить. Не мальчик. Разговорная речь у него, правда, с интонациями того самого трепетного тенора, потому что петь он поёт, а разговаривать не умеет (да и поёт, ну, специфично, но мы же все привыкли к высоким нотам, берущимся диминуэндо и почти фальцетом и к частенько заглублённому звуку, не правда ли). В начале это такой взрослый Хозе, который знает, чего хочет, но добросовестный солдат — маска. В финале он приходит к Кармен в драной одежде и грубой накидке, а волосы, всегда собранные в хвост, распущены, и благостная улыбка — эдакий христосик, юродивый, влюблённый нищий. Это тоже маска, конечно же. Настоящее лицо Хозе — это когда он, оскалившись, смотрит на Эскамильо и думает, как удобнее его убить, и это финал, когда он на четвереньках подползает к Кармен, как зверь, и когда в конце, по образцу Отелло, душит её, а потом закалывает.
Кстати, такая же петля шарфа помогла ему победить Эскамильо в поединке. У этого человека рефлексы убийцы, и он вытащил саблю для убийства Кармен ещё во втором акте. Нередко бывает, что зло в истории — Кармен, презрительная, разрушающая всё вокруг себя. Это глубоко неверно, но дело не в этом. В нынешней истории зло — конечно, Хозе. Однозначное злобное зло, человек, не выносящий свободы — чьей-либо свободы, кроме своей собственной.
Кстати, в спектакле мы слышим голос его матери, читающий её письмо. Как нередко бывает с находками в этом спектакле, я не могу вписать этот голос в какой-то концепт, но на ощущения, на атмосферу он работает очень здорово. Много таких прелестных находок связаны с Эскамильо — то, как ему при уходе из таверны отдают его шляпу, а он щедро надевает её на голову услужливому парню, то, как, он уходит, накинув шаль Мерседес на плечо, а Кармен украдкой выхватывает и оставляет у себя, и так далее. В целом здесь чудный Эскамильо, принадлежащий незнакомому мне концепту. Пожалуй, на красивое сильное животное более всего здесь похож именно он. Он воспринимает мир как данность, его ничто не смущает, не выбивает из седла, он сразу всё просекает (и то, как к нему относится Кармен, и то, кто такой Хозе), но также он и очень человечный. В тосте есть весь спектр эмоций от лихачества, веселья и заигрывания с дамами до внезапной остановки и грусти, почти тоски — ведь его смерть тоже скоро. И по ходу тоста свет выхватывает для него Кармен, чтобы его вдруг пронзило. Но подойдёт он к ней, конечно, совершенно бестрепетно, и в их первом диалоге никто никого не отбреет даже. Разговор равных, фактически.
Надо заметить, что поставлены и сделаны режиссёром и линие второстепенные персонажей, например, злобный, вызверяющийся Цунига, у которого и добродушие по отношению к Хозе в начале первого акта подавляющее и агрессивное. Он и к Кармен приходит от злости, чтобы сломить (ещё и бухой вусмерть, конечно). И в целом этот спектакль хорошо обжит, каждый на своём месте, смотришь, затаив дыхание, и, удивительно, но не знаешь, что будет за следующим поворотом — потому что они, герои, сами ещё не знают. Знают, конечно, только карты, но ведь и с ними никогда не знаешь, правду скажут или нет. А вдруг есть у Кармен шанс спастись? И только когда двери арены тяжело захлопываются, запирая Хозе и Кармен на ограниченной пространстве, тогда понимаешь, что всё, конец. И даже за диалого их следишь так, как будто всё это впервые.
Одним словом, за обычным декорациями и почти ритуальными традиционными костюмами героев здесь много свежего воздуха. Это тот самый спектакль по Станиславскому, живой и с кровью. И не кровью, текущей из раны, потому что история всё же о жизни и её торжестве, а не о смерти и уничтожении.