Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Вчера сходили на "Крампуса". Темно, холодно, снег повсюду, "места для поцелуев" — идеальные условия для просмотра этого фильма.
Что могу сказать. Это история про порушенную систему мироздания, про порушенную мифологическую систему, завёрнутая в обёртку "ужастика про праздник" — ну, знаете, хватает ужастиков про Рождество и Хэллоуин, только тут авторы использовали действительно старую страшилку прямиком с родины братьев Гримм. Крампус — злой двойник святого Николая, приходящий к плохим детишкам и наказывающий их, подчас весьма жестоко (капризных детей он засовывает в мешок и уносить, чтобы съесть за ужином). По сути своей Крампус — это дьявол, его и изображают с рогами и козлиными ногами.
Легенда о Крампусе — своего рода вырождение языческих традиций, фрагмент из древней мозаики посреди христианской картины мира. Это существо в цепях, украшенных бубенцами, чертовски странное: жестокая языческая логика, связь со святым Николаем (он одновременно его спутник и антипод), словом, сплошная двойственность. Хороший пример сварочного шва между язычеством и христианством и знак того, что австрийские крестьяне, переодевавшиеся Крампусами, чтобы пугать детей, были больше язычниками, чем христианами, и предпочитали жестокое возмездие евангельскому милосердию. Верили больше в Крампуса, чем в святого Николая, больше в Сатану, нежели в Бога.
В фильме Крампус вскрывает другие пустоты — пустоты современной культуры. Дело в том, что, если бы не рождественская тематика, это был бы просто фильм ужасов с элементами комедии. Но тут дело происходит на Рождество. В начале фильма даже мельком показан вертеп (в котором между детьми происходит безобразная драка). Однако ключевой вопрос первой части фильма — "Веришь ли ты в Санту?". Внимание: не веришь ли ты в Бога, в сам факт Рождества, а веришь ли ты в Санту. В России, где празднование Нового года заменило празднование Рождество, точно так же для детей стоит вопрос, верят ли они в Деда Мороза. Вера становится признаком детства и источником насмешек. Над ребёнком, верящим в Деда Мороза или Санту, смеются так же, как над ребёнком, которого мама провожает в школу до старших классов или который бегает жаловаться бабушке.
Вопрос веры в Санту подменяет куда более важный вопрос. И во всём фильме сама причина праздника упоминает полтора раза. Это явно сделано нарочно: сценарист объезжает тему Бога по такой кривой дуге, что посреди фильма зияет огромная дыра на месте Христа. Мимоходом звучит фраза "Иисус вообще родился в хлеву!", мимоходом в передаче, которую смотрят дети, слышна цитата из Евангелия "...и убоялись страхом великим. Ангел же сказал им: не бойтесь!".
Страх великий тут — отнюдь не страх Божий. Потому что Бога в картине мира этих людей нет. А вот дьявол есть.
Как в "Мастере и Маргарите": "А дьявол-то хотя бы есть..? Чего у вас ни хватишься - ничего нет!".
Люди сталкиваются со злом, и в их картине мире есть только они и это зло. Мир уменьшился до размеров стеклянного шарика, в котором все они сидят, а Крампус наблюдает сверху. Стеклянный шарик, где ты заперт — отличный образ ада. Ведь, по сути, мир, в котором нет Бога — это и есть ад. Куда вполне логично попадает главный герой, который пытается договориться с дьяволом, вызвать у него жалость и даже просит у него прощения.
В этом плане мне вспомнился замечательный концепт второй игры по Альмейе: выбирая между меньшим злом и большим злом, выигрывает тот, кто способен выступить против обоих зол. Герои фильма попытались выбрать между вариантами, попав в ловушку, расставленную для них. Дыра на месте Бога в процессе просмотра раскрывается всё шире и отмечается вешками. Старая бабушка крестится один раз, но это такое же суеверие, как сказать "О Боже мой" вместо "Факин шит". Мужики семьи повторяют фразу "Пастух должен защищать своё стадо", подразумевая под стадом своих вполне разумных и равных себе домочадцев и считая себя пастухами, забыв о том, Кто является главным Пастырем. Сквозь эту реплику видна перевёрнутая и изменённая почти до неузнаваемости цитата "Господь — пастырь мой, я ни в чём не буду нуждаться". Как известно, и дьявол при случае может сослаться на Священное Писание.
Неудивительно, что такой взгляд на мир приводит к своего рода стокгольмскому синдрому у главного героя, Макса, который и вызвал Крампуса. Это ж типа он виноват, письмо Санте порвал, а зло, которое похищает домочадцев, не виновато, оно в своём праве. Мир сужается до одного Крампуса, другую силу герой не способен представить. Кульминацией этого неразличения добра и зла становится попытка макса договориться с Крапусом: "Возьми лучше меня!". После издевательски длинной сентиментальной паузы весь шабаш просто ржёт над мальчиком. Потому что нет смысла договариваться с террористами и оправдывать их действия. Нет смысла делать зло человечным и симпатичным. Оно не симпатично. Оно — зло.
Чёрт возьми, этому фильму не хватает Харви Кейтеля с крестом, сложенным из бейсбольной биты и обреза.
Поразительно, что именно в жанре ужасов, где зачастую картина мира вполне чёрно-белая, есть наши и ваши, именно в таком жанре показан закономерный результат очеловечивания и уняняшивания зла. Во зло люди готовы поверить, в добро — нет. Логичным образом это приводит людей к отчаянию. Отчаянию, которое захватывает их очень легко. Их движка хватает только на очень недолгое время. Один рывок ради члена семьи — и заряд кончился. Эти краткие моменты, когда мать семейства берёт топор и идёт рубать чудовищ, спасая своих детей, крайне радуют и воодушевляют — именно потому, что их так мало. Что хоть какой-то отблеск силы появился в персонаже на миг. Но он гаснет, потому что это мир без надежды, мир стеклянного шарика, мир, где люди забыли Бога.
Режиссёр, он же сценарист, намеренно сводит людей из "Первой Церкви Ничего Конкретного" с древним злом из религиозной системы мира, показывая слабость веры в современном мире. Приём далеко не новый. Часто в американских фильмах в какой-то момент из-за угла вылетает католический священник — не только потому что начало этой традиции положил Брэм Стокер, а потому что именно в католицизме ощущается достаточно древняя сила, которую можно противопоставить дьяволу или вампирам даже чисто эстетически. Потому что это ведь и борьба двух эстетик тоже, но это тема для отдельного разговора.
Заканчивая размшление о Крампусе: Догерти намеренно берёт самый проблемный праздник, одновременно религиозный и светский, намеренно берёт легенду одновременно языческую и христианскую, и показывает, что там, где язычники пошли бы с факелами и топорами бить чудовищ во славу Одина и Тора, где христиане сложили бы кресты из веток и с псалмами на устах пошли бы, опять же, сражаться, там современные американцы, которые, конечно, умеют палить из ружей, не способны понять мистический смысл происходящего и готовы даже на переговоры с Сатаной. И в итоге их мир ограничен стеклянным шариком, они находятся в границах, которые дьявол поставил для них.
И да, я настаиваю, что эта тема там есть, потому что беря образ дьявола, нельзя не коснуться религии, которая этот образ внедрила в массовое сознание, беря образ святого Николая, нельзя не коснуться религии, которая его канонизировала, беря образ Рождества, нельзя не вспомнить, Кто в этот день, собственно, именинник.
Честно говоря, это кино настолько про кризис веры, что я не знаю, как бы смотрел его человек, абсолютно невосприимчивый к вопросам религии. Наверное, как слэшер, в котором "все умерли", сдобренный рождественской атрибутикой и с финальным наебаловом в виде псевдо-хэппи-энда. Ничего особенно нового. Да и с учётом религиозных идей в фильме ничего особенно нового не прозвучало: про кризис христианства говорят с самого появления христианства. И ничего, жив ещё курилка-журналист. Переходит из одного кризиса в другой, а всё равно свечка ещё горит.
Друзья, а вы бы что сделали, если бы Крампус забрал вашу семью и собрался бы сбросить прямиком в преисподнюю, а у вас остались бы только вы сами и больше ничего?
Что могу сказать. Это история про порушенную систему мироздания, про порушенную мифологическую систему, завёрнутая в обёртку "ужастика про праздник" — ну, знаете, хватает ужастиков про Рождество и Хэллоуин, только тут авторы использовали действительно старую страшилку прямиком с родины братьев Гримм. Крампус — злой двойник святого Николая, приходящий к плохим детишкам и наказывающий их, подчас весьма жестоко (капризных детей он засовывает в мешок и уносить, чтобы съесть за ужином). По сути своей Крампус — это дьявол, его и изображают с рогами и козлиными ногами.
Легенда о Крампусе — своего рода вырождение языческих традиций, фрагмент из древней мозаики посреди христианской картины мира. Это существо в цепях, украшенных бубенцами, чертовски странное: жестокая языческая логика, связь со святым Николаем (он одновременно его спутник и антипод), словом, сплошная двойственность. Хороший пример сварочного шва между язычеством и христианством и знак того, что австрийские крестьяне, переодевавшиеся Крампусами, чтобы пугать детей, были больше язычниками, чем христианами, и предпочитали жестокое возмездие евангельскому милосердию. Верили больше в Крампуса, чем в святого Николая, больше в Сатану, нежели в Бога.
В фильме Крампус вскрывает другие пустоты — пустоты современной культуры. Дело в том, что, если бы не рождественская тематика, это был бы просто фильм ужасов с элементами комедии. Но тут дело происходит на Рождество. В начале фильма даже мельком показан вертеп (в котором между детьми происходит безобразная драка). Однако ключевой вопрос первой части фильма — "Веришь ли ты в Санту?". Внимание: не веришь ли ты в Бога, в сам факт Рождества, а веришь ли ты в Санту. В России, где празднование Нового года заменило празднование Рождество, точно так же для детей стоит вопрос, верят ли они в Деда Мороза. Вера становится признаком детства и источником насмешек. Над ребёнком, верящим в Деда Мороза или Санту, смеются так же, как над ребёнком, которого мама провожает в школу до старших классов или который бегает жаловаться бабушке.
Вопрос веры в Санту подменяет куда более важный вопрос. И во всём фильме сама причина праздника упоминает полтора раза. Это явно сделано нарочно: сценарист объезжает тему Бога по такой кривой дуге, что посреди фильма зияет огромная дыра на месте Христа. Мимоходом звучит фраза "Иисус вообще родился в хлеву!", мимоходом в передаче, которую смотрят дети, слышна цитата из Евангелия "...и убоялись страхом великим. Ангел же сказал им: не бойтесь!".
Страх великий тут — отнюдь не страх Божий. Потому что Бога в картине мира этих людей нет. А вот дьявол есть.
Как в "Мастере и Маргарите": "А дьявол-то хотя бы есть..? Чего у вас ни хватишься - ничего нет!".
Люди сталкиваются со злом, и в их картине мире есть только они и это зло. Мир уменьшился до размеров стеклянного шарика, в котором все они сидят, а Крампус наблюдает сверху. Стеклянный шарик, где ты заперт — отличный образ ада. Ведь, по сути, мир, в котором нет Бога — это и есть ад. Куда вполне логично попадает главный герой, который пытается договориться с дьяволом, вызвать у него жалость и даже просит у него прощения.
В этом плане мне вспомнился замечательный концепт второй игры по Альмейе: выбирая между меньшим злом и большим злом, выигрывает тот, кто способен выступить против обоих зол. Герои фильма попытались выбрать между вариантами, попав в ловушку, расставленную для них. Дыра на месте Бога в процессе просмотра раскрывается всё шире и отмечается вешками. Старая бабушка крестится один раз, но это такое же суеверие, как сказать "О Боже мой" вместо "Факин шит". Мужики семьи повторяют фразу "Пастух должен защищать своё стадо", подразумевая под стадом своих вполне разумных и равных себе домочадцев и считая себя пастухами, забыв о том, Кто является главным Пастырем. Сквозь эту реплику видна перевёрнутая и изменённая почти до неузнаваемости цитата "Господь — пастырь мой, я ни в чём не буду нуждаться". Как известно, и дьявол при случае может сослаться на Священное Писание.
Неудивительно, что такой взгляд на мир приводит к своего рода стокгольмскому синдрому у главного героя, Макса, который и вызвал Крампуса. Это ж типа он виноват, письмо Санте порвал, а зло, которое похищает домочадцев, не виновато, оно в своём праве. Мир сужается до одного Крампуса, другую силу герой не способен представить. Кульминацией этого неразличения добра и зла становится попытка макса договориться с Крапусом: "Возьми лучше меня!". После издевательски длинной сентиментальной паузы весь шабаш просто ржёт над мальчиком. Потому что нет смысла договариваться с террористами и оправдывать их действия. Нет смысла делать зло человечным и симпатичным. Оно не симпатично. Оно — зло.
Чёрт возьми, этому фильму не хватает Харви Кейтеля с крестом, сложенным из бейсбольной биты и обреза.
Поразительно, что именно в жанре ужасов, где зачастую картина мира вполне чёрно-белая, есть наши и ваши, именно в таком жанре показан закономерный результат очеловечивания и уняняшивания зла. Во зло люди готовы поверить, в добро — нет. Логичным образом это приводит людей к отчаянию. Отчаянию, которое захватывает их очень легко. Их движка хватает только на очень недолгое время. Один рывок ради члена семьи — и заряд кончился. Эти краткие моменты, когда мать семейства берёт топор и идёт рубать чудовищ, спасая своих детей, крайне радуют и воодушевляют — именно потому, что их так мало. Что хоть какой-то отблеск силы появился в персонаже на миг. Но он гаснет, потому что это мир без надежды, мир стеклянного шарика, мир, где люди забыли Бога.
Режиссёр, он же сценарист, намеренно сводит людей из "Первой Церкви Ничего Конкретного" с древним злом из религиозной системы мира, показывая слабость веры в современном мире. Приём далеко не новый. Часто в американских фильмах в какой-то момент из-за угла вылетает католический священник — не только потому что начало этой традиции положил Брэм Стокер, а потому что именно в католицизме ощущается достаточно древняя сила, которую можно противопоставить дьяволу или вампирам даже чисто эстетически. Потому что это ведь и борьба двух эстетик тоже, но это тема для отдельного разговора.
Заканчивая размшление о Крампусе: Догерти намеренно берёт самый проблемный праздник, одновременно религиозный и светский, намеренно берёт легенду одновременно языческую и христианскую, и показывает, что там, где язычники пошли бы с факелами и топорами бить чудовищ во славу Одина и Тора, где христиане сложили бы кресты из веток и с псалмами на устах пошли бы, опять же, сражаться, там современные американцы, которые, конечно, умеют палить из ружей, не способны понять мистический смысл происходящего и готовы даже на переговоры с Сатаной. И в итоге их мир ограничен стеклянным шариком, они находятся в границах, которые дьявол поставил для них.
И да, я настаиваю, что эта тема там есть, потому что беря образ дьявола, нельзя не коснуться религии, которая этот образ внедрила в массовое сознание, беря образ святого Николая, нельзя не коснуться религии, которая его канонизировала, беря образ Рождества, нельзя не вспомнить, Кто в этот день, собственно, именинник.
Честно говоря, это кино настолько про кризис веры, что я не знаю, как бы смотрел его человек, абсолютно невосприимчивый к вопросам религии. Наверное, как слэшер, в котором "все умерли", сдобренный рождественской атрибутикой и с финальным наебаловом в виде псевдо-хэппи-энда. Ничего особенно нового. Да и с учётом религиозных идей в фильме ничего особенно нового не прозвучало: про кризис христианства говорят с самого появления христианства. И ничего, жив ещё курилка-журналист. Переходит из одного кризиса в другой, а всё равно свечка ещё горит.
Друзья, а вы бы что сделали, если бы Крампус забрал вашу семью и собрался бы сбросить прямиком в преисподнюю, а у вас остались бы только вы сами и больше ничего?
-
-
03.01.2016 в 06:45Очень, очень люблю читать твои размышления.
-
-
03.01.2016 в 11:59